– Значит, он не просто мстит, – задумчиво произнёс Раймонд, вглядываясь в ряды цифр и размытых снимков. – Он целенаправленно разрушает всё, что держит их структуру.
– Да, – коротко ответил Симеон. – Мы имеем дело не с обычным беглецом. Мы имеем дело с тем, кто решил, что Лифтаскар больше не имеет права существовать.
– Нам нужно понять, почему именно она, – пробормотал Аурелиус. – Она что—то значила. Что—то большее, чем просто фаворитка императора.
– Я думаю, он уничтожал не просто её, а саму основу власти Лифтаскара, – сказал Симеон. – Если в Лифтаскаре были правители, способные держать порядок, то без них всё рушится.
Раймонд выпрямился.
– Значит, он готовит нечто большее, чем убийства.
Тишина в зале стала гуще, более давящей. Теперь они не просто осознавали, что в их мире началась война. Они понимали, что противник ведёт её по правилам, которые они ещё не разгадали.
Воздух в зале задрожал, словно под его сводами пробежала невидимая рука, натягивая нити пространства до болезненного скрипа. Стены, вырубленные в тёмном камне, пошли тонкими волнами, как поверхность чёрного зеркала, в котором отражался мир, но искажённый, сломанный, дрожащий в предчувствии катастрофы. Пространство словно не могло выдержать натиска невидимой силы, сжимаясь в одном месте, растягиваясь в другом, будто его кто—то насильно перекраивал, изменяя саму его структуру.
Глухой, низкий гул прорезал зал. Это был не типичный человеческий звук – он давил, сотрясал стены, растекался вибрацией, которую можно было ощутить внутренностями, как будто воздух внезапно наполнился металлом, заставляя клетки крови в жилах дрожать в унисон. Светильники, спрятанные в нишах, затрепетали, а их огни начали угасать, словно сама темнота вытягивала их, жадно вбирая в себя остатки живого света.
И тогда в центре комнаты началось нечто новое.
Воздух задрожал. Пространство сжалось, словно кто—то сминал его в кулак. Тёмная глубокая воронка, будто ночь сжалась в точку, развернулась в зале. В её центре – рваные, лилово—чёрные всполохи, как трещины реальности.
И из этих трещин шагнул он. Высокий. Тонкий. Давящий. Пространство перед ним отступало, а сами стены дрожали, как если бы даже материя не могла выдержать его присутствия.
Он даже не шагал – он скользил, словно не касаясь пола, а сам воздух под ним был его дорогой, его рабом, позволявшим ему идти, куда он пожелает.
Его одеяние было чернее самой темноты. Это был не просто плащ или мантия – это была сама тьма: струящаяся, живая, плотно облегающая его фигуру и в то же время бесконечно изменяющаяся. Тени на ней извивались, сползали к его ногам, проскальзывали обратно к плечам, словно сама его суть не была статичной, а менялась каждую секунду.
Но главным было его лицо, которого попросту невозможно было увидеть.
Гладкая поверхность, отполированная, словно стекло, отразила свет умирающих ламп, но отражение было неправильным. Оно не показывало реальность – оно искривляло её, выворачивало, изменяло. Раймонд, Симеон и Аурелиус увидели в этом зеркале себя, но в то же самое время не себя. Их лица, их движения искажались, будто они наблюдали за собственными тенями в искажённой версии мира, в котором что—то пошло не так.
Трое мужчин мгновенно напряглись.
Раймонд медленно потянулся под стол, чтобы его пальцы поскорее нащупали рукоять оружия. Симеон не пошевелился, но его глаза за стёклами очков двигались быстро, анализируя, просчитывая, разбирая по крупицам последствия присутствия существа. Аурелиус, не меняя позы, положил руку на стол, и его пальцы медленно, но незаметно сжались, будто готовясь высвободить скрытую силу, которой никто не должен был увидеть раньше времени.
Тишина стала вязкой, заполнила собой зал, замедлила всё вокруг. Гость заговорил, но его голос не звучал. Он дрожал в воздухе, вибрировал в костях, как отдалённый звон металла:
– Я – Зеркон.
Это имя не было словом – оно резонировало, как удар молота о камень.
– Я пришёл по воле Ливианы.
Имя, произнесённое им, будто изменило давление в комнате. Оно повисло в воздухе, осело в тканях пространства, заставило всех троих обменяться взглядами. Это было не просто послание, не просто имя. Это было напоминание.
Ливиана редко вмешивалась напрямую. Но если она послала кого—то в их мир, это значило, что мир уже не принадлежал им.
Зеркон сделал ещё один шаг, его зеркальная маска слегка дрогнула, изменив отражение:
– Мне нужна женщина.
Голос не был громким, но сдавил воздух, словно выдавил из него кислород. В зале кто—то неловко втянул воздух. Раймонд крепче сжал подлокотник кресла, а Симеон скользнул взглядом по Зерконy, но теперь в его глазах не просто интерес – в них было расчётливое напряжение.
– Ты кто? – его голос был ровным, но отточенным, будто каждое слово высекалось с точностью скальпеля. – Зачем пришёл?
Зеркон наклонил голову, в зеркальной поверхности отразился силуэт Симеона, но его лицо было искажено, растянуто, будто он видел не себя, а другую, далёкую версию.
