Наступило ясное, сухое утро, и на выбеленное безоблачное небо вышло солнце. Средиземное море приветствовало нас голубыми волнами. Мы со Стивом не смогли удержаться – и помчались купаться, и даже Ману стряхнул с себя утреннее оцепенение и последовал за нами. Теплое, пенистое море обнимало нас, смывая грязь и пот прошлых дней, укачивая, утешая, унося в другой мир. С безоблачного потолка неба до чистых глубин бездонного моря воцарились красота и спокойствие. Мы были в полном согласии с природой – три крошечных пятнышка в дружелюбной бесконечности моря.
Перед тем как продолжать путь, мы отправились на британское кладбище времен Второй мировой недалеко от Саллума – огромный песчаный прямоугольник, покрытый тысячами простых надгробных камней, среди которых иногда пробивалось дерево или цветущий куст – результат неустанной заботы. За стенами не было ни деревьев, ни цветов, лишь мертвые пески. Могильщик пояснил, что за кладбищем следила комиссия по памятникам англо-египетской войне[5], как и за десятками других кладбищ, усыпавших североафриканскую пустыню от Триполи до Тобрука, и за большим захоронением в Эль-Аламейне. Там лежали останки 35 000 солдат Содружества, умерших, сражаясь с пустынной лисицей, пока Эрвин Роммель шел по Африке по направлению к Суэцу, пытаясь пересечься где-нибудь в Индии с японцами и завоевать мир. Поворот должен был произойти в Эль-Аламейне. Результаты лежали здесь, в Саллуме[6].
Мы прошли по аккуратным рядам одинаковых камней, сияющих белым в полуденном солнце. Здесь лежали водители и солдаты, пилоты и артиллеристы, рядовые и сержанты, канадцы и южноафриканцы. Все они приехали из далеких краев, чтобы лечь в этой негостеприимной земле. Мы прочитали надписи.
Передайте Англии те, кто идет мимо, что я умер за нее и этому рад.
Мы будем помнить тебя и тогда, когда весь мир забудет.
Если любовь можно было бы сохранить, ты бы не умер.
Ветер стонал над бесплодными холмами среди могил, встречая море. Вечное Средиземное море играло похоронный марш на клавишах побережья. Солнце спускалось все ниже и ниже в пустые земли. «Для храбреца вся земля – родина».
Мы склонили головы и в тишине пошли к воротам. Я посмотрел на последние надгробные камни и подумал о тех, кто любил этих мужчин, но никогда не видел места их упокоения. «В чужой земле лежит он, не уготован ему бесконечный отдых под родным небом».
Мы ушли с кладбища и стояли, смотря на дальние холмы, на шуршащие пески, на бесплодную землю. Лучи солнца лежали на дальней стороне горы, направляясь к закату. Ветер подхватывал жалобы природы, пока мы ехали к востоку, к Александрии. «Он отдал то, что важнее всего, – свою жизнь».
К следующему утру дорога превратилась в пыточную из белого гравия среди белизны пустыни. В один из самых жутких моментов явились, как призраки, около 60 феллахов[7] – в белых одеяниях, в тюрбанах, с запыленными лицами, – привязанные к своему бесконечному труду, склонившиеся над дорогой. Им тяжело живется – без тракторов, грейдеров или буров приходится атаковать камень. Сложно делать это только руками и примитивными инструментами, разбивать камни долотом, крушить их молотком, увозить валуны на спине, потея на жаре, – но эти потомки строителей пирамид живы, несмотря на все трудности.
В девяти милях к востоку от Эль-Аламейна дорога повернула ближе к морю. Мы остановились и погрузились в бледную воду, смывая с себя жаркую пыль египетской пустыни и ледяную пыль кладбищ. Вскоре мы направились к Александрии, жемчужине Средиземноморья.
Нет в мире такого города, как Александрия, и мир должен быть за это благодарен. Это настоящий Кони-Айленд, полный веселых мошенников, карнавал приветливых жуликов, собрание отсидевших. Ни одна метафора не может полностью показать беззаботную чувственность и криминальный дух города. Но звание жемчужины, пожалуй, осталось для города в прошлом.
Когда мы ехали по пригородам Александрии, город казался скрытым дымкой, со стальными мельницами и бетонными растениями в центре жилых секций. Прогнившие дома стояли за вырытыми в холмах пещерами, в которых тоже жили люди. Это была мешанина проводов, рельсов, уличных торговцев, сохнущего белья, дымовых труб, песка, грязных переулков, бесконечного шума и тысяч беспризорников.
Дети заметили нас, как только мы подошли к городу. Тут же они прыгнули на жесткую крышу одного трейлера, забрались на полотняные крыши машин, залезли на подножки, заползли на борта и пробовали просунуть руки в любую дырку, выпрашивая бакшиш и забирая все, что им хотелось. Как только мы их согнали, они снова вернулись, но уже с кусками овечьего дерьма, и стали хохотать, увидев, как мы улепетываем.
Чем ближе мы были к центру Александрии, тем старше становились нападающие. Их оружием было слово, а интересы были куда более продвинутыми, чем просто катание на трейлере.
– Псс, хотите хороший девочка? Девственница! – спросил косоглазый сутенер, когда мы проезжали мимо.
