А его собственная тетрадь — вот полюбуйся! — и он протянул учителю грязную, всю в земле тетрадь Радика. — Закопал ее у помойки во дворе. Честно говоря, ей там и место.
Учитель рассмеялся, проговорил:
— Зайдем ко мне. Хочу тебе один рисунок показать. Может, что посоветуешь.
Борис Борисович надел кожанку, и оба они скрылись за дверью.
Радик стремглав бросился в пионерскую комнату. Левка сидел за столом рядом с новым товарищем Мишей Кацем — тощим, горбоносым, необыкновенно длинноруким пареньком. К столу была приколота стенная газета отделения старших.
— Рисуем, да? — широко улыбнулся с порога Радик.
— Ступай на место. Ты наказан.
— Ну, Ле-о-вка…
Левка поднялся, взял Радика, как котенка, за шиворот и отвел в угол в воспитательскую.
— Я тебе это попомню! — крикнул Радик.
— Ладно, ладно, — сказал Левка, снова принимаясь за рисунок. — Попомни.
— Бор Борыч учился на художника? — спросил Миша.
— Нет. Знаешь, он мне как-то принес книгу Лермонтова. Там рисунки самого Лермонтова — во какие хорошие! А как он пел, говорят, сила! Я и думаю: если бы Лермонтов не стал писателем, из него вышел бы мировой художник, как Суриков, а не художник, так певец или еще кто-нибудь. Так и Бор Борыч. Он ко всему способный. Он и слесарем был и воевал на фронте… А воспитатель какой! Поискать. Будто родной. Жаль, что ты транзитник. Не поживешь с нами… Куда же тебя переводят?
— А бог его знает… Я уж в трех детдомах побывал. А детприемников не пересчитать. Если где не нравится — утекал. А ведь и вам с Радькой тут долго не быть… Два-три месяца, не больше. И то вряд ли. В детприемниках все транзитники: одни раньше уедут, другие позже… И вас куда-нибудь в детдом переведут.
— Знаю. А ты родом откуда?
— Из Одессы. У меня батька очень хороший был. Тихий такой… Сутулый… А вот талантов никаких… Не то чтобы телевизор, или роликовые коньки, или планер сделать, а гвоздя в стену вбить не мог… Любил говорить, что мы из театральной семьи… Какая там театральная семья — билетером стоял в цирке. Самым главным, правда. В центральном проходе продавал программки… Он из-за Шаляпина очень пострадал… Даже в тюрьме отсидел…
— Из-за Шаляпина? — удивился Левка.
— Вернее, не из-за Шаляпина, а из-за нашего богатого дальнего родственника дяди Залмана. Тот тоже любил говорить, что он из театральной семьи. Дельцом был, администратором. Такой жук, просто ужас!
— Почему был? Умер?
— Бежал в Америку после этой истории… Шаляпин о ней, конечно, ничего не знает. — Миша горько усмехнулся. — Как-то после революции на улицах Одессы расклеили афиши: «Только один концерт Шаляпина! Спешите видеть и спешите слышать! Гастроли! Впервые после эмиграции!» Вся Одесса сходила с ума — мечтали попасть на такой редкий концерт. Шутка ли! Шаляпин у нас в Одессе! Да после эмиграции! Да еще только один раз! Но на кассе висела табличка-аншлаг: «Все билеты проданы». Их можно было достать только с рук. У спекулянтов. По баснословной цене. Но ты не знаешь одесситов! Они дрались за билеты! Спекулянтов была целая армия. Ею командовал и снабжал билетами дядя Залман. За день до концерта он повесил новую афишу: «Шаляпин болен. Концерта не будет. Деньги возвращаются в кассе». И пришлось всем сдавать билеты по той цене, которая была на них написана. И вот результат: отец, которого дядя Залман посадил в кассу принимать билеты и рассчитываться, попал в тюрьму, а сам дядя Залман — в Америку…
— А как твоему отцу было не стыдно участвовать в такой махинации? — возмутился Левка.
— В том-то и дело, что он ничего не знал. Он наивный как ребенок. «Еврейское счастье, — сказал он, когда его забирали в тюрьму, — стрелочник всегда виноват». Его дядя Залман «по-родственному» обманул. «Верни деньги за билеты, — говорит. — Как жалко, что такой великий артист и заболел! Надорвался во время пения».
Левка рассмеялся, сказал:
— Да, Шаляпин — это певец! Жаль, что за границу убежал. Я бы с родины никогда не убежал!
— Я тоже, — сказал Миша.
«И я никогда», — подумал в углу воспитательской Радик.
Глава втораяПеред ужином
— Борис Борисыч, можно вас на минутку? — позвал из пионерской комнаты Левка.
Воспитатель подошел к нему.
— Похож? — спросил Левка, указывая на только что нарисованный портрет Буденного.
— Похож, — ответил Борис Борисович, — я бы только чуть заштриховал гимнастерку. Вот так.
Он взял карандаш и поправил рисунок.
— Лучше?
— Лучше, — согласился Миша. — А как мой Папанин?
— Хорош твой Папанин, — похвалил Борис Борисович. — А вот медведь на льдине совсем на медведя не похож.
— Он у меня больше на ишака похож, — согласился Миша. — Не получаются у меня животные.
— Тренируйся, получится.
— А что, если Буденного на коне нарисовать? — спросил Левка.
— Как он парад на Красной площади принимает? — предложил Миша.
