Когда эти мускулистые широкоплечие гиганты наполняли лодку соленой дрянью, ее толкали к берегу, где женщины продолжали работу, перекладывая соленую кашу в пластиковые промывочные тазы, которые я не мог поднять. Они ставили тазы себе на голову и скидывали содержимое в конусообразные кучи в десяти футах от пляжа. Когда через день-два эти кучи застывали, женщины, трудившиеся от десяти до четырнадцати часов в день, сгребали их в еще большие кучи, примерно метр в высоту, которые оставались сохнуть под жарким сенегальским солнцем на несколько недель, после чего сухой продукт распределяли по цвету и грубости – от белого до коричневого – и лопатами перекидывали в большие пластиковые сумки, которые весили больше 45 килограммов. Мужчины загружали сумки в грузовики, которые отвозили соль на продажу в город. Тонна стоила около 40 долларов, то есть два цента за полкило, – это примерно треть мировой цены за чистую соль из шахт.
Вся работа в Черной Африке устроена по такому принципу разделения труда. Здесь лишь три занятия считаются достойными истинного мужчины: поднятие или толкание тяжестей, работа водителем такси, поездов, танков и грузовиков и работа с крупными животными – верблюдами в караванах, лошадьми, впряженными в телеги, ослами, везущими грузы, и быками, которые в специальных кругах приводят в движение мельницы во время уборки урожая. Все остальное – дело женщин.
Участь женщин была не очень приятной не только по западным стандартам. Если вы вдруг являетесь замужней женщиной в сельской Африке, то основным вкладом вашего мужа в семейный быт будет то, что он поднимет вас с восходом и отправит за водой к местному колодцу, потом вы приготовите для него и детей теплый завтрак (а детей НЕМАЛО), после отправитесь на весь день обрабатывать поля, и самый маленький ребенок будет привязан к вашей спине, а муж отправляет одного из сыновей отвести скот на пастбище, сам же засыпает снова и просыпается днем, идет веселиться с друзьями, напивается любой бурдой, которую вы ему сварили после обработки поля, сбора урожая, стирки белья в реке, сбора дров и готовки ужина.
По особым случаям, например во время посадок, ваш муж может решить пройтись перед вами с палкой, делая ею ямки в почве, куда вы будете сажать зерна, которые несете в здоровой корзине.
Нашей следующей страной была Гамбия, так называемый язык Африки, кусок земли примерно 50 километров в ширину, с трех сторон окруженный Сенегалом и Атлантическим океаном с четвертой, выглядящий как тощая змея, вгрызающаяся в Сенегал. Это самое маленькое государство материковой Африки и одно из самых бедных – его состояние строится на арахисе. С 1994 года им тяжелой рукой управляет эксцентричный бывший рестлер и полковник, чьим хобби было казнить политических оппонентов и собственных министров, что быстро создало в стране перманентную атмосферу паранойи.
Река Гамбия разделяет страну вдоль, и она быстро стала одним из главных путей работорговли – на ее берегах 400 лет охотились за сильными черными людьми. Теперь Гамбия – это важное место для черных западных туристов, потому что тут, цитируя один сайт, «члены диаспоры могут заново открыть свое африканское наследие и воссоединиться с землей предков».
В Банжуле, сонной столице этой страны, где живет 1,7 миллиона жителей, я договорился с владельцем шестиметрового моторизированного грузового каноэ, чтобы тот прокатил меня и Бога (и милую официантку, которую мы встретили за ужином) вверх по Гамбии на пару дней. Мы начали путь, посмотрев на останки бывшего пути работорговцев, и я там был единственным белым среди 20 заплаканных афроамериканцев, которые воссоединялись с корнями, идя по одной из самых мрачных туристических троп. Наша лодка прошла мимо острова Сент-Джеймс, который находился в центре реки и в 30 километрах от устья, где воюющие жители колонии построили крепость, ныне развалившуюся, благодаря которой могли контролировать реку, и дом для рабов, ныне тоже развалившийся, благодаря которому могли контролировать десятки тысяч жизней. Дальше мы отправились в деревню Джуффуре на острове, который сейчас известен как остров Кунта-Кинте, в честь человека, которого Алекс Хейли в книге «Корни» назвал своим прапрапрадедушкой, проданным здесь в рабство в 1767 году.
Для меня это был странный опыт. Разумом я ненавижу работорговлю, и мое чувство справедливости восстает против такой негуманности, но я не могу почувствовать настоящей, глубокой, личной, эмоциональной связи с ужасами, смертями, цепями, оковами, насилиями, порками, убийствами новорожденных, разлученными семьями. Когда я оглядывался и смотрел на заплаканные лица афроамериканских семей, вернувшихся на пароход с тяжелым наследием истории на согбенных плечах, я почувствовал себя лишним, вторгшимся человеком, который хамски вперся в тягучую боль тоскующих родственников на похоронах человека, которого я никогда не видел или знал только шапочно.