– Мне нужна та, что станет новой владычицей острова.
Раймонд сузил глаза. Его голос прозвучал чётко, резче, чем он хотел:
– Ты из Лифтаскара?
Напряжённость в зале стала почти физической. Вопрос висел в воздухе, но был ли ответ тем, что они хотели услышать? Или тем, что могло перевернуть их реальность?
Атмосфера в зале сгустилась, стал вязкой, насыщенной чем—то неуловимо чуждым, не принадлежащим этому миру. Свет, дрожащий в нишах стен, сопротивлялся невидимой силе, теряя свою плотность, словно его вытягивало что—то из—за пределов реальности. Тени, отбрасываемые редкими источниками освещения, начали удлиняться, сплетаться между собой, создавая иллюзию, что сама темнота начинала шевелиться.
Зеркон стоял неподвижно, позволив этой аномалии разрастись, впитать напряжение, разлитое в воздухе. Его зеркальная маска холодно отражала пространство, искажая присутствующих, вытягивая их силуэты, лишая их привычных очертаний. В этом отражении Раймонд видел себя стариком, покрытым трещинами, из-за которых его тело вот—вот осыплется прахом. Симеон был растянутым, его черты менялись с каждым мгновением, превращаясь то в безликую тень, то в выцветшее пятно. Аурелиус вообще не видел себя в отражении – там, где он должен был быть, зияла пустота.
– Я служу высшей воле Лифтаскара, – голос Зеркона прорезал воздух, и заполнил пространство гулким эхом, будто он говорил не через рот, а сквозь саму ткань мира. Его слова не звучали – они давили, проникая в сознание, отзываясь глухим вибрационным откликом в костях. – Демоницы потеряли одну из своих. Им нужна новая владычица.
Эти слова прозвучали как свершившийся факт, как закон, который невозможно оспорить. Они не предполагали споров, не требовали объяснений – лишь принятия неизбежного.
Аурелиус, который до этого момента сохранял безмятежное выражение лица, едва слышно выдохнул, но в этой малейшей ноте дыхания скользнуло нечто похожее на тревогу.
– Значит, всё это… это не просто случайность, – его голос, обычно холодный, как камень, был другим, будто он сам не верил в то, что говорил.
Симеон не двинулся, но его глаза пристально изучали фигуру Зеркона. Он видел в нём не только посланника, но и знак, предвестие чего—то, что пока ещё не проявилось в полной мере. Цифры, схемы, расчёты, которыми он привык оперировать, внезапно стали бессмысленными. Всё, что он мог сделать сейчас – наблюдать, искать логику в хаосе.
– Почему именно сейчас? – спросил он, произнося каждое слово медленно, обдуманно.
Зеркон не ответил сразу. Он сделал несколько шагов вперёд, но в этих движениях не было привычной человеческой походки. Он парил, скользил, будто его ноги не касались земли, а были лишь формальностью, имитацией привычных законов мира. Даже воздух, который должен был сдвигаться от его приближения, оставался недвижимым, как если бы он существовал в ином потоке времени.
– Лифтаскар не может позволить себе хаос, – произнёс он твёрдо, с той неизбежностью, которая свойственна законам природы, катастрофам и разрушениям, которые невозможно предотвратить. – Сбежавший демон хочет уничтожить всех потенциальных будущих его жителей на Земле.
Раймонд сжал пальцы на подлокотнике кресла. Он уже понимал, насколько ситуация серьёзна, но теперь это стало чем—то большим, чем просто борьба за власть.
– То есть он хочет разорвать связь между Лифтаскаром и этим миром? – его голос прозвучал резче, чем он планировал, но с холодной чёткостью, в которой не было места эмоциям.
Зеркон замер. На долю секунды даже его одеяние перестало двигаться, словно фигура застыла во времени. Затем, медленно, подтверждая неизбежное, он кивнул.
– Да. И вы все теперь – его цели.
Эти слова прокатились по залу, как глухой раскат грома перед бурей. Тишина, наступившая после, была глубже любой паузы: она наполняла собой всё пространство, делая воздух вязким, давящим, тяжёлым.
Все трое поняли: теперь они не просто свидетели, не просто участники. Они стали частью неизбежного конца, который надвигался медленно, но неотвратимо.
Тишина, повисшая в зале, давила, заполняя собой каждый угол, проникая в сознание, оседая на коже липким ощущением неизбежности. Она становилась весомее, чем любые слова, тяжелее, чем страх, который никто не осмеливался озвучить. Свет, дрожащий в нишах, казался слабее, воздух стал плотнее, а напряжение в лицах троих мужчин отражало не просто тревогу, а осознание, что баланс, который они так долго поддерживали, рушится.
Раймонд, всё так же неподвижный, перевёл взгляд на голографическую проекцию отчётов. Красные линии потерь, исчезновения, нападений складывались в узор, который раньше казался хаотичным, но теперь проявил свою структуру. Удары по их сети шли не случайными всплесками, а по точному, методично выстроенному плану. Всё, что происходило в последние месяцы, всё, что они пытались объяснить совпадениями, внутренними предательствами или простой чередой неудач, теперь выглядело иначе.