Радик остановился, посмотрел на Левку. Тот работал молча, сосредоточенно, закусив губу, отчего его чуть скуластое лицо казалось каменным.
— Какая это будет модель? — спросил Радик.
— И-116.
— Из папье-маше?
— Из папье-маше.
— А что за клей?
— Эмалит. Тебе, кажется, куда-то было нужно?
— Нужно. А из чего он делается?
— Из целлулоида и грушевой эссенции. Иди!
— А из яблок эссенция не годится? Или из арбуза?
— Такой не бывает, — сказал Борис Борисович. — Действительно, Радик, время позднее. Давай-ка быстренько куда хотел, да и спать.
— Сейчас иду. А мне эмалитику дадите?
— Дам.
Радик подошел к двери, обернулся. Увидев, что на него не смотрят, поспешно вытащил из-за пазухи вчетверо сложенный тетрадный листок и сунул его в карман кожаной куртки Бориса Борисовича.
Очень довольный собой, он отправился в комнату для мальчиков.
Когда он шел обратно, из своей комнаты выглянул заспанный эвакуатор.
— Здравствуйте, товарищ дядя Цибуля! — отчеканил Радик, отдав честь. — Миша Кац уехал?
— Здравствуй, здравствуй, красноармейчик. Отправили Мишку. Ты чего полуночничаешь?
— Особое задание. Военная тайна. Сконструировал с братом, ребятами и Бор Борычем новую модель И-116. Из папье-маше. Мотор поршневой. Вам ничего склеить, между прочим, не надо? А то у меня есть новый секретный клей из арбузной эссенции.
— Нет, не нужно.
— Жаль. А то бы склеил. Если что разобьете — скажите.
— Скажу. Зайди-ка на минуточку.
Они вошли в комнатку. Цибуля достал из шкафа облезлый, старенький фонарик и протянул его Радику:
— Держи!
— Поиграть или насовсем? — спросил восхищенный Радик.
— А тебе как хочется?
— Конечно, насовсем!
— Ну, значит, насовсем.
— Спасибо! — крикнул Радик и бросился к двери.
— Подожди. Вот тебе и батарейка запасная. Держи.
— Спасибо! Ой, ну и спасибо вам, товарищ дядя Цибуля! Вот это да! Вот это подарочек! Вот это богатство привалило!
— Ну, иди спать. Дарю при условии, что сейчас же заснешь и до утра трогать не будешь.
— О чем разговор? Честное ленинское! — Радик лихо отдал честь, повернулся через левое плечо, четко щелкнул каблуками и, печатая шаг, прошел по длинному пустому коридору:
— Ты куда? Где же твое слово?
— Только Бор Борычу показать. И Левке с ребятами.
— Они уже ушли.
— А куда?
— Ребята спать. Борис Борисыч в дежурную часть. Так что покажешь утром.
— А вы не заметили, Бор Борыч в дежурку в кожанке пошел?
— Не заметил. Кажется, в кожанке. А что такое?
— Ничего. Тайна. Как наденет, так узнает, как узнает, так вам и всем ребятам расскажет, — загадочно ответил Радик и скрылся за дверью.
Шаркая по полу шлепанцами, Цибуля удалился. Как только шаги затихли, снова показался Радик. Первым делом он подтащил к стене колченогую табуретку, вскарабкался на нее и щелкнул выключателем. Свет погас. Радик зажег фонарик, спрыгнул на пол и, освещая путь ярким лучом, вошел в темную воспитательскую. Луч вырвал из темноты диск телевизора, плакат, пустую вешалку. Очень довольный Радик загадочно и весело покосился на вешалку, выскользнул в коридор и, продолжая играть фонариком, проследовал в отделение для малышей.
Тем временем в дежурном отделении Борис Борисович успокаивал двух плачущих белоголовых девочек, одетых в одинаковые серые пальто и очень похожих друг на друга. Старшей можно было дать лет двенадцать, младшей — шесть. На скамье у стены притулился, прижав к груди огромный альбом с марками, взъерошенный скуластый мальчишка лет тринадцати в зимней куртке и прислушивался к разговору:
— Кто это глупость такую вам наболтал? Никто вас под нуль стричь не собирается. Под машинку стрижем только грязнух. А у вас все в порядке. Верно, Мария Сергеевна?
— Конечно, — ответила дежурная в белом халате.
— Как тебя зовут? — спросил он старшую девочку.
— Сабина.
— А сестру?
— Ева.
— И что же, вы обе в балетной школе учились?
— Обе.
— Так это же замечательно! Мы как раз готовим выступления к праздникам. И нам не хватает балетных номеров. Дефицит. А ты, паренек, что умеешь делать? — неожиданно обратился воспитатель к скуластому мальчишке.
— Ничего не умею, — раздраженно ответил тот.
— Ишь, какой ершистый. А зовут тебя как?
— Толей Васильевым.
— А меня Борисом Борисовичем. Запомнить легко, верно? Я воспитатель. Не умеешь — научим! Ну, пошли устраиваться. По правилам надо сейчас заполнять анкеты, заводить на вас целое дело. А вы устали. Поэтому все будем оформлять с утра. А потом начнем репетировать номера. Все будет хорошо, вот увидите. Главное, не вешать нос на квинту. Согласны? Ну, вот и отлично.
Все вышли во двор. Васильев зачем-то спросил, потирая отсиженную ногу:
— А сколько времени?
— Поздно уже.
