— Неужели?.. — ахнул Левка.
Великан подошел ближе. Их познакомили. Левкина ладонь потонула в ладони дяди Ладо.
— Жми руку крепче, — сказал великан. — Что за кисель такой? Терпеть не могу, когда вялую руку подают! Давай-ка перездороваемся!
Левка снова подал руку.
— Вот теперь другое дело!
Дядя Ладо покорил мальчика с первого трюка. Артисту подали трубу, обмотанную полотенцами. Он надел на нее одиннадцать двухпудовых гирь, взялся за полотенце зубами и легко поднял тяжесть. Спустившись в зрительный зал, он встал посреди прохода, крикнул зрителям:
— Предлагаю помериться силами! Я сложу руки замком на груди! Слева и справа от меня пусть встанут но тридцать человек. Возьмут меня за локти. Будут вытягивать в разные стороны. А ну, кто хочет победить дядю Ладо, разомкнуть его руки? Прошу, пожалуйста!
Это была настоящая потеха. Великан качал шестьдесят человек в разные стороны как хотел. Люди падали, хохотали, поднимались, снова и снова хватались за локти богатыря, тащили изо всех сил, но так и не смогли разомкнуть его могучих рук.
В конце его выступления на сцену бросилась публика. Старики в папахах и черкесках, старухи, женщины тряпками стирали с Кахетелидзе пот, мазали себя, детей.
— Что они, с ума сошли? — с изумлением спросил Левка у Мамия.
— Это чтобы быть здоровыми. Верное средство!
После представления Мамия ушел. Левка долго разговаривал с Абашкиным.
— Давай-ка, Левка, к нам! Есть у меня одна мыслишка — сделать номерок на двоих. Ты да я. Валерии скоро рожать, она надолго из работы выбудет… Пора кончать тебе на стеклах валяться да стаканы жрать! Балаган это дешевый. Сам не понимаешь?
— Понимаю, Паша… Да неудобно человека подводить…
В коридоре Дома колхозника Левку встретили Русидзе и Мамия.
— Левка! Письмо!
— От Миши?
— Пляши! — закричал Мамия.
— Пляши! — закричал Русидзе.
Левка посмотрел на конверт. На нем стояло много разных штемпелей. Сердце Левки в тревоге забилось. Он вскрыл конверт, прочел письмо, в отчаянии опустился на скамью рядом с бачком для питья, обхватил голову руками и заплакал.
— Что случилось? Что случилось, Левка?
— Читайте!
«Осинский! Пишет тебе незнакомый кореш. Твой кореш Мишка помер. Чахотка. Он лежал на койке рядом. В нем осталось тридцать два кило. Никакой Сабины в детдоме нет».
Глава шестаяНовый хозяин
Русидзе сидел в комнате за столом. Перед ним стояла глубокая тарелка с кусочками мелко нарезанного сырого мяса. Левой рукой фокусник осторожно держал за шею метровую толстую змею.
— Ты будешь у меня кушать, кацо! Будешь, дорогая! — ласково приговаривал Русидзе.
Змея шипела, извивалась, высовывала длинный, черный, раздвоенный на конце язык и пыталась укусить Русидзе за руку своими мелкими острыми зубами. Глаза ее сверкали от бешенства.
— Тихо, кацо, не волнуйся, дорогая, не испугался тебя! — приговаривал фокусник, вкладывая в широко раскрытую пасть змеи кусочки мяса, совсем как стряпуха в мясорубку Змея тут же выталкивала их обратно. Русидзе снова засовывал кусочки в пасть, проталкивая глубоко внутрь длинной строганой палочкой. В дверь постучали. Вошел Левка.
— Мне нужны деньги, — сказал он. — На улице стало холодно, а у меня пальто и ботинки совсем износились. А вы все обещаете да обещаете.
— Золотые слова говоришь, кацо. Виноват перед тобой, дорогой. Я все помню, у меня все записано. Но, видишь, со сборами дела не очень хороши. Один дефицит.
— Как же не хороши? Почти все время аншлаги!
— Ох, сразу видно, что ты не коммерсант, дорогой. Не деловой человек, — горько вздохнул Русидзе, запихивая новый кусок мяса в пасть змеи. — Ты знаешь, сколько денег приходится платить за аренду помещений? Не знаешь, кацо? А за свет? А за уборку? А транспортные расходы? А сколько давать «на лапу», чтобы не мешали работать, не притесняли? Понятия не имеешь, дорогой. Почти все деньги на взятки идут. Но раз я обещал — все выполню. Я тебе должен, и я все помню. Сейчас напишу тебе записку. Передашь администратору. Пройди к нему в кассу. Он даст немного.
Русидзе бросил змею в клетку, отыскал карандаш, написал записку. Левка ушел. Русидзе снова принялся возиться со змеей, поить ее молоком.
Администратор прочел записку, поморщился.
— Нет денег. Не приставай! Рублей пять могу дать, больше нет.
— Но ведь Русидзе пишет — тридцать!
— Мало ли, что он пишет. Он артист, а не финансист. Не могу больше дать. Так и передай ему. Пиши расписку на пятерку, и будь здоров!
— Но мне нужно тридцать!
— Разговор бесполезный. Можешь на меня жаловаться!
Левка вернулся к Русидзе. Тот покачал головой.
— Ладно, идем! Боюсь только, ничего не выйдет. Он меня не слушается.
— Как же вы допускаете?
— Слабый характер у меня, кацо. Мягкотелый я, дорогой!
Русидзе кричал на администратора, требовал денег. Администратор кричал на Русидзе, обзывал его транжирой, грозил, что уйдет из бригады, дал пять рублей.
