– Мама, кто такой дэв? – спросил ребенок.
– Ну, это такой богатырь, но он не человек, что-то вроде… Да какая разница, спи давай, завтра дочитаем, – ответила ей Идалия.
Затушив свечу, женщина укрыла одеялом ребенку, поцеловав, приложила ладони к малышу, не желая его тревожить, и вышла из детской. Сама засыпая на ходу, она заметила, что часы в главной комнате еще показывали половину девятого, до того, как ложиться спать, она зашла в кабинет к мужу. Александр Михайлович достал из стола сигару и, закинув ноги на стол, решил под настроение, оставшееся с вечера, продолжить отдых в уединении.
– Куришь? – спросила спокойно его жена.
Тот, застигнутый в своих мыслях, поспешил остановиться. Он точно бы испугался нрава своей жены, но сам любил порядок в семье, и чтобы его уличили в подобных злострастиях…
– Я, дорогая, и не думал, как дети? – спросил Полетика.
– Спят, – она потянулась к мужу, как давно не делала.
Он обнял ее.
– Что-то не так? – спросил он.
– Нет, все хорошо. Я вот подумала…
– Да-да, дорогая? – Полетика любила свою жену, но больше ее взгляд.
Глубокий и словно бездонный, что уводил его глубоко от повседневности.
– Пушкин, он гений или человек, которому все сходит с рук? – озвучила она мысли, уже не глядя на мужа, но прижавшись к его груди.
– Опять ты про этого писателя? – он нежно отодвинул ее от себя, вглядываясь в ее образ, пытался узнать ее мысли.
– Да что ты… Никто мне так не дорог, как ты, дорогой, – улыбаясь, она успокаивала мужа.
Александр Полетика посчитал, что также погорячился, предъявив упрек жене. Он прижал ее к себе снова, Идалия Полетика была на голову ниже своего мужа, но в рост поэта.
– Прости, ты так сам увлечен им, и мне интересно стало, – сказала Идалия.
– Кстати, – вспомнил воодушевленный поэт Александр Полетика, – намедни я показывал ему свои стихи, он предложил кое-что попробовать в новом амплуа, и я пригласил ему в скором времени к нам, – сказал ротмистр кавалергардского полка.
Приглашение очень удивило его жену, но она не подала вида. Поэт втайне нравился этой женщине, но ни больше, ни меньше, чем ее муж.
На утро 16 октября в дом Полетиков пришло письмо – оповещение о неудобности посещения поэтом их четы и извинения.
– Каков наглец! – к вечеру того же дня Идалия высказала свои мнения по поводу отказа в визите поэта.
– Его приглашает сам кавалергард Его Величества, а он! Да кого он из себя возомнил?! Что он выше самого царя?!
В женщине словно кипел гнев. В самом деле это было только наигранностью, лишь игрой и занятием своей личности. Она развернулась к мужу Александру Михайловичу после того, как ее муж поделился с ней таким известием. Упоенный прошедшими выступлениями конниц и подготовкой манежных выступлений, он был некоторое время в доме. Но в следующий момент ему нужно было отлучиться, поэтому ему соблаговолили стечения обстоятельств.
– Быть может, он сам царю может давать какие-то указания, советы? Кто он, Александр?! – обратилась жена к мужу.
– Дорогая, ты много на себя берешь, считая, что Пушкин манипулирует царем. Ну, писатель, публицист, в крайнем случае, волевой слуга. Дорогая, он обожатель монархии!
Женщине нечего было сказать, да она и переключилась на более существенные дела, словно позабыв о своих высказываниях.
Прошло несколько дней. В доме Полетиков, как ощущалось хозяйкой, давно не было вечеров развлечений. Посетив один из вечерних приемов бала по случаю открытия железной дороги, с которого прошло месяц, царь Николай был увлечен и обрадован такой технологией, после затяжного его несогласования предложенной инженерами Германии «чудо-машины на паровом котле» он долго отстрачивал, но после первого проезда в новеньком вагоне еще долго восхвалял меж светскими людьми.
В доме Полетиков во время осенних холодов было уютно, тепло и светло. Утренний заморозок второго ноября на редкость был морозным по сравнению с предыдущими. Со дня проведения бала спустя сутки Идалия Григорьевна ожидала гостей. Тех же французских аристократов, одному из которых никак не было в отказе во внимании, разводящему офицеру кавалергардского полка, которому имелась возможность подняться по служебной лестнице. Как считал поручик Жорж Дантес.
Проживая в доходном месте на квартире у барона Геккерна, Дантес всегда желал выйти из его поля деятельности, но сохранял свою позицию единственной зацепкой как установкой нужных связей. В комнате до отъезда к Полетикам Геккерн было весьма скромен, вид его съемной комнаты бросался обилием многих книг.
– Да, прошу, милый Жорж, милости прошу, заходи, – сказал обрадованный барон гостю.
Он засиделся за столом и что-то писал в своей тетради, когда Любаша, горничная, предупредила его о появлении соседа по квартире. Дантес зашел внутрь комнаты, как к себе.
– Идалия Григорьевна Полетика дала мне приглашение появиться в ее доме, – Дантес не знал, что делать.
Но решил обратиться к своему другу. Геккерна словно оторвало от прописей, перо так и застыло в его руке.
