Лахтью, вместо того чтобы ослабить гайки, пытался нарезать новую резьбу.
— Еще виски? — любезно предложил Барин, пытаясь выгадать время и по ходу сориентироваться, как вести себя дальше.
— Не стоит, — русский язык Лахтьи на глазах становился значительно лучше, а взгляд жестче.
— Значит, перспектива заглотить все регионы? Оно, конечно, заманчиво. Но…
— Вечно это ваше русское «но». А без него никак нельзя обойтись?
— Можно, но…
— Черт с вами, — безнадежно махнул рукой Лахтью. — Хотя начинать с «но» на мой взгляд, не слишком перспективная затея…
— Как насчет несварения желудка? — поинтересовался Барин. — Не слишком ли жирно?
— Жизнь коротка — сначала съешь десерт, — с чисто восточной философией коротко и ясно изложил свою точку зрения Лахтью…
— Мне ваши десерты уже давно поперек гор-ЛЭ…
— Мы это заметили, — сказал Лахтью.
И Барин осекся. Завертел головой, как бы в поисках поддержки, и не нашел ничего лучшего, как сказать:
— Я старый, уставший человек…
Отрицаний не последовало.
— И это тоже, — буднично констатировал Лахтью.
Повисла тупиковая тишина, и Барин вдруг отчетливо понял, что она грозит затянуться на веки вечные…
— Вы меня неправильно поняли, — несколько поспешно, чтобы оставаться в седле, — сказал он. — Я имел в виду…
— Правильно, — пресек дальнейшие излияния Лахтью. И снисходительно взглянув на Барина, разрядил обстановку: — У вас будет хороший помощник. Я вам его сейчас представлю.
Барин даже не стал корчить мину, хотя игра откровенно сложилась не в его пользу:
«Пронесло, — облегченно выдохнул он внутри себя. — А ведь был на волосок! Эти басурмане и хоронить бы не стали. Выбросили труп на помойку за базаром, мимо которого проезжали, собаки с ним в два счета разобрались бы, косточку на косточке не оставили…»
И потянулся к стакану.
Лахтья тем временем набрал номер, что-то сказал по мобильному телефону, и через пару секунд в комнату вошел невысокий коренастый мужчина средних лет.
— Разрешите представиться, Толстой, — наигранно церемонно поклонился он Барину.
— Лев Николаевич?..
Шутка вышла плоская, как местная лепешка на журнальном столике. Он это почувствовал, и ему еще больше захотелось в гостиницу к тараканам.
— Ну что вы, не дорос, — отмахнулся вновь прибывший. — Просто, псевдоним такой нескромный…
— Кличка, значит, — делал жалкие потуги наверстать навсегда упущенное барство Барин. — Виски будешь?..
Даже сверху было заметно, как изменилась за эти годы Москва. Ладно, разрослась — ощетинилась игольчатым ежиком небоскребов. Фил с жадностью интуриста смотрел на город, и на душе кошки скребли. Нагадить там они давно уже успели…
Багаж он не сдавал, и, быстро пройдя паспортный контроль, устремился к таможне, оглядываясь по сторонам. Аэропорт мало изменился. Постарел немного, осунулся, как и он сам. Обветшал, правильно сказать по-русски. И смотрелся удручающе провинциально, в отличие от него самого — не удержался и сам себе польстил Фил. На него накатила теплая волна безмятежной ностальгии.
Декларировать ему было нечего, но в бесшабашной надежде он выкручивал вытянувшуюся гусиную шею, и ведь углядел, в конце концов, под вывеской «Красный коридор» то, что искал. Больше того, даже не особо удивился случайному совпадению. Настолько был уверен, что так оно должно и быть. Фил устремился к стойке:
— Наташа!
Она просматривала вещи очередного пассажира, оторвала глаза от монитора и часто-часто заморгала.
Если пассажир был контрабандистом, то ему крупно повезло.
Сюрприз так сюрприз, — захолонуло в душе, подумалось радостно: лучше бы он не появлялся! По крайней мере, для нее — точно. Ей не хотелось новых осложнений в жизни, которая лишний раз доказывала, что покой нам только снится. Хотя ей он особо и не снился. Доползая с работы до дома, она последние силы отдавала в распоряжение Темы и вырубалась без сновидений до следующего трудового утра. А если таковые и наведывались с субботы на воскресенье, то, чего греха таить, непременно в лице Фила Маковского на фоне дымки Средиземного моря, который счастливым солнечным буйком маячил сейчас перед ней собственной персоной.
— Фантастика! — Филу дела не было до остальных пассажиров, которых он, походя, оттеснил от стойки, заняв, как казалось, свое незыблемое место. — Вы знаете, Наташа, летел в самолете, и все время думал о вас. Даже загадал: если увидимся — все будет хорошо!
— Что, хорошо? — она видела, что он тоже искренне рад и все таможенные формальности сами собой стали казаться ей пустыми хлопотами. Хотя, как это говорится: глаза боятся, а руки делают? В данном случае, ее глаза, нет, не боялись, опасались встретиться с восторженным взглядом Фила, тем не менее встречались, чтобы снова стушеваться и уткнуться в монитор просвечивающий все и вся насквозь.