С другой стороны фургона его близнец спрашивал: «Хотите плохой девочка? Опытный!» Я поехал быстрее, но человек с галабеей на голове успел вскочить на подножку и дохнул мне в лицо чесноком: «Хочешь деньги менять? Хороший курс – пять фунт за десять доллар. Лучшая цена в Алекс. Сколько надо?»
Когда я поехал медленнее, чтобы столкнуть менялу, двое его соперников прыгнули на подножку и стали орать свои цены мне в ухо, пытаясь перекричать друг друга, но не предлагая ничего привлекательного. В то же время двое жуликов боролись за место на другой подножке, один предлагал продать все, что мы захотим, а второй – купить все, что мы захотим продать. Вилли представил их друг другу и спихнул с подножки.
Когда мы остановились на углу на светофоре, толпа орущих местных осадила нас, маша бутылками виски, фотографиями голых дам, пачками сигарет, нейлоновыми чулками, египетскими деньгами, гашишом, беспрестанно выкрикивая цены. Уже все знали, что пятеро иностранцев приехали на двух красных внедорожниках с двумя загруженными трейлерами, и все хотели поиметь с нас выгоду до того, как мы уловим суть Александрии.
Мы решили хотя бы до темноты отделиться от машин и трейлеров и потом уже поискать место для лагеря, чтобы весь город не следовал за нами. Мы припарковались на улице 26 Июля, самой роскошной улице города, на широком бульваре, который изгибами вился от моря. Мы решили поискать привлекательный ресторан, где мы могли бы: 1) хорошо поужинать, 2) отдохнуть от торговцев и сутенеров, 3) последить за машинами, чтобы ничего не украли, и 4) полюбоваться закатом над морем. Что-то из списка нам удалось – за закатом мы понаблюдали.
Торговцы не сдавались так просто, и когда наш официант выгонял одних, их место занимали новые. Мы случайно дали им надежду – Вилли купил 12 цветных носовых платков по отличной цене в 30 центов – и тут же покрасил нос в зеленый. Вудро купил часы за четыре доллара, которые предварительно изучил. Выяснилось, что изучал он демонстрационную модель, а продавец подсунул ему оболочку часов с начинкой из грязи. Ману купил купальный костюм у человека с четырьмя чемоданами одежды. Он был 36-го размера, как и обещалось, но внутри были трусы 24-го размера. Стив купил пачку «Честерфилда» не то чтобы дешево, но все же дешевле, чем в Америке, поджег сигарету и кашлял, пока другой торговец объяснял ему, что это особые египетские сигареты.
Все это происходило, пока мы пытались есть. Торговцы собрались у нашего стола с сумками и коробками, размахивая шелковыми трусами прямо перед нашими глазами, звеня медными браслетами над супом, что лишь улучшило его вкус – еда была омерзительной, и это учитывая, что это был мой первый полноценный обед за пять дней. Суп был неперевариваемый, салат – неразжевываемый, хлеб – несъедобный, мясо – неразрезаемое, а счет – невероятный. С нас, по словам официанта, взяли 50 % дополнительно (с и так высоких цен) за то, что мы ели на террасе. Взяли отдельную плату за хлеб, масло, соль и сахар. За скатерть. За пару цветов, которые один из торговцев стянул из вазы. Плюс добавили налоги, которые, как сказал невозмутимый официант, мы доплачивали за возраст официанта, за покраску кухни, в помощь экономике Египта и за расширение Суэцкого канала.
Только тогда мы поняли, как широко распространилось мошенничество в Александрии. Но все могло быть и хуже, ведь мы, по крайней мере, видели свои машины.
Когда мы подошли к ним, я увидел, что джип начинает наклоняться. Мы обошли его и увидели, что там сидят пятеро детей – трое снимали шины, четвертый сливал бензин, пятый пытался открыть замок на двери трейлера. Они были настолько наглыми, что даже не пытались сбежать и не обратили на нас внимания. Их предводитель лет пятнадцати сказал, что они работают в гараже и подумали, что это мы вызвали их на помощь. Я спросил, зачем тогда бензин сливать, а он ответил, что опасно работать с заправленной машиной. Мы нашли полицейского, но они с этой бандой были старыми друзьями, так что нам повезло, что нас не заставили заплатить за «работу». Шины все же удалось отбить.
Мы только начали снова надевать шины, как ухмыляющийся мужчина подошел к Стиву с порнографическими открытками. Стив отказался от подобного предложения, и мужчина вытащил из кармана несколько пузырьков с афродизиаком, сказав, что в состав входят шпанская мушка, абсент, сперма кита, толченый акулий плавник и перец. Стив попытался отказаться настойчивей.
– О’кей. Не надо афро. Мунир понимать. Ты жеребец. Надо это. – Он подмигнул и вытащил из кармана россыпь презервативов разных цветов и размеров. Стив оттолкнул его и натравил на меня.
Только сейчас Вилли вернулся со стопкой египетских фунтов, полученных по курсу семь фунтов за 10 долларов, то есть на 35 % лучше официального курса. Вилли показал на толстого мужика в огромном пальто, стоящего около дерева недалеко от нас. Мужик улыбнулся, блеснув золотыми зубами, раскинул руки и раскрыл пальто, показав нам стопки денег, приколотые булавками: египетские фунты, доллары США, швейцарские франки, британские фунты, лиры, песеты, марки, дирхамы…