– О! Величайшая из интриганок всего петербургского света, – пошутил барон, глядя на друга-соседа.
– Да интриганка, но все же весьма интересная особа, – Жорж присел на диван, на нем был домашний халат, он поджимал губы в раздумье.
– Лицо, весьма ничем не вызывающее… Харизма, – предположил Дантес, поручик кавалергардского полка.
Геккерн был на двадцать лет старше Дантеса, испытывал к нему повелительные чувства, терпел его характер лишь из-за того, что он был интересен ему в беседах, страдая от своих попыток переубедить его, после нескольких мнений об обществе России, которые часто затрагивали они при своих беседах в комнате у голландского подданного, кроме случаев увеселительных вечеров, что проводили они зачастую порознь, Геккерн после разговоров о делах Дантеса в тот вечер перешел к тому, что могло принести перелом в судьбе некоторых людей или же нет.
– И вновь эта интриганка, что она хочет, Жорж? – Геккерн вновь увлекся своими записями. Дантес задумчив, но без желания принялся к вольнодумию.
– Вполне возможно, что-то затевает… Быть может, свои любимые занятия… интриги?
Обоих это рассмешило.
– Вполне возможно, – на миг прервался Геккерн.
Далее Дантес не стал ему мешать.
– Увидимся намедни, мсье, – пошутил Дантес по-русски и направился к выходу.
Геккерн ответил ему вслед, не отрываясь от дел.
– Доброй ночи, Жорж.
– Любушка, – окликнул молодой француз гувернантку, выходя, – прикажи подать чаю к постели.
Он вышел, прикрыв тихо дверь.
2 ноября…
После бала и традиционного визита вежливости в намеченный Идалией Полетикой день она ждала особых людей – Жоржа Дантеса и дипломата Голландии Луи Геккерна. После четырех часов дня ближе к вечеру к дому на Моховой подъехала карета, из нее вслед за юным французским аристократом, едва задержавшись, вышел барон Геккерн, следовавший за своим названным сыном. По усыновлению Дантеса сам же Геккерн хитрил: ему нужен был близкий человек, напарник для уединения, чтобы было с кем проводить вечера по интересам и общению. Но юноша был столь увлечен светскими делами, что барышни, как считал барон, его отвлекали от него, он посчитал, что статус «сына барона» мог бы помочь ему в сближении с Дантесом, и предложил быть его «сыном». Его план не удался: Дантес все больше рвался в центр своих амбиций. Теперь на Моховой, 41 он с нетерпением рвался к чете Полетиков.
Внезапный шквал ветра сорвал цилиндр Луи Геккерна, Дантес поспешил отреагировать.
– Болван, – обратился он кучеру, – что ты сидишь, беги…
Указывал он в сторону улетающего головного убора. Извозчик не спеша слез, положил вожжи и, лишь перейдя на бег, ухватил шляпу барона. Вернув, он получил вознаграждение в двадцать копеек, что было больше, чем за провоз их экипажа. Наконец гости прибыли внутрь. Разделись, гувернантка приняла одежды гостей.
– Ви знаете, Идалия Григорьевна, какой сегодня шквал ветра? – высказался хозяйке молодой француз.
Идалия сделала удивленное лицо, в целом, ее не интересовала погода, но лишь приезд нужных ей людей. Потом она подивилась отсутствию барона. Геккерн отказался у входа в дом со словами на плохое самочувствие. Долго уговаривать его не пришлось, Дантес видел скрытые намерения в «отце», его ревность к хозяйке по отношению к приемному сыну.
– А что барон? – спросила хозяйка. – Я же приглашала обоих, – с кокетливой улыбкой она уставилась на поручика-француза.
– Случился болезни синдром хитрости… – пошутил Дантес.
Он рассмешил Идалию Полетику. Она всегда была рада видеть красавца и весельчака Жоржа Дантеса.
– Мне вашей шуткой можно бы увеселить мою кузину, – не без доли кокетства продолжила Идалия.
Полгода назад
Полгода назад Дантес получил анонимное письмо, являющееся объяснением чувств к нему. И о догадывающейся признательности его обладателю анонимки. Дантес в первую очередь решил тогда поделиться письмом со своим другом, соседом и единственным, кому он мог доверять в России.
– Она мне прислала письмо, мой отец, – уточнил Дантес.
Жорж Шарль знал об игривом отношении своего покровителя, что вырастало в весьма узкое обоюдное отношение к нему, за что Дантес недолюбливал своего соотечественника. Они встречались в комнате у дипломата, с трудом сдерживая коммаскуляции одного к другому. Дантес, как всегда, уселся на диван, придав форму преобладания положения, раскинув на спинке руку, держа в другой письмо. Геккерн не знал, что делать. Приемный сын не часто бывал в его апартаментах, и в этот раз он вел себя не так примерно, как желал барон, но ему было трудно в чем-либо возразить. Геккерн знал, о ком идет речь, он встал, походил по комнате. Луи Геккерн был одет в свой домашний халат с биркой герба французской империи с левой стороны, Дантес в своем светском одеянии, как пришел с улицы, тут же направился в общество барона. Кинув на диван пальто, проигнорировал гувернантку.