Дмитрий ощущал тяжесть происходящего не столько физическую, сколько ментальную, как будто внутри него что—то расшаталось, стало рыхлым, податливым, готовым слиться с окружающей реальностью. Но осознание того, что это не его мысли, не его желания, а что—то навязанное, пришедшее извне, вспыхнуло тревожным сигналом внутри разума.
Сальфира, медленно потянувшись, грациозно сползла с него, её белоснежная кожа слабым свечением выделялась во мраке комнаты, и это зрелище было неестественным, почти болезненно прекрасным, как образ из сна, который невозможно забыть. Она провела пальцами по его груди, очерчивая невидимые символы, и, наклонив голову, усмехнулась – но в этой усмешке не было ни торжества, ни насмешки, лишь уверенность того, кто уже знает, чем всё закончится.
– Теперь ты понимаешь? – голос её был спокоен, но в нём было что—то вязкое и липкое, что не отпускало, заставляло вслушиваться, проникать в этот мир глубже, чем хотелось бы. – Ты не гость, Дмитрий. Ты больше не принадлежишь миру, откуда пришёл. Ты принадлежишь нам.
Он почувствовал, как дыхание перехватывает, как внутри всё протестовало, но тело не желало двигаться, не желало реагировать, будто решение за него уже принято. Лилитара улыбнулась мягко, почти заботливо, но её золотые глаза не отражали сострадания, в них было лишь знание, которое она передавала ему, и которое он, хотел того или нет, начинал осознавать.
– Чем быстрее ты примешь свою роль, тем легче тебе будет. – Её голос был тёплым и, как вино, опьяняющим, но в этой теплоте таилась приглушённая безысходность.
– Какую роль? – Дмитрий заставил себя заговорить, но голос его звучал иначе, как будто принадлежал не ему, а кому—то другому, кто говорил за него.
Лилитара провела пальцем по его ключице, оставляя за собой жаркий след, но в её движении не было соблазна – это было нечто другое, более глубокое, более властное.
– Ту, что тебе предначертана. Лифтаскар – не просто место, а состояние. Похоть здесь – высшая сила, и все, кто живёт в нём, черпают наслаждение от подчинения Владычицам. Они не просто повинуются – они существуют ради этого, они питаются, растворяются в этом, и ты, Дмитрий, уже делаешь первые шаги по этому пути.
Сальфира засмеялась – тихо, почти ласково, но её смех не согревал, а охлаждал, как прикосновение шёлка, под которым прячется лезвие.
– Долго ли ты ещё будешь пытаться сопротивляться? – её голос был шелестящим, проникающим в самые слабые точки разума, заставляя его дрожать, терять контуры, менять форму под давлением чужой воли. – Ты уже чувствуешь. Разве нет? Здесь нет боли, нет страха, нет воспоминаний о чём—то важном. Есть только желание, и чем дольше ты будешь здесь, тем быстрее забудешь, кем был прежде.
Дмитрий почувствовал дрожь – не физическую, но ту, что начиналась в самой глубине, в месте, которое не поддаётся контролю, там, где живёт настоящее "я", но сейчас оно становилось туманным, ускользающим. Он знал, что Лилитара права, он уже начал забывать детали – не что—то важное, не что—то явное, но мелочи, которые раньше казались естественными. Каким был его дом? Как звучал его собственный голос? Что он чувствовал, когда последний раз смотрел на город? Всё это размывалось, исчезало, и чем больше он пытался вспомнить, тем меньше оставалось.
– Ты боишься? – Лилитара наклонилась ближе, её губы почти касались его виска, дыхание щекотало кожу, но этот вопрос не был поддразниванием, не был насмешкой. В нём была абсолютная, ледяная уверенность.
Дмитрий осознавал ответ: он вспыхивал в глубине его сознания, формируя ясность, которой он сам не желал. Он чувствовал, как страх, спрятанный в самых потаённых уголках души, наконец, поднялся на поверхность, лишая его возможности притворяться, что всё происходящее – лишь кошмарный сон, из которого можно проснуться.
Он боялся. Не просто осознавал, а всей сутью ощущал, как медленно, но неотвратимо в нём угасает то, что когда—то делало его самим собой.
Но произнести это вслух он не мог – не потому, что не хотел, а потому, что слова больше не принадлежали ему. Они застряли в его горле, затерялись в воздухе, растворились в чужой воле, которая теперь поглощала его, капля за каплей стирая остатки прежнего "я".
– Ты всё равно забудешь, – прошептала Сальфира.
Он ощутил, как слова стали физическими, как будто скользили по его коже, не оставляя следов, но проникая внутрь, как если бы сама атмосфера сгущалась, окутывая его разум и не позволяя искать выход.
Они не были простым звуком, они становились чем—то осязаемым, запечатывая его внутри этой новой реальности, превращая сопротивление в бесполезный жест.
Если он сдастся, если позволит этому миру войти в него, растекаясь по венам, проникая в сознание, если примет эту атмосферу и перестанет видеть в ней угрозу, воспоминания его исчезнут, как утренний туман, размытые, стёртые, подменённые чем—то новым. Он ещё мог сопротивляться, мог бороться, но понимал: с каждым мгновением он забывал больше, чем успевал осознать.