Ногу по-прежнему покалывало. Васильев поглядел по сторонам. Просторный двор освещался ярким фонарем. Забор был настолько высок, что мальчику почудилось, что он на дне огромного колодца. Посреди двора были вкопаны бревна, сбитые П-образно. На перекладине болтались гимнастические снаряды: кольца, шест, темный толстый канат, разбухший от дождя. С него редко и тяжело отрывались капли, звонко шлепались в черную лужу. Неподалеку стоял турник, мокрый глянцевый «козел».
— Ничего страшного… — шепнула Сабина Васильеву. — Никаких решеток.
— Даже скульптуры пионеров с горнами стоят. Как в пионерлагере, — так же тихо сказал Васильев.
— Быстрее, быстрее, ребята! Успеете еще, наглядитесь, — сказал Борис Борисович. — Ты, Васильев, подожди, я девочек устрою в их отделении, во флигеле.
Васильев зевнул и примостился на скамейке. Ждать пришлось недолго. Борис Борисович вышел, осторожно прикрыв входную дверь. Поежившись от прохлады, он сунул руку в карман кожанки и недоуменно вытащил записку Радика. Подойдя к фонарю, медленно, с трудом разобрал детские каракули:
«Письмо маиму васпитателю. Дарагой Борис Борисыч! Я вам опять наврал как всигда. Я украл титрадку у Вовки Маздревича не из тумбочки, а из чимадана. Падарю ему чистую. Больше врать вам не буду. И рибятам тоже. Никому ни буду. Радик Осинский. Ваш воспитанник. Писал — тарапился чуть со стула ни свалился».
Борис Борисович громко рассмеялся.
— Вы что? — удивился Васильев.
— Ничего. Просто надо обучить грамоте одного паренька. Ну, двинули, что ли?
Часть втораяВ детском доме
Глава перваяВ Круглоозерном
Каждый день в шесть часов утра Левкин сосед летчик Алексеев стучал перевернутой щеткой в пол своей комнаты. Он стучал в любую, даже самую промозглую погоду, предупреждая Левку, что будет стоять и ждать его на крыльце в одних трусах и тапочках на босу ногу.
— Ну что? Побежали? — неизменно произносил он одну и ту же фразу.
И оба они по счету Алексеева: «Раз, два, три!» — срывались с места и мчались наперегонки мимо корпусов по двору.
Первое время жильцы авиационного городка удивлялись такому чудачеству, смотрели на Левку и Алексеева как на сумасшедших, но со временем привыкли и перестали обращать внимание. Отец, бывало, только посмеивался. Радик смертельно завидовал, мать сперва возмущалась, ахала, потом махнула рукой.
Дворник Мурад Шакиров уже стоял во дворе. В зависимости от времени года он отставлял в сторону метлу, лопату, шланг, лом или скребок и наблюдал, как длинный костлявый Алексеев и невысокий крепыш Левка то бегут под проливным дождем, перескакивая через весенние пузырящиеся лужи, то растираются докрасна снегом, кряхтя, хохоча, смешно подпрыгивая, поеживаясь от лютого уральского морозца, то крутятся на турнике в лучах июльского солнца…
— Шайтаны! Видит аллах, шайтаны! Без штанов. Ай, шайтаны, — приговаривал Мурад не то восхищенно, не то неодобрительно, причмокивая языком.
В это утро Левке сквозь сон показалось, что это Алексеев стучит в потолок щеткой. Он сел на кровати, протер глаза. Сверху и по лестнице раздавался топот ног. Распахнулась дверь, заглянул дежурный.
— Подъем! Едем в детдом. В Круглоозерное. В отдельном вагоне.
Весь день прошел в сборах. Только к вечеру ребят вывели на улицу. Моросил дождь.
На некоторых домах уже вывесили красные флаги, укрепили лозунги и призывы ЦК ВКП(б), портреты вождей. Над клубом светился транспарант «XX лет Октября».
Из-за поворота, разбрызгивая лужи, проехал грузовик, украшенный флажками, кумачом и хвоей, с громкоговорителем над кабиной шофера.
«Хорошо бы дождик кончился, — подумал Левка. — А то размоет портреты над ДКА. Пожалуй, рановато их вывесили…»
— Сейчас будет автобус, — сказал за Левкиной спиной Борис Борисович.
Левка обернулся, глянул на высокий каменный забор, большие тесовые ворота, проходную будку. В честь праздника над воротами были прикреплены две красные звезды из кумача с лампочками внутри. Между звездами — транспарант с надписью: «Укрепим силу и мощь первого в мире социалистического государства!»
«Недолго тут побыл, а жаль расставаться, — подумал Левка. — Особенно с Бор Борычем… Да и Цибулю жаль…»
В стареньком автобусе ребят отвезли на станцию. На запасном пути стоял одинокий отцепленный вагон, внутри которого мерцал слабый свет.
— Садитесь, — пригласил ребят Борис Борисович, после того как их пересчитали.
Вагон освещался двумя фонарями, густо засиженными мухами. В каждом фонаре горело по огарку свечи. Дети и эвакуаторы расположились на нижних полках, тут же сложили вещи. Половина вагона осталась незаполненной.
Мы едем, едем, едем
В далекие края,
Веселые соседи,
Хорошие друзья, —
хмуро продекламировала Сабина, остановившись с узелком в руках посреди вагона.
Левка посмотрел на девочку с жалостью. Ее сестренку три дня назад увезли в другой детский дом.
Он лишь на секунду представил себе, что его вот так же, как Сабину с Евой, могут разлучить с Радиком, и ему стало страшно.