— Ай да Пушкин! Ай да молодец! — радостно воскликнул Осинский, стоя на руке.
Он долго стоял так, словно боясь, что не сможет повторить трюк.
— Теперь без опоры, — решил он, вставая на ноги, — на манеже койки не будет, опираться не на что.
Трюк удался с пятого раза.
— Ну, хватит, можешь и отдохнуть, заслужил, — сказал он себе, опустил ноги и, замирая от счастья, уселся на койку.
В дверь постучали.
— Минуточку, Шурка, — крикнул Осинский, на цыпочках подошел к двери, бесшумно снял крючок, подбежал к койке и после третьей попытки повторил стойку — Входи!
В комнату, пыхтя, вошел конюх с мешком картошки, нагруженный свертками, застыл у порога, выронил свертки. Они разлетелись в разные стороны.
— Ай да черт неугомонный! — воскликнул конюх.
— Вернулся? С приездом!
От радости они даже расцеловались, бросились поднимать свертки, складывать их на койку.
— Вот сколько гостинцев из деревни привез, — сказал конюх. — Жаль только, яйца из-за тебя разбил. Ничего, яичницу зажарим. На сале.
В дверь снова постучали.
— Ты, Шурка?
— Я.
— Минуточку подожди, мы тут мебель переставляем, не войдешь. — Он подбежал к койке и после второй попытки встал на руку — Теперь можно, входи.
Дадеш сделал вид, что вовсе не удивлен.
— Стоишь?
— Стою, Шурка, стою, милый!
— Ну и стой, кто тебе мешает! Разве я против?
Осинский подбежал к Сандро, обнял.
— С ума сошел, даю честный слово! Задушишь, медведь! Ну что, уверовал в себя?
— Уверовал. Но трудно как, будто заново ходить учусь, как младенец.
— И ума, как у младенца, не больше! Точно! Гляди, сколько ссадин, сколько синяков. И из культи кровь выступила, гляди-ка! Совсем ишак, даю честный слово!
— Ничего. Это от напряжения. Получилось! Вот что самое главное.
— Получилось… А я что говорил? Я знал, что получится, только не знал, что ты такой законченный ишак.
Он долго еще распекал Осинского, а в заключение сказал с улыбкой:
— А сейчас, ребята, ко мне! Заранее шашлык приготовил по этому поводу. Конечно, что за шашлык не из вырезки, что за шашлык не на шампурах, а на примитивной сковородке — срам один! Пародия, даю честный слово! Не вымоченный в уксусе. Позор на мою голову. Но все-таки шашлык. Считайте, что шашлык репетиционный. После войны настоящим угощу!
— А у меня к шашлыку тоже кое-что найдется. Спирту есть немного. В госпитале хирург подарил на дорогу.
— И у меня яичница найдется, — сказал со вздохом конюх, — глазунья. В три десятка. Обожремся.
— Еще гостей позовем! Пир будет горой, — сказал Дадеш. — Ну, одевайся быстрей! В трусах, что ли, пойдешь?..
На другой день Дадеш и Осинский пришли к Кузнецову.
— Пожалуй, смогу, Евгений Михайлович, — сказал Осинский.
— Давайте тогда запросим Волжанского. Он сейчас в Ереване.
Составили телеграмму:
«Осинский вернулся инвалидом. Телеграфируйте возможность возвращения ваш номер, сообщите испытательный срок точка Кузнецов».
Ответ из Еревана пришел в тот же день.
«В ЛЮБОМ СОСТОЯНИИ ЗПТ БЕЗ РУК ЗПТ БЕЗ НОГ ЗПТ БЕЗО ВСЯКОГО ИСПЫТАТЕЛЬНОГО СРОКА СОГЛАСЕН ВОЗВРАЩЕНИЕ ОСИНСКОГО НА ПРЕЖНИХ УСЛОВИЯХ ТЧК ВОЛЖАНСКИЙ».
— Ну вот, Левушка, все в порядке, — дрогнувшим голосом сказал Кузнецов. — Будем оформлять!
— А я что говорил! — воскликнул Дадеш каким-то низким, незнакомым голосом. — Иначе и быть не могло! Все правильно! А он не верил. Поглядите на него, Евгений Михайлович, — ревет белугой. Есть хоть платок-то? Возьми у меня в кармане, чудак, даю честный слово. Плачет!..
— А вы сами почему плачете, Сандро? Почему отвернулись? Вам самому, по-моему, платок нужен. Что отворачиваетесь?
— Это я не плачу, Евгений Михайлович. Просто вчера шашлык жарил, много луку резал.
Часть шестаяСнова в пути
Глава перваяТбилисский цирк
Наконец-то был принесен домой долгожданный протез. Осинский бережно развернул его, положил на койку.
— Ну, как он тебе? — спросил конюх, склоняясь над койкой. — По-моему, хорош. Очень хорош. Лучше некуда!
— Неудобен, придется переделывать…
— С ума сошел! — испугался конюх. — Жаль, уехал Сандро, он бы тебе показал, как ломать. Протез мировой, не придирайся!
— Ты чудак, — рассмеялся Осинский. — Он же не сгибается. Просто косметический, для красоты. А мне для работы нужен. Ты лучше, чем ворчать, достань сыромятину от старой сбруи, веревку какую-нибудь или ремень… Да и коловорот нужен.
— Батюшки! А коловорот-то зачем?
— Дырок побольше понаделаю.
— Совсем спятил!
— Так надо, чтобы он стал полегче. Лишние замки снимем: они совершенно не нужны.
— Правильно, не нужны. Дураки, выходит, на заводе делали, а ты умный! Ну, валяй, валяй, порть вещь! Вконец порть!
Продолжая ворчать, конюх вышел. Вскоре он вернулся, неся коловорот, сапожное шило, дратву и нож.
— Вот, держи! Сейчас Кузнецову встретил. Тебя на ужин кличет. Просила передать.
— Не пойду, неудобно, сколько можно! Все подкармливают да подкармливают. Пора и честь знать.
— Ну и зря, — сказал конюх. — Дают — бери, а бьют — беги. Чего стесняться? Не обеднеют.
— Нет.
— Ты вообще чокнутый. Сколько времени тебе толкую: напишем письмо Калинину, чтобы по комнате дали. Мы фронтовики, кровь проливали, инвалиды войны, нам не откажут.
Конюх сел за письмо. Закончив его, подошел к койке с пером в руках.
— Ну, подпиши. Очень прошу тебя. Для дела. Вернее будет. Ну, ради меня!
— Ну, разве только ради тебя.
— Вот спасибочки! Отхватим по комнатухе, точно!.. Что это ты за ремень пристрочил?
— Устрою тут целую систему разных тяг. Протез будет сгибаться и разгибаться от движений мышц спины и груди.
— Да полно тебе!
— Одно движение — сгибание, другое — разгибание, рука, как живая, сможет двигаться взад-вперед. Будет работать, как часы. Я уж давно все обдумал, должно получиться…
— Может, скажешь, и пальцы смогут хватать? — недоверчиво спросил конюх.
— Пальцы, конечно, нет… Не скажу, к сожалению…
Через две недели из приемной Калинина пришло письмо. Конюх и Осинский получили ордера на комнаты по двадцать метров. Осинский вернулся с осмотра, крутя на пальце ключ.
— Когда думаешь перебираться? — спросил конюх.
— Вообще не думаю.
— Что, не понравилась?
— Нет, комната хорошая, светлая, народу в квартире немного, но ни сесть, ни лечь не на что.
— Приобретешь.
Осинский отмахнулся.
— А зачем мне комната? Все равно в цирке вся жизнь на колесах! Вот и сейчас: через несколько дней еду к Волжанским в Тбилиси. Оформление закончено.
В день отъезда Осинский пошел к коменданту.
— Я уезжаю, возьмите ключ, ордер.
— В первый раз такого чудака встречаю! Легкомысленный ты человек все-таки. Кто же в наше время комнатами бросается?
Поезд в Тбилиси прибыл в два часа ночи, пришлось дожидаться конца комендантского часа на вокзале.
«Как только выпустят в город, зайду к Абашкиным, — подумал Осинский. — В цирк все равно рано — никого там нет, адреса Волжанских я не знаю. А Пашка обрадуется. И Валерия тоже…»
В шесть утра, накинув на плечи шинель, он вышел на вокзальную площадь и отправился к физкультурному техникуму. Усатый привратник узнал его, встретил приветливо, долго расспрашивал про положение на фронте.
— Не живут теперь тут Абашкины, давно уж не живут. Новую комнату получили. Схожу сейчас, адрес тебе узнаю у соседей, а ты подежурь тут за меня, да никого смотри не пропускай. Я мигом!
Валерия очень обрадовалась его приходу.
— И ты тоже в армии был?
— Почему тоже?
— Павел в армии. Раздевайся.
Осинский снял шинель. Увидев протез, Валерия заплакала.
— Левушка, милый! Да как же это так? Горе-то какое…
— Так уж случилось, что поделаешь…
Она усадила его за стол, принесла завтрак, слушала, по-бабьи подперев голову рукой, смахивая слезы.
— Ну, мне пора, — поднялся из-за стола Осинский. — Пойду в цирк.
— Рано еще, посиди немного, никого там нет.
— Нет, скоро девять, Волжанский уже должен быть. Тем более что я телеграмму дал с дороги.
— Приходи обязательно.
Валерия оказалась права — Волжанских в цирке еще не было. Осинский вышел из помещения, уселся на ступеньках. Из-за угла показалась лилипутка Ниночка Банная.
— Левка! Вернулся! Левушка! — бросилась она к нему на шею. — Сейчас Володя придет. Что же ты телеграммы не дал? Мы бы встретили. Всей труппой встретили бы!
— Я дал телеграмму. Из Минеральных Вод.
— Мы не получили, честное слово, — она уселась рядом на ступеньках. — Куда тебя ранило? Рука? Рука — это ерунда, — она заливисто захохотала. — Мы уж думали, что ты без головы! Ерунда, ерунда, ерундовина! Смотри, Левушка, вон и Володя идет! Да не волнуйся ты так! Разве можно?
— Подожди, Ниночка… — Он встал, весь напрягся, глядя на Владимира.
Тот шел, насвистывая, помахивая дюралевым молотком на длинной рукоятке. Увидев Осинского, не остановился, не прибавил шага, а даже специально, чтобы не выдать волнения, пошел чуть медленнее, продолжая беззаботно насвистывать и размахивать молотком. Осинский видел, как все больше и больше бледнело лицо друга, но тоже не двигался, безуспешно пытаясь справиться с нервной дрожью.
Только подойдя совсем близко, Владимир сказал, наконец, притворно-равнодушным тоном:
— У-у-у-у, паразит, вернулся.
И обнял так, что чуть дух не выпустил.
— Ну, что у тебя?
— Да вот, руки нет.
— Ну, это ерунда, сделаем.
— Я в этом не сомневаюсь, уже кое-что придумал. Видишь, сгибается, разгибается.
И он с гордостью продемонстрировал протез.
— Вот и отлично! Все в порядке, как живая!
— До живой еще далеко.
— Ничего, ничего, скоро начнешь работать.
И он снова крепко обнял и расцеловал друга.
— А теперь идем к Марине.
Марина стирала на кухне. Увидев Осинского, бросилась к нему, повисла на шее, начала целовать.