— Не слушает он меня, кацо. Сам видел. Не знаю, что делать с ним, дорогой. Он просто хулиган! Вот тебе еще пять. Из своих даю! Больше дать не могу. Я у него в кабале, дорогой. Много денег ему должен. Ох, и много, кацо! Ты даже не представляешь! Я раб. Просто раб, кацо. Но ты не волнуйся. Понемногу все выплачу, дорогой!
Левка рассказал все Мамия. Тот рассмеялся. Спросил:
— А каким карандашом Русидзе написал записку? Красным, синим или черным?
— По-моему, синим. А какая разница?
— Если красным пишет, значит выдать деньги сполна, синим — часть, черным — ни копейки. Сговор у них, понимаешь? Так всегда хозяйчики делали. Еще до революции.
Левка возмутился.
Мамия сказал:
— Можешь кричать сколько хочешь — бесполезно! На питание получаешь?
— Получаю…
— На виноград и лаваш хватает?
— Хватает…
— А на шашлык не рассчитывай!
— А правда, что он всю выручку на взятки раздает?
— Брешет!
Несколько дней спустя, дождливым осенним утром бригада Русидзе на подводе, запряженной волами, переезжала через перевал. Администратор и часть труппы уехали с утра. Было холодно. Артисты накрылись брезентом, но все равно промокли насквозь.
Русидзе рассказывал:
— Я прежде, во времена нэпа, куклой работал. Большие деньги получал. Шальные деньги.
— Как это — куклой?
— Живым манекеном. Стоял в витрине магазина готового платья два часа не шелохнувшись. Не моргая. Не дыша. В одной и той же позе. С тростью в руках. Муха садилась на лицо, ползла, щекотала, а я терпел, не двигался. Прохожие толпами стояли у витрины, спорили — живая кукла или не живая. Как два часа проходило, витрину задергивали изнутри занавеской, я сходил с подоконника, переодевался, разгримировывался. Вот и весь трюк. Самое трудное — не моргать. Хорошо хозяева платили… Жил припеваючи. Не сравнить с тем, как сейчас живу!
— А хозяин ваш сразу платил? Или по частям? — спросил Левка.
— Ты на что намекаешь, дорогой? — насторожился Русидзе.
— Разве вы не видите, как я оборвался? А вы все только обещаете да обещаете!
— Ты прав, кацо. Я свинья, дорогой! Сегодня же приедем на место — дам тебе на пальто. Вырву деньги у администратора! Хватит меня не слушаться! Напишу ему записку, сходишь в кассу — получишь!
— Каким карандашом писать будете? Красным? Синим? Черным? — спросил Левка.
— Не пойму тебя, кацо! О чем говоришь? Какой карандаш есть — таким писать буду. Найду красный — напишу красным, найду зеленый — напишу зеленым… Какая разница?
— У меня есть красный карандаш! Напишете?
Русидзе рассердился, вскипел, резко крикнул:
— Я не жулик, кацо! Что такое шахер-махер, не знаю! Честно живу На что намекаешь, повтори?!
— Я дам красный! Напишете? — снова крикнул Левка.
Он дрожал от гнева. Мамия в страхе остановил волов. Артисты соскочили с телеги. Дождь усилился.
— Напишете красным? Или дальше будете обманывать?
— Нет, это просто бандит! — спокойно сказал Русидзе, бросив злой взгляд на Мамия. — Какой-то кретин наболтал ему глупостей про меня, а он как попка повторяет! Хулиган! Бандит неблагодарный! Я ему столько хорошего сделал! От Дойнова спас! Пальцем не тронул!
— Лучше бы били, чем так издеваться! — крикнул Левка.
— Хочешь, чтобы ударил? Напрашиваешься? Могу, дорогой! — сказал Русидзе, спрыгивая с подводы. — Могу и ударить, кацо, раз просишь! Больно ударить! У меня рука тяжелая! Ох, и тяжелая!
Он начал медленно закатывать рукава, обнажая жилистые сильные руки.
— Ну, бей! Бей! — крикнул Левка.
Русидзе не двигался с места. Левку трясло, как в лихорадке.
— Что застыл, как твоя кукла-манекен? Моргай! Моргай! Бей!
— Бандит! Арестант! Вор! — медленно, не повышая голоса, сказал Русидзе. — Я слышал, как ты Дойнова обкрадывал!
Левка в дикой ярости подскочил к Русидзе, занес руку, чтобы ударить его в подбородок, но был сражен железным кулаком артиста. В голове зазвенело, в глазах стало темно. Его тут же стошнило.
«Разбил перепонки!..» — подумал Левка, плача.
Он с трудом поднялся, взял в руки голыш, шатаясь, подошел к Русидзе и ударил его по голове. Тот охнул, обхватил руками голову и тяжело осел на землю у заднего колеса подводы, заплакал тоже.
Левка опустился рядом. Они долго сидели у подводы спинами друг к другу под проливным дождем и плакали. Никто из артистов не шелохнулся, не подошел к ним, не проронил ни слова. Лил дождь. Левка поднялся первым, взял с подводы свой промокший насквозь узелок.
— Прости меня, кацо… Я дрянь… — тихо сказал Русидзе.
Левка не ответил, повернулся и с трудом зашагал прочь, скользя по глине, всхлипывая, дрожа, глотая дождь и слезы.
— Прости, кацо! Прости! — кричал вслед Русидзе.
Левка убыстрил шаги. За поворотом он увидел широкую трещину в горе. Это оказалась пещера. В ней было темно и сухо. Левка лег на большой плоский холодный камень. Голова раскалывалась, ухо ныло.