У него не было своей машины. Он водил только взятые напрокат. Ему и не хотелось заводить свою. Затем обед в хорошем ресторане, куда его почти всегда приглашали, коньяк и сигара. Потом послеполуденный отдых.
Окружавшие его люди — соседи по этажу, те, с кем он обедал или играл по вечерам, воротили миллионами франков, фунтов стерлингов или долларов, жили на широкую ногу, но он им не завидовал, он был доволен своей судьбой, вполне удовлетворен существованием, которое он создал себе в тени этих людей.
Ему всегда радовались, как радовался он сам, встретив того или иного бармена или метрдотеля.
— Уже в Каннах, майор?.. В этом году здесь восхитительно…
Зачем он отправился на Таити? И почему Ренэ Марешалю именно сейчас потребовалось проехаться вдоль архипелага на шхуне?
А ведь все могло пройти безо всяких осложнений. Будь судьба к нему чуть более благосклонной, и он уже отошел бы от дел, заботясь лишь о том, чтобы достойно провести остаток своих дней.
Он тщательно оделся, перекусил в саду, где насекомые вились вокруг фонарей. Ему захотелось выпить шартреза, и он не стал отказывать себе в удовольствии. Неужели мадам Руа и в самом деле опасается за свои доходы?
В девять он встретился с Жоржем Вейлем в «Английском баре», и Мак-Лин одобряюще улыбнулся ему.
«Яхт-клуб» представлял собой неказистое сооружение на сваях. Там уже находилось человек двадцать, они пили кофе или потягивали ликер, и Вейль представил майора нескольким столикам.
— Майор Оуэн…
Большинство лиц он уже видел раньше, но почти все женщины были незнакомы — они не ходили в «Моану» и в бары. Некоторые из них были молодые и хорошенькие.
— Что будете пить, майор?
И все-таки обстановка выглядела бедной. Бедной не в прямом смысле слова, но какой-то любительской, что ли. Конечно, эти люди, затерянные на одном из островов Тихого океана, хотели создать себе иллюзию роскошной жизни. И хотя здесь не царило такое запустение, как в «Колониальном клубе», обстановка все же казалась достаточно убогой, и майору почудилось, что он иронически взирает на самого себя, очутившегося в подобных декорациях.
Тем хуже. Мак ему ясно сказал: нужно торопиться. И потягивая старый коньяк, он привычным профессиональным взглядом смерил всех присутствующих. Он улыбался светской улыбкой.
— У нас тут очень сильные игроки в бридж, — с гордостью сообщил Вейль.
Он не стал спрашивать, какие у них ставки.
— Если хотите, организуем партию…
Он кивнул, по-прежнему улыбаясь. Принесли карты. У него спросили:
— Сколько вы ставите, майор?
— Как и вы…
Известно ли им то, о чем злословит на его счет Мужен. Наверное, известно. Ему показалось, что эти господа переглянулись между собой.
И тогда ему пришла в голову мысль: а вдруг приглашение адвоката — ловушка?
— По пять сантимов?
— Как угодно…
Его красивые руки лежали на столе, не касаясь карт. Если даже эти люди играют только в бридж, он сумеет, лишь бы чуть-чуть повезло, пополнить свои финансы. Ему часто случалось вот так, в межсезонье, заработать на свои нужды только с помощью бриджа. И кстати, без жульничества, в бридж это почти невозможно.
Один роббер он проиграл и подумал, нет ли смысла проиграть всю партию? И все же он выиграл — не разочаровывать же партнера, который начинал нервничать.
Он почти не шевелился — с сигарой в уголке рта, в ореоле дыма — и, казалось, почти не дотрагивался до карт. Говорил он мало, вежливо выслушивая комментарии, не возмущался, когда зрители, толпившиеся у него за спиной, заглядывали в карты.
— Вы отлично играете, майор.
— Игрок международного класса! — расщедрился Вейль.
— Просто стараюсь защищаться.
К двенадцати ночи он выиграл три партии и одну проиграл. Он словно брезговал дотрагиваться до тысячи с небольшим франков, лежавших перед ним на столе.
— Прошу прощения, — прошептал он.
— Вы шутите?
Почти все семейные разошлись. Остались с десяток молодых людей и бельгийский промышленник лет пятидесяти, следивший за игрой и выказывавший явное нетерпение.
— Может быть, развлечемся, сыграем в покер?
Он ждал этого… Так и должно было случиться. Нужно оставаться невозмутимым, не проявлять радости. Несмотря на очевидное радушие, с которым его принимали, он все же подозревал западню…
«Нужно действовать побыстрее, сэр».
— Если это доставит вам удовольствие, господа…
— По высшей ставке?
— Надеюсь, вы играете не слишком по-крупному?.. Нынешние рантье, даже английские, не очень-то в форме…
Он произнес это с улыбкой, как бы в оправдание:
— Удвоение ставки — один луидор. Видите, мы играем как добропорядочные отцы семейств…
Он подумал о мадам Руа, которая, волнуясь за свои деньги, совсем недавно смотрела на него в упор, об Альфреде Мужене, который, наверное, говорил с ней, о докторе, который еще днем беседовал с ним как всегда приветливо. Как он должен поступить?
