то ей не придется выполнить свое обещание.
Мой стоматолог сделал полный осмотр моих зубов за месяц до того, как я покинул Нью-Йорк, и посоветовал мне сделать профилактику корневого канала, но когда я попросил разъяснений, уточнил, что весь осмотр и рентгеновские снимки не позволяли поставить точный диагноз. У меня не было настроения, чтобы проходить, возможно, ненужную операцию по удалению корневого канала, и потому я решил ограничиться спокойным наблюдением.
Конечно, маленькая зараза начала ныть и стрелять через две недели после начала поездки, а затем превратилась в нарыв. Так как и речи не могло идти о том, что я смогу записаться к дантисту в Малави, я закидывался припасенными таблетками амоксициллина три раза в день в течение недели, что помогло заглушить боль, и несколько раз протыкал нарыв стерильной иглой, чтобы уменьшить опухоль. Все это давало мне надежду, что я смогу продержаться еще шесть недель до возвращения домой.
Один раз в неделю я уезжал из Нхата-Бэй на 25-часовой тур по озеру Малави на «Илала» – дряхлом кораблике, похожем на тот, что описывается в «Лорде Джиме». «Илала» просто ждала момента, когда произойдет катастрофа, ведь на ее борту было всего две спасательные лодки, рассчитанные на 22 человека, один спасательный плот и четыре спасательных жилета, в то время как пассажиров было в десять раз больше. Это была одна из тех ржавых посудин, которая могла на несколько часов привлечь внимание таблоидов, утянув на дно всех своих пассажиров. Но если вам нужно пересечь озеро, другого выбора нет. А мне нужно было пересечь озеро.
Хотя я обычно ездил вторым классом на поездах и кораблях в странах третьего мира, чтобы быть окруженным местными, а не богатыми туристами, шестое чувство подсказало мне в этот раз не стараться унять свое колониальное чувство вины и заказать каюту в первом классе.
Второй класс был не отсеком, а ужасно влажным, зловонным и невыносимо жарким коридором, битком набитым мешками, сумками, орущими младенцами и примерно четырьмя сотнями потных, полураздетых людей с острыми локтями, уместившихся в пространстве, рассчитанном на 40 человек, – без сидений, света, туалета, воды, кондиционера и даже подобия ветерка. И так 24 часа. (Третий класс просто выходил за рамки моего воображения, это было больше похоже на жестокую пытку, чем поездку по озеру.)
На этом судне не было места сухопутным старикам.
Когда наше плавание подходило к концу, я с нетерпением ждал схода на землю. Но это было невозможно. Большинство деревень около места, где «Илала» ссаживала своих пассажиров, были слишком бедными, чтобы выстроить приличный причал или пристань. Приходилось передавать свой багаж из нижних кают на палубу, с которой его скидывали в опасно раскачивающуюся спасательную лодку, затем следом за багажом самому спуститься по хлипкой подвесной лестнице в уже до предела нагруженную лодку, пережить тошнотворную пятнадцатиминутную поездку до берега и в конце концов пройтись по колено в воде со всеми своими пожитками.
За одну остановку до моей деревни мы простояли шесть с половиной часов, пока с борта сходили пассажиры и работники, несшие высушенную рыбу, бананы, цинковый кровельный материал, моторное масло и огромное количество мебели. Поэтому мы достигли моей остановки глубокой ночью и на семь часов позже запланированного.
После того как я спустился на сушу, я не увидел ни одного автобуса, маршрутки или другого средства передвижения в крошечном пограничном городке Метангула и был уверен, что не найду ничего до самого рассвета. После нескольких часов торговли я смог убедить сотрудника иммиграционной службы, который только закончил свою смену, довезти меня и одну пару из Швейцарии через леса до Личинги – сонной столицы провинции Ньяса в северной части Мозамбика, которую местные остроумно назвали «o fim do mundo» – край света. Это самая малозаселенная провинция в Мозамбике, да и во всей Африке, где царят голые скалы, каменистые уступы, негостеприимная земля и большое озеро. За последние пять часов нашего плавания я увидел с корабля лишь четыре домика. Сидя в автомобиле, мы смогли разглядеть шесть лачуг и две машины, которые ехали со скоростью 90 километров в час.
Здесь не было места никому.
Спустя еще неделю, выбиваясь из графика на два дня, я наконец добрался до Мапуту, столицы Мозамбика, настолько большого города, что передвижение на своих двоих стало невозможным. Я ездил по городу на стареньких машинах и маршрутках, их водили дети, которым в Нью-Джерси не разрешили бы даже сдать на права. Этим автомобилям часто недоставало бамперов, их решетки были покорежены, шины пробиты, а разбитые стекла зачастую были украшены переводными картинками, возвещавшими пассажирам, что «ЭТУ МАШИНУ ОХРАНЯЕТ КРОВЬ ХРИСТА». Меня это мало убедило, я бы с большей радостью отдался на попечение какой-нибудь страховой компании.