— Неплохо.
«Верно, — подумал Радик, — как это Буденный — и не на коне? Все равно что без усов…»
— Ну, что еще у вас тут? — спросил воспитатель.
— Это специальный выпуск к двадцатилетию Советской власти, — ответил Миша. — Под рубрикой «Но пасаран!» — испанские события, бой за Сарагосу, дальше: дети-орденоносцы — хлопковод Мамлакат Нахангова, юные животноводы Барасби Хамгоров, Коля Кузьмин, победитель международного конкурса скрипачей Буся Гольдштейн, а вот тут текущие дела старшего отделения.
— А почему же ничего нет о приезде испанских детей в Ленинград? Обязательно вставьте!
Борис Борисович вернулся в воспитательскую, взглянул на ходики и углубился в свои бумаги.
«Нет, Бор Борыч Левку больше любит, совершенно точно, — подумал Радик, — сейчас по голове его погладил, а на меня даже не посмотрел». Конечно, Левка художник мировой. Недаром его картины были развешаны на выставке в Доме Красной Армии. Потом их мать отвезла на выставку в Куйбышев, куда ездила на совещание жен комсостава. Оттуда рисунки отправили в Москву. Значит, вся Москва видела, как Радик ест яблоко.
Картину Левка назвал «Мальчик с яблоком». А мог бы назвать и поточнее: «Мой замечательный, послушный брат Радик Осинский с антоновским яблоком». Ведь, может быть, именно благодаря этой картине, именно благодаря Радику, который так здорово ест яблоки, Левку и премировали велосипедом. А теперь поди докажи! Левка так и сказал:
— Не выдумывай. Я вовсе не тебя рисовал. Мальчик-то не рыжий, не курносый, без веснушек, — видишь? Так что кататься не дам и не проси.
Левка нахально врет: он воспользовался случаем и тайком нарисовал именно Радика, когда тот спал. А закрасить волосы черной краской, убрать веснушки и пририсовать яблоко — это и Радик сумеет, дай ему те краски, которые Левке подарил отец. Только разве Левка даст их? Держи карман шире!
И все-таки Левка достоин велосипеда. Он даже ордена достоин, как Мамлакат Нахангова. Какой портрет отца висел над фисгармонией между полками с чертежами и журналами! Все было точно: и нос похож, и очки, и четыре кубика на петлицах…
— Борис Борисыч, а Буденный когда-нибудь без усов ходил? — спросил Радик.
— Я с тобой не разговариваю.
Радик тяжело вздохнул. Из пионерской комнаты донесся голос Миши Каца:
— Ты любишь музыку?
— Люблю. Я в духовом оркестре играл на трубе. Знаю ноты.
— А на гитаре играешь?
— Немножко. Только без нот.
Левка снял со стены гитару, подстроил ее и запел:
На аллеях центрального парка,
Где ни глянешь, цветет резеда…
Можно галстук носить очень яркий
И быть в шахте героем труда…
Миша подхватил высоким фальшивым голоском:
Как же так резеда? И героем труда?
Почему? Растолкуйте вы мне.
Потому что у нас каждый молод сейчас
В нашей юной, прекрасной стране…
«Хорошо Мише и Левке, — подумал Радик, — хотят — поют, хотят — танцуют, а захотят — пойдут играть с ребятами в испанскую войну, а ты тут стой как истукан!»
В дверях воспитательской появились Миша с Левкой.
— Борис Борисыч! Мы погуляем до ужина?
— Конечно.
Ребята ушли. Радик умоляюще посмотрел на воспитателя.
— Ну, простите, Борис Борисыч. Пойду погуляю.
— Никаких гуляний! Иди в отделение, подумай. Завтра расскажешь, как решил загладить вину перед товарищем.
Радик мгновенно скрылся в спальне для младших, вырвал из тетрадки лист и, загородив его от ребят ладошкой, начал старательно что-то писать, помогая себе языком.
Друзья ходили по двору.
Миша спросил:
— Ты кем хочешь стать? Художником?
— Не знаю еще… Не решил… Может, и художником, только вряд ли. Вернее всего, авиаконструктором, как отец, или летчиком. А может, радиоконструктором. Знаешь, сколько я детекторных приемников построил?
— Штуки три?
— Тьму! Последний в папиросной коробке и сейчас стоит на Детской технической станции.
Ребята стояли у фонаря. Из-за угла торопливой походкой вышел Цибуля.
— Прощайся, Миша. Наряд на тебя получен. Иду на станцию за билетом. Сейчас поедешь. Не я сопровождать буду. Сменщик.
— А куда ехать-то? — спросил Левка.
— У сменщика наряд-то… Сейчас посмотрим.
— Мне все равно… — сказал Миша.
— Как так все равно?
— Очень просто. Не понравится — опять утеку! — сказал Миша.
Глава третьяПосле отбоя
В воспитательской пахло свежевымытыми полами. Борис Борисович и ребята сидели за письменным столом. Перед ними на разостланной газете стояла авиамодель, лежали детали поршневого моторчика, инструменты, провода. На спиртовке грелся паяльник.
В дверях показался Радик.
— Мастерим, да?
— Мастерим. Ты куда это собрался? Почему не спишь? — спросил Левка.
— Куда, куда? Закудакал! Куда царь пешком ходил, вот куда! А вы почему не спите? Отбой был.
— Мы актив. Совещаемся.
— Подумаешь, актив!