Он сидел здесь подобно цирковому жонглеру или акробату, готовящемуся исполнить свой трюк. Он был уверен в своих силах, в своей ловкости, в своей выдержке. Еще ни разу за всю свою карьеру он не допустил ошибки.
От него одного сейчас зависело, выиграет ли он за час-другой несколько тысяч франков, чтобы безбедно жить дальше. Он мог бы выиграть и больше, ведь его партнеры сами, по своей воле будут просить увеличить ставки.
Он все еще колебался, боясь западни. Его беспокоило одно предчувствие.
Возле игроков сидело несколько зрителей, и Оуэну показалось, что он узнал одного из них: кажется, это был комиссар полиции, изучавший его паспорт в таитянском порту.
«А вдруг он следит за мной?»
Он проиграл одну партию, две: три дамы против королевской тройки… Фулл против каре валетов.
— Виски, — заказал он бармену-туземцу.
И очередная сигара.
«Как можно быстрее».
И он сделал это, потому что здесь сидел комиссар полиции, и он ощущал опасность. Он сделал это, потому что чувствовал себя усталым, потому что усомнился в своих силах, потому что ему было необходимо…
Он поклялся в первый день соблюдать осторожность, больше проигрывать, чем выигрывать, и уж, во всяком случае, выигрывать умеренно.
Он касался карт, как жонглер — своих шаров, которые словно сами повинуются его рукам. И карты повиновались ему.
— Три короля, — объявил его партнер.
Он небрежно открывал четырех дам.
Один из игроков, проигравший полторы тысячи франков, пошел подписать чек в кассе, чтобы продолжать партию. Растерянный Вейль вышел из игры, уступив свое место другому.
«Они подозревают меня… Следят за мной… Комиссар не сводит глаз с моих рук… Значит, я должен выиграть».
В этот вечер он играл так, словно на карту была поставлена его жизнь, и он понимал это. Завтра, послезавтра усилиями Мужена вокруг него образуется пустота. Пусть мадам Руа предъявляет ему счет — но если бы он не смог заплатить, он стал бы всеобщим посмешищем. Что ему тогда оставалось бы? Уехать в глубь острова и стать «банановым туристом»?
Не в шестьдесят же лет!
Прав был Мак-Лин. Нужно выигрывать побыстрее и — как можно больше. Перед ним уже лежали восемь или десять тысяч франков.
— Единственная возможность для нас отыграться, майор, если вы согласитесь увеличить ставки…
Он предполагал, что так произойдет, но сделал вид, что колеблется.
— Видите ли, господа, а вдруг вы не отыграетесь и тогда обвините меня в том, что я злоупотребил вашим гостеприимством… Я старый, очень старый игрок в покер… В Оксфорде — нам это было запрещено и потому нравилось еще больше — мне удавалось содержать танцовщицу на то, что я выигрывал в покер.
После этих слов они стали настаивать еще сильнее. Двое вышли из игры, поскольку больше не было денег. Сам комиссар занял место одного из них, и за несколько минут проиграл 3000 франков.
— Разумеется, я готов играть закатав рукава, — сострил Оуэн.
Он так и сделал, словно в шутку, и снова выиграл.
— Я предупреждал… Уже прошло три часа… Только если вы настаиваете…
Да, он их приложил, черт возьми! Так и должно было случиться! Он выиграл 32 тысячи франков: вполне достаточно, чтобы прожить до возвращения «Арамиса» и купить обратный билет.
— Позвольте угостить вас…
Он заказал шампанского. Он вызывал скорее восхищение, чем негодование. В углу Вейль шепотом спрашивал комиссара:
— Вам не кажется, что он жульничал?
— Могу поклясться… Я все время наблюдал за ним.
И Оуэн, угадав эти слова, улыбался, уверенный в себе, как в свои лучшие дни.
— Я не предлагаю реванш, это было бы некрасиво с моей стороны… Карты так хорошо меня знают, что отказываются изменять мне…
У Мака было уже темно, когда он проезжал мимо, и он почувствовал, что по-детски разочарован. Ему бы хотелось объявить бывшему жокею, заказав последнее виски:
— Дело сделано!
Он снова был один. Чтобы увидеть людей, нужно ехать в «Моану».
Зачем?
Ему хотелось еще выпить, но напрасно объезжал он безлюдные улицы Папеэте в поисках открытого бара. В отеле сидел только ночной портье.
— Можешь дать мне виски?
— Нет, мсье… Ключ от бара у хозяйки…
Спал он беспокойно, и ему снился Мужен. Сон был неотчетливый. Холодное, злое лицо человека из Панамы, точно стена, все время возникало перед ним, и он тщетно пытался миновать его.
Когда он проснулся от криков дроздов, первой его мыслью было: «А может быть, договориться с ним?»
Теперь, имея карманные деньги, он обрел былую уверенность. Наверное, не только из-за ненависти, которую испытывают друг к другу люди разных социальных слоев, Мужен упорно ставил ему палки в колеса.
Он стал покровительствовать Лотте. Лотта знала Марешаля. Не просто так, ради удовольствия, она совершила путешествие на Таити в спасательной шлюпке.
А почему бы не договориться по-дружески?
В одиннадцать часов он, толкнул решетчатую дверь бара. Вопреки ожиданию Мак-Лин был так же мрачен, как и накануне.