Отлученная от стойки безалаберным в своей непосредственности Маковским, пожилая американская семейная пара, в смиренном ожидании наслаждалась происходящим: трогательная молодость…
— Да все хорошо! Например, вы согласитесь повидаться со мной завтра?…
— Завтра? — повторила она, несколько ошарашенная этим кавалерийским наскоком, при этом все же успев подумать: а почему не сегодня?! Не слишком-то он соскучился! — Дайте сообразить…
— Я уже сообразил. На спор, вы давно не были в Большом театре!..
— Давно…
Ах, как захотелось ей в Большой театр! Как никогда в жизни! Больше всего на свете! Даже если он закрыт на пожизненный капремонт…
— Тогда в полседьмого, жду у шестой колонны!
— Слева направо? — засмеялась она.
— Там видно будет!
На лихом коне Маковский подхватил свои вещи и победным аллюром умчался к выходу.
— Очень экспансивный молодой человек, — одобрила Наташу пожилая американка, подавая свои и мужа документы…
— Явился, не запылился, — прищурился Волков, когда она отпрашивалась с работы пораньше.
Наташа понимала, что ее просьба имеет легкий привкус садизма, но врать напропалую, выдумывая несостоятельную уважительную причину, совсем уж не хотелось. И чтобы хоть как-то смягчить ситуацию, она произнесла какую-то замутненную фразу типа:
— В интересах дела…
— Ну, если в интересах дела, — пошел навстречу начальник.
И зачем-то пообещал позвонить сразу после спектакля.
Она долго решала, что надеть, даже с Темкой советовалась, так стопудово, выражаясь языком сына, и не решив для себя: на свидание идет или все же втираться в доверие к подозрительному типу.
Но свидания хотелось больше.
Опоздала немного, как принято. Если это до сих пор принято. Он уже стоял, подпирая колонну, в своем отменном костюме, безукоризненно подчеркивающем атлетическую фигуру. В руках у него была одна-единственная алая роза на длинном-предлинном стебле. Таком предлинном, что когда он преподнес ей ее, стебель чуть ли не упирался в асфальт, как посох. И завистницы вокруг злорадствовали над пиковой ситуацией, но Фил галантно, будто так и было задумано, обломал неподатливый стебель, уколов палец о шип. Капельку крови в цвет розе он промокнул белоснежным платком и завистницы, наблюдавшие за его манипуляциями, чуть не попадали от зависти. После этого он предложил ей руку, и они стали подниматься по ступеням, провожаемые взглядами…
И на кой он нес всю эту околесицу насчет медальона?! И вообще, на кой…
Давали «Сон в летнюю ночь», новый балет, ради которого постановщика — она где-то читала — выписали из Германии. Выписали не зря, спектакль превзошел все ожидания, а Цискаридзе танцевал так, что казалось, законы гравитации ему неведомы. Наташа давно не получала такого удовольствия. Так и сказала Филу, когда в антракте он спросил, понравилось ли ей. Он победно улыбнулся — то ли еще будет! — и повел ее в буфет — шампанское пить.
— Здравствуйте, Наташенька! — прозвучал вдруг над ухом мягкий вкрадчивый голос.
Она буквально поперхнулась зловредными пузырьками того самого настоящего шампанского с черной этикеткой и надписью «Советское», которое еще сохранилось, пожалуй, только в буфете Большого театра. За спиной стоял Баринов, в черном костюме с бабочкой, в компании мордатого качка — то ли телохранителя, то ли прихлебателя…
— Ох, Игорь Иваныч, испугали! Здравствуйте, — без особой теплоты поздоровалась Наташа.
— А я думаю, вы это или не вы, — он явно не спешил уходить, хотя говорить было откровенно не о чем.
— Я, — сказала Наташа, у которой от его присутствия сразу как-то испортилось настроение. Никогда он ей не нравился — ни в детстве, несмотря на подарки, которые привозил из-за границы, ни сейчас, когда иногда звонил и совал нос в ее дела. Вот и сейчас:
— А у вас новый кавалер… — Баринов окинул Фила снисходительным взглядом, насколько это можно умудриться сделать снизу вверх…
— Мы просто давно не виделись, — попыталась осадить его Наташа. Но этому человеку было недоступно чувство неловкости:
— Познакомили бы…
— Филипп Маковский, — вынужденно представила Наташа своего спутника, хотя ее так и подмывало бестактно спросить: зачем?
— А это господин Толстой, — заезженно представил Баринов своего. — Не Лев Николаич, конечно…
Несколько дальнейших ненужных слов окончательно скомкали антракт, если не в целом впечатление о спектакле. По крайней мере, у нее. На Маковского они, похоже, не произвели такого уж тягостного впечатления. Во всяком случае, он с неподдельным интересом расспрашивал, кто они такие, когда провожал ее до дому.
В продолжение темы, «на чашечку кофе» Фил напрашиваться не стал. Может, сообразил, что это не тот случай, когда надо форсировать события. Или вспомнил, что Тема, делами и здоровьем которого он не преминул поинтересоваться, давно уже спит и наслаждается радужными снами. Зато предложил встретиться завтра, послезавтра, в выходные…
А наутро этот тягомотный разговор с Волковым, который самой же и пришлось начать. Полнейший идиотизм на грани отчета о проделанной работе.