После двух веков рабства, за которыми последовали два века жестокой эксплуатации под игом Португалии, за которыми последовала революция 1974 года, принесшая государству независимость, за которой последовали 15 лет гражданской войны между социалистическим правительством и правыми партизанами, в 1992 году народ Мозамбика наконец пришел к миру и отказался от Союза африканского народа Зимбабве, Фронта освобождения Мозамбика и Мозамбикского национального сопротивления, своих радикальных взглядов и стал спокойным и дружелюбным в афро-иберийско-бразильском стиле, что привлекло сюда туристов в 60-е и 70-е. Единственным сохранившимся свидетельством торжествовавшего в Мозамбике революционного подъема был национальный флаг – скрещенные лопата и винтовка, а также названия главных улиц Мапуту, посвященные международным героям социализма и философам, например Хо Ши Мину, Мао Цзэдуну, Карлу Марксу и Фридриху Энгельсу, и героям африканских сражений за независимость – Кваме Нкрума, Ахмеду Секу Туре, Роберту Мугабе и Джулиусу Ньерере.
Улица, посвященная Ньерере, была главной в городе – широкий бульвар, по сторонам которого располагались просторные отремонтированные дома в иберийском стиле, покрашенные в пастельные желтый и розовый цвета, над бетонными стенами я мог разглядеть широкие кованые балконы, огибающие все здание, и коричневые крыши из южно-африканской черепицы, а внизу находились сотни небольших магазинчиков, скрывавшихся за садами огненных деревьев и пальм.
Мне не удалось найти никого, кто говорил на английском или мог сказать хоть что-нибудь вразумительное. В пример могу привести дословное предупреждение с обратной стороны моего билета мозамбикских авиалиний: «ОНО КАСТРИРУЕТ ДЛЯ ЭМИССИИ ЭЛЕКТРОННОГО БИЛЕТА. Я ИНФОРМИРУЮ: Если поездка пассажира понимает место последней судьбы или величины государства, которая не та отправки, Варшавская конвенция может быть применена». (Что ж, теперь вы хотя бы знаете, услугами какой фирмы воспользоваться, чтобы достичь места последней судьбы.)
Моей основной целью в Мапуту стала виза в Анголу. Так как Мозамбик и Ангола обе пострадали от португальских колонизаторов, говорили на одном языке и были самыми радикальными левыми странами Африки, между ними установились дружественные отношения, поэтому Мозамбик был одной из немногих африканских стран, где Ангола разместила свое посольство. Это посольство давало возможность получить визу, но была уже пятница, на следующий день я отправлялся в Йоханнесбург – мой пункт последней судьбы, так что у меня был всего один шанс.
Как только я вошел в посольство Анголы и сказал «виза», служащий попытался избавиться от меня, заявив, что я должен был заранее предоставить заверенное приглашение от гражданина Анголы. Когда я показал ему именно такое письмо от ангольского агента в авиакомпании «Эмирейтс», пригласившего меня в Луанду, чтобы осмотреть удобства аэропорта, служащий опешил, но быстро взял себя в руки и сказал, что его посольство не выдавало визы иностранцам, которые не были гражданами Мозамбика, и что я должен был вернуться в США, чтобы получить визу. Я вежливо ответил, что это было форменной брехней, так как каждое посольство имеет право выдавать визы заявителю, лично явившемуся с паспортом и правильно заполненными документами на визу, независимо от того, гражданином какой страны являлся проситель. Это была не совсем правда, но зато звучало достаточно логично, чтобы служитель покраснел как помидор.
После долгого и изнурительного спора он поднял руки и сказал, что дело могло бы разрешиться, если бы я принес письмо из американского посольства в Мапуту с просьбой выдать мне ангольскую визу. Он ушел от ответа, когда я попытался узнать, гарантирует ли наличие письма получение визы. В конце концов он сказал, что многое зависит от настроения главы посольства, но он был уверен, что мне не светит никакой визы без письма.
Так что мне пришлось добежать до посольства США, где высокомерный молодой заместитель консула принялся тратить мое время расспросами, зачем же мне понадобилось такое письмо. Он был одним из тех льстивых засранцев-карьеристов, которыми были забиты заграничные дипломатические учреждения. Я сказал ему как можно более мягко, что он просто обязан дать мне это письмо, потому что мои чертовы деньги шли на его долбаную зарплату и аренду здания посольства, а выполнить мою просьбу не составляло для него никакого труда.
Он холодно ответил, что его посольство рассматривало лишь дела заграничных заявителей, которым требовалась американская виза, и не помогало американским гражданам разбираться с визой в Анголу. Я сказал ему, чуть менее мягко, что помогать американским гражданам входило в его хреновы обязанности, если их просьбы отвечали норме закона и здравому смыслу, как в моем случае. По всему было видно, что его больше заботила сохранность собственной шкуры, чем попытка помочь с вопросом, немного выходившим за рамки его повседневной работы, и положение другого человека. Тогда я достал свою ручку, попросил его продиктовать свое полное имя и пригрозил, что я напишу на него жалобу своим приятелям в государственном департаменте (которых у меня на самом деле не было), после чего он высокомерно пообещал «посмотреть, что он может сделать», и покинул комнату.