Ещё немного – и Лифтаскар станет единственной истиной, единственным настоящим, существующим за пределами вопросов и сомнений. Сопротивление было лишь слабым эхом, которое гасло в этом ритме, уступая подчинению, растворяясь в неостановимом течении.
Дмитрий понял угрозу. Он больше не был в ловушке из стен – он оказался в ловушке самого себя, в ловушке сознания, которое изменится, если он останется. И если он не вырвется, то больше не вспомнит, что хотел это сделать.
Как новичок, он узнавал Лифтаскар не через чужие шёпоты, а через улицы, которые стали для него ареной странного знакомства с этим миром.
Странный новый мир раскрывался перед ним, как мираж, который не исчезал, а лишь приобретал новые, более пугающие очертания. Его улицы не напоминали привычные городские пространства. Они извивались, петляли, создавая иллюзию хаоса, но за этим беспорядком угадывалась чёткая, преднамеренная структура.
Дома здесь не просто возвышались – они нависали, давили своей массивностью, выстроенные по каким—то чуждым принципам. Их закруглённые формы, их изогнутые арки, торчащие зубцы казались одновременно монументальными и нарочито нелепыми, как будто архитектура Лифтаскара подчинялась не человеческому глазу, а чуждому сознанию, которому важна не логика, а внушение, власть, игра с восприятием.
Фонари, тянущиеся вдоль улиц бесконечными гирляндами, испускали лилово—синие блики: их свет не давал тепла, не освещал в привычном смысле, а выделял силуэты, подчёркивал изломанные линии теней, застывших в неправильных позах, будто мир вокруг существовал в вечном гротеске, подобном сну, от которого невозможно пробудиться.
Здесь не было страха, не было проклятий. Никто не проклинал судьбу, не рвал на себе волосы, не жаловался на жизнь. Дмитрий подсознательно ожидал увидеть отчаяние, уловить хоть намёк на попытку вырваться, услышать протест, но ничего подобного здесь не было. Демоны не страдали. Они не выглядели пленниками, зато жили, наслаждались, существовали без тревог.
Все были разными, но их объединяло одно: все они получили здесь то, чего когда—то желали больше всего.
На широких, изогнутых мостах, ведущих с одной платформы на другую, стояли группы существ, с лёгкой небрежностью развалившихся в креслах, облокотившихся на массивные колонны. Их одежды – богатые, роскошные – были слишком вычурными, слишком откровенными, но никто не смущался. Они пили густые напитки из чаш, сделанных, казалось, из чёрного стекла, смеялись, переговаривались, погружались в ленивые разговоры, наполненные самодовольным бахвальством.
Дмитрий смотрел, слушал, впитывал, пытался понять, пытался найти трещины.
– При жизни я был ничтожеством, но здесь у меня есть всё, что мне нужно. Деньги? Они текут сюда рекой. Женщины? Ты сам видел, сколько их вокруг. Какая разница, кто я был там? Здесь я – настоящий я.
Говоривший был крупным, массивным существом. Его кожа отливала багрянцем, а зубы, чуть удлинённые, белели в довольной улыбке. Он не просто принимал этот мир – он был им пропитан, он давно стал его частью.
Другой, с тонким хищным лицом и цепкими глазами, усмехнулся, поправляя полы богато украшенной мантии:
– Мы все что—то теряем, но взамен получаем больше. Мы не строим этот мир – мы наслаждаемся им. Ты ещё поймёшь.
– И что, никому не интересно, что было там? В жизни до Лифтаскара? – Дмитрий поймал себя на том, что его голос прозвучал резче, чем он хотел бы.
Они рассмеялись.
– Зачем? – один из демонов, взявший в руки резной бокал с густым алым напитком, наклонил голову и ухмыльнулся. – Мы все когда—то были там. Но кого это волнует, когда здесь есть всё? Здесь желания исполняются сразу. Без усилий. Без риска. Без поражений.
Дмитрий хотел возразить, но не смог. Они верили в то, что говорили.
Никто из них не был пленником – они были теми, кто нашёл своё предназначение, теми, кто принял правила игры и живёт в своё удовольствие.
Но среди всей этой плотной, сладкой атмосферы довольства Дмитрий наткнулся на нечто иное.
На одной из улочек, где здания замыкались в круг, образуя подобие площадей, на которых происходили бесконечные праздники, он увидел, как несколько демонов переговариваются, бросая взгляды в сторону массивного особняка на соседней платформе.
– Этот доволен больше всех, – сказал кто—то, махнув рукой в сторону дома.
Дмитрий не уловил в этих словах ни иронии, ни насмешки – лишь безразличное признание очевидного, словно речь шла не о личности, а о предсказуемом явлении природы.
– Пятаков? Да, он быстро освоился. – другой демон, сутулый, с длинными пальцами, которыми он лениво играл со стоящей перед ним чашей, ухмыльнулся, потягиваясь. – Говорят, он уже готовится к новой должности.
Лилитара, заметив, как Дмитрий замедлил шаг, с улыбкой наклонилась ближе.
– Ты заинтересовался?
– Кто он? – оперативник почувствовал, как внутри зарождается странное, тягучее предчувствие.
Сальфира лениво потянулась, её платиновые волосы скользнули по плечам, и с улыбкой, в которой не было ни сочувствия, ни злобы, она прошептала: