— Что же ты плачешь, Мариночка, ведь жив я, жив!
— Я от радости!
Она отправила его помыться с дороги, полезла куда-то в ящик, извлекла костюм Владимира.
— Сейчас же переодевайся! Что значит не нужно? Обязательно нужно! Отдыхайте, а я пока на рынок слетаю, постараюсь грибов достать, состряпаю Левкину любимую грибную икру. Отобедаем, отдохнем, а уж вечером, после представления, отметим твой приезд по-настоящему — выпьем так, чтобы чертям тошно стало!
Осинский начал переодеваться.
— Что это у тебя за синячище на бедре? — спросил Владимир.
— От протеза. Пальцы-то стальные. Карманов не напасешься: рвут.
— А перчатка не помогает?
— Тоже рвется.
— А резиновую кисть нельзя сделать?
— Сложно. Но что-то придумать необходимо.
На обед Марина пригласила всю труппу: Николая, Васю Якимова, Ниночку Банную, новых партнерш,[8] а также Валерию Абашкину.
— Ну и удивишься же ты одной штуке, одной новинке в нашей работе, — сказал Осинскому по дороге в цирк Вася Якимов, гордо вышагивая рядом.
«Одной штукой» оказался круглый прозрачный занавес из пантомимы «Конек-Горбунок», целиком закрывавший манеж. На тюле было нарисовано морское дно с коралловыми цветами, плавающими рыбами, причудливыми водорослями. Внутри этого чехла, словно в сказочном аквариуме, и шел номер. С гордостью и радостью смотрел Осинский выступление Волжанских.
«Как они выросли за это время! Какие молодцы! Вот этот новый кувырок, что делает Володя, и мне бы хорошо перенять… Надо попросить, чтобы научил. Меня с сольными трюками можно будет пустить после Коли, перед новой девушкой… А во время „комплимента“ я могу занять место слева от Марины, а еще лучше за Ниночкой Банной или справа от Васи Якимова… Надо продумать, как делать стойку и на руке и на протезе, посоветоваться с Володей… Если на большом пальце правой руки сделать петлю и вставлять в нее большой палец от протеза, — пожалуй, сможет получиться стойка на двух кистях. Пожалуй, сможет… Только надо будет снова переделать кисть… Вот это будет чудо! Действительно, никому в голову не придет, что я без руки… До чего здорово, что мы работаем в трико и масках! А прыжки на одной правой, пожалуй, пойдут… Попробую…»
Ужин был веселым, шумным.
— Научу тебя кувырку, Левка, так и быть, — смеялся Владимир, — вообще отдам его тебе. Хочешь?
— Конечно, хочу. Спасибо! А я за это тебе тоже подарок сделаю. Одна идея родилась.
— Что за идея?
— Мне новый занавес очень нравится, но… Дай-ка карандаш.
Все перешли за письменный стол. Рисовали, чертили, спорили до хрипоты.
— Убедил. Убедил, черт головастый! Завтра же за переделку.
В передней раздался звонок. Владимир вышел и вскоре вернулся с телеграммой в руках.
— Вот теперь мы можем тебя встретить, Лева! Узнали, наконец, что ты едешь. Телеграмма из Минвод.
Осинский начал выступать в канун нового, тысяча девятьсот сорок четвертого года. Все шло хорошо, но в феврале произошла неприятность.
Весь день Осинский провел в цирке вместе с лилипутом. Занавесив окна гардеробной одеялами, они проявляли и увеличивали фотографии. Отдыхать домой не пошли. Во время выступления, после первой же стойки, Осинский почувствовал жгучую боль в обрубке. Он чуть не потерял сознания, однако с манежа не ушел, выполнил все трюки до конца.
— Что с тобой? — встревоженно спросил лилипут за кулисами, после того как Осинский снял с лица лягушачью маску.
— Не знаю… Чертовски больно… Помоги-ка стянуть трико, снять протез…
— Ой! — испуганно воскликнул лилипут. — Кровь из протеза льет…
— Наверное, лопнула перевязанная артерия, — догадался Осинский, — пошли скорее в гардеробную.
Протез был весь в крови. Она хлестала из обрубка, точь-в-точь такими же пульсирующими толчками, как в день ранения.
— Вызывай неотложку! Мигом! — приказал лилипуту перепуганный Владимир.
Лилипут стремглав выскочил из гардеробной.
— Пинцет! Скорей пинцет! — крикнул Осинский, кивком указывая на столик с фотографическими принадлежностями.
Владимир передал пинцет. Подержав его над пламенем спички, Осинский нащупал пульсирующую артерию, крепко зажал.
— Суровую нитку, Володя! У меня в рыболовном мешке! Отрезай ее. Завязывай. Туже завязывай. Хорошо. Теперь брызни-ка одеколончиком, вон он, на столике. Так. Дезинфекция сделана. Все… Спасибо…
Кровь остановилась. Осинский долго не мог вставить самокрутку в прыгающие посиневшие губы.
Вскоре приехал врач. Осмотрев обрубок, он долго качал головой и сказал тоном, не допускающим возражений:
— Все обошлось, но никакой нагрузки. Выступать запрещаю категорически. Ка-те-го-ри-чески! Никаких цирков! Покой! Только покой!
— Еще чего! «Никаких цирков!» Покой будет только на кладбище, — передразнил врача Осинский, как только тот вышел из гардеробной.
— Да, Лева, сделаем перерыв, — строго сказал Владимир.
— Никаких перерывов! Я только в форму вхожу.