После того как наше каноэ выплыло из этих жутких мест и направилось дальше вверх по реке, мы почти не встречали жилых поселений, лишь километр за километром, час за часом проплывали мимо густых джунглей, стоящих на краю темной реки, где на сотни километров было видно лишь несколько деревень.
Вернувшись в Банжул, мы на маршрутке доехали до Бисау, дремотной столицы Гвинеи-Бисау, бедной страны с 1,5-миллионным населением, большинство которого составляют фермеры, выращивающие арахис, кокосы, кешью и хлопок. Чаще всего страну вспоминают как узел контрабанды наркотиков, где наркотики из Латинской Америки отправляются в Европу. Как обычно в Африке, водитель отказывался отправляться, пока машина не заполнится – для этого потребовалось еще 13 пассажиров и три часа. Я часто предлагал, когда до полного автобуса оставалось одно или два места, заплатить водителю за пустые места, потому что время мне было важнее, чем пять или типа того долларов, которые брали за поездку за полный день. Но по причинам, мне пока не ясным, ни один водитель не согласился на такое предложение, несмотря на то, что я говорил, что при наличии свободных мест они могут подобрать по дороге еще пассажиров и заработать больше денег.
Когда эти ситуации стали уже слишком частыми – например, на остановках часто стояли три или четыре автобуса с одним и тем же пунктом назначения, все полупустые и ждущие пассажиров и все готовые ждать часами, я наконец придумал удачную стратегию – я невинно подходил к одному из автобусов, тихонечко разговаривал со ждущими пассажирами, а потом предлагал им пару баксов, чтобы они перешли в мой автобус, который, как я говорил, уедет первым – и так оно и было.
Из Бисау мы на маршрутке снова поехали в путь по всей стране. Все происходило жутко медленно, потому что прибрежная дорога в Гвинее-Бисау была перерезана десятью или более реками и потоками, которые нам приходилось объезжать или даже пересекать на пароме. Чтобы добраться до границы Конакри, столицы Гвинеи, нам понадобилось два пыльных, тряских дня.
Чтобы попасть в Конакри, надо было перебраться через реку глубоко в джунглях. Паром находился на другой стороне реки в 400 метрах и ждал пассажиров в нашу сторону, на что ушло три часа. Паром был здоровым, старым, ржавым ведром, с местом для 20 машин и нескольких сотен людей, в движение его приводили сильные пассажиры, которые тянули за веревку над рекой, которая, в свою очередь, проходила через специальную штуку с лебедкой. Пока сооружение двигалось к нам, я начал делать фотографии, но капитан показал на меня и стал кричать. Тогда я вспомнил, что во многих африканских странах распространена нелюбовь к фотографии, особенно около границ, и некоторые требуют разрешения полиции, так что я убрал камеру.
Ярость капитана это не умалило, он продолжил бесноваться, даже когда корабль уже подплыл к нашему берегу. Я запаниковал и, чтобы не подвергать себя опасности, решил удалить фотографии корабля и границы, но, нервничая, нажал не на ту кнопку, что было несложно в той ранней модели цифрового фотоаппарата, и удалил все фотографии из поездки.
Капитан продолжал орать и угрожать мне полицией. Несколько пассажиров из моего автобуса сказали ему, что я нормальный парень, а вовсе не шпион, снимающий границу, чтобы подготовиться к нашествию, и что он должен сделать мне послабление. Чтобы восстановить свое доброе имя, я присоединился к пассажирам, тянущим веревку и, в общем, прекрасно рычал и перекатывал мускулы все те 20 минут, что мы тянули лодку. Для закрепления капитанского милосердия я отдал ему две новых футболки с силуэтом Нью-Йорка и поклялся, что больше не совершу такого ужасного преступления.
После этого в беду попал Бог.
Область Конакри – одно из самых коррумпированных мест в мире – набрала 2,1 балла по десятибалльной шкале Transparency International Corruption Index[11] и получила 168 из 180 по Индексу восприятия коррупции. Я не был так сильно впечатлен гвинейским беззаконием, как Бог. Я гораздо сильнее страдал, пересекая Центрально Африканскую Республику несколько лет назад.
В ЦАР мой автобус останавливался на 29 разных пунктах проверки вдоль 400-километровой дороги от столицы Банги до границы с Камеруном. Обычно на пункте находился офицер полиции или военный – где-то в 30 метрах от дороги, под тентом, за столом с парой стульев. Местных не трогали, но меня, единственного белого, направили к офицеру, который сказал, что либо я плачу ему 5 (иногда 10) долларов, либо никуда не еду.
Еще до моего отъезда в ЦАР мне рассказывали, что там подобное случается очень часто, так как никто из военных и офицеров не получает денег от правительства уже от полугода до года, и поэтому им приходится организовывать свой бизнес. Отговорки не срабатывали, они не верили, что у иностранцев нет денег, и грозили арестовать туриста как бродягу. Было невозможно что-то сделать, потому что меня просто выводили из автобуса и ждали, пока я заплачу. Так что я приехал в страну с десятками новых футболок, которые купил в сувенирном магазине на Таймс-сквер.