Заспорили. Осинский даже слушать ни о чем не хотел.
— Это случайность! Чистая случайность! Это тогда, еще в госпитале, врач неудачно артерию перевязал! — кричал он. — Очень хорошо, что так случилось! Зато теперь больше не лопнет! Никогда не лопнет!
С трудом договорились, что Осинский будет исполнять трюки только на одной руке.
Спустя несколько дней Волжанский, проходя мимо цирка, заглянул в свою гардеробную. И остолбенел. У столика стоял Осинский в одних трусах и сосредоточенно колотил обрубком по стене. Лицо его морщилось от боли при каждом ударе.
— Ты что? Рехнулся? — ворвался в комнату Владимир.
Осинский продолжал тыкать обрубком в стену.
— Зачем так кричать? Я все слышу. Так надо, чтобы мозоль набить, просто мозоль набить. Мне лучше знать, как лечиться.
— Ничего себе лечение. Все равно не разрешу на двух руках делать ни одного трюка. Или Кузнецову напишу и из номера выгоню, так и знай!
— И долго не разрешишь?
— Год не разрешу. Год!
— Ну и не разрешай, — разозлился Осинский. — А мозоль все равно набивать буду! Мне она нужна, мозоль. И никто не запретит ее иметь. Мне для протеза мозоль нужна.
— Что с психом говорить?
— Вот правильно! И не говори!
Глава втораяГод спустя. В Баку
— Ну, вот и февраль, что будет дальше? — не глядя в глаза Владимиру, спросил Осинский.
— Уговор дороже денег. Начнешь сегодня делать все трюки. Все дуешься?
— Все дуюсь, — просиял Осинский. — Ну и характерец у тебя. Упрямый как черт!
— Весь в тебя! Снимай протез, покажи мозоль.
— Гляди! — с гордостью сказал Осинский. — Как кремень стала! Гвоздочки в доску можно забивать.
— Смотри, взаправду не вздумай. С тебя станет!
— Значит, мир?
— Мир. Идем репетировать.
С манежа донесся злобный рев слонов.
— Что там такое?
— Опять Сиам буянит, наверное. А ну-ка скорей!
Они добежали до конюшни. Громко трубя, постоянно оборачиваясь в сторону манежа, неохотно двигался красавец слон Сиам. Его вел тесть дрессировщика Корнилова, Филатов, сам замечательный дрессировщик, любитель и знаток животных.
— Что там случилось, Иван Лазаревич? — спросил Волжанский у Филатова.
— С Рангу подрался. Еле разняли, — крикнул старый дрессировщик. — С дороги! С дороги, ребятки, как бы не зашиб! Опасно!
Друзья поспешно отступили в проход между стойлами. Филатов и слон прошли мимо.
— Удивительно, до чего старика все животные слушаются… Чародей какой-то, — сказал Владимир, глядя им вслед.
Посреди арены стояли разгневанный Рангу, Корнилов, молодой дрессировщик медведей Валентин Филатов, слоновожатые, несколько артистов. Все громко обсуждали происшедшее.
— Ничего Рангу его не задевал, дядя Саша, я все видел с самого начала, — горячо спорил с Корниловым Валентин. — Сиам сам ни с того ни с сего толкнул Рангу, вот тот и перелетел через барьер.
— И сильно подрались, Валя? — спросил Осинский.
— Счастье, что в первом ряду никого не было… Рангу здорово попало. Сильно ушибся… Если Сиам и дальше так будет буянить, придется в зоопарк сдавать…
— Такого артиста… Настоящий премьер…
— Жаль, конечно… Никто его не заменит, — вздохнул дрессировщик. — И по трубе, как по канату, ходит и на одной ноге стоит… Сам ведь знаешь… Ну, репетируйте, ребята, наше время истекло…
После представления все горячо поздравляли Осинского с выздоровлением, со второй премьерой. В тот же день пришло письмо от Радика.
«Дорогой брательник Левка!
Как тебе известно, я учусь в ремесленном в Медногорске. Живу неплохо, чего и тебе желаю. Учусь, работаю. Буду слесарем. Думаю, разряд получу хороший. Ребята меня окружают мировые.
Поздравляю тебя с наступающим Первомаем! Со скорой победой!
Когда же мы увидимся, а, Левка? Не приедет ли ваш цирк к нам в Медногорск? Ты скажи, куда нам написать, чтобы вас к нам прислали, мы напишем. Я думаю, нам, ремесленникам, не откажут.
Обязательно пришли фотографии, какой ты в жизни стал и какой, когда представляешь. Мы следим за газетами, что-то твоей фамилии в статьях про цирк не попадается. Почему? Может, ты под другой фамилией выступаешь, так напиши, под какой, я буду знать.
А может, ты теперь клоуном стал? Вот было бы здорово! Почудил бы, когда к нам приехал. Обнимаю тебя и целую.
Радик».
Ответив на письмо, Осинский лег спать. Проснулся от криков. Подбежав к окну, увидел огромную толпу. Люди танцевали, пели, размахивали руками, обнимались.
— Все на улицу! Все на улицу! Наши взяли Берлин!
Осинский выскочил на улицу. Из винных погребов выкатывали большие бочки, угощали всех подряд.
— Пейте! Фашистское логово взято! За конец войны! За мир! За скорую победу!
На площади Свободы Осинский встретился с Волжанскими.
— Что с тобой, Левка, не рад, что ли?
— Что вы, ребята! Как не рад? Жаль только, что меня сейчас в Берлине нет. Рано я отвоевался…