Е. Иванов не акцентировал внимание читателей своей газеты на том, что после удачного полета Гагарин подарил Мартьянову – была такая традиция, подношение принимали даже некурящие инструкторы – хорошие сигареты “Тройка”. Вторая извлеченная из планшетки пачка была раскурена вместе с другими курсантами; тоже “заведенная на заре авиации” [25] традиция, не подлежащая нарушению.
В день летали по четыре-пять раз – лишь бы погода позволяла. Лагерь находился в рабочем состоянии с понедельника по пятницу – а вот на выходные приходилось обеспечивать себя едой и теплом самостоятельно. Иногда Гагарин оставался в пустом лагере и подкармливался на кухне у руководителя клуба Денисенко [18], иногда уезжал в Саратов – там его пригласил пожить к себе товарищ по аэроклубу Михаил Соколов, чересчур жизнерадостный молодой человек, чья летная судьба сложилась не лучшим образом именно из-за этой его особенности: “После удачного полета с радости позволил себе лишний раз крутануть самолет. Плакал парень, просил простить… Мы были неумолимы” [17]. Его отчислили из аэроклуба за “воздушное хулиганство”. Иногда Гагарин ночевал у него, иногда отправлялся в более далекие экспедиции.
Одна из них описана сразу несколькими свидетелями. Гагарин и его друг Виктор Калашников поехали к его сестре Рите, которая в тот момент жила в спортлагере на Волге. “И вот фактически в одной палатке мы провели несколько дней вчетвером… Свободных палаток не было, ну, у нас там были лишние койки. Поместились вместе. Вечером у костра Юра рассказывал о своей жизни” [16]. У Риты была подруга, которая жила с ней в одной палатке. Она запомнила Гагарина как юношу, у которого “был фотоаппарат. Они стали нас фотографировать, а мне это не понравилось, одеты были не очень, в одних трусах и майках. Я стеснялась, а этот парень стал приставать, чтобы вместе сфотографироваться. Его настойчивость мне не понравилась. Я его еще раньше запомнила по одному вечеру танцев, который индустрики проводили в Доме учителя. Он тогда подошел ко мне и пригласил на танец. Я – маленькая, а он вроде бы еще меньше. Маленьких я не любила. И отказала ему. Ко мне потом подходит Калашников и говорит, чтобы я ушла с вечера, так как мой отказ – это оскорбление индустрикам. Я обиделась и ушла. И вот он снова здесь!.. Потом Рита говорит мне, что они остаются ночевать. Я возмутилась, но Рита говорит, а куда ж мы их денем. Мы с Ритой спали вместе, а они – на Ритиной койке. Наутро я говорю: «Дайте мне пленку, я проявлю ее и сделаю фото». Ребята переглянулись и отдали. Я сама проявила ее и сделала снимки, какие мне понравились, а пленку сожгла” [7].
Трудно сказать, было ли предложение “щелкнуться” просто проявлением дружеских намерений – или завуалированной офертой вступить на более скользкую тропу, но мемуаристки часто описывают Гагарина как молодого человека с фотоаппаратом, хорошо освоившего как репортажную, так и постановочную съемку. Некоторые сохранившиеся фотографии, особенно из коллекции В. Калашникова, достаточно красноречивы.
Раз уж обо всем этом зашла речь, заметим, что женская фамилия, чаще всего всплывающая в связи с саратовским периодом Гагарина, – Миронычева, Римма Миронычева. Об отношениях с Риммой внятно рассказывали гагаринские друзья, а в нулевые годы она сама – тогда уже Римма Гаврилина – дала одно-два интервью российским таблоидам. Настаивающая, что “никакой любви у нас не было”, она тем не менее припоминает несколько ярких эпизодов из истории их отношений – в том числе, как Гагарин (“юркий, улыбчивый, общительный, находчивый, вечно что-нибудь сморозит, подшутит, тискнет тебя, ущипнет”) при пособничестве будущего завкафедрой истории Московского авиационного института В. Порохни затащил ее к себе на урок немецкого языка и, крепко держа за руки, не отпускал, пока не прозвенел звонок. В другой раз те же двое “вообще искупали меня в фонтане возле техникума. Я сопротивлялась, как могла, отбрыкивалась. Но все равно оказалась в воде. Выбралась оттуда вся мокрая, рабочая форма прилипла к телу. Показаться в таком виде в аудитории было невозможно. Пришлось, погрозив ребятам кулаком, идти домой переодеваться” [4].
Лагерная жизнь временами оказывалась не менее пикантной, чем гражданская. Мартьянов описывает пир, состоявшийся сразу по двум поводам: Денисенко получил звание подполковника, а начальник штаба, бывший военный штурман П. Соколов – выиграл десять тысяч (немалая, даже на старые деньги, сумма). “Они поставили бочку пива на аэроклуб с этих денег. Ну а буфет обслуживал наш именно состав летный аэроклуба, после полетов, конечно, слетали, показали полет строем” [15]. Гагарин с Соколовым установили на бочку качок – и разливали пиво по кружкам [3], после чего помогли Мартьянову разобрать буфет “и отвезти его в Сельскохозяйственный институт, откуда он был” [15].
В июле Гагарин с трудом отрабатывал посадку, в августе – летал уже более-менее свободно, а в сентябре пришла пора выпускных экзаменов.
Двадцать седьмого сентября курс в аэроклубе завершался, и надо было решаться – что дальше?
Гагарин узнал, можно ли призваться таким образом, чтобы его – как обладателя диплома аэроклуба: налет 42 с половиной часа, 81 самостоятельный вылет, вся теория и практика на “отлично” – направили не абы куда, а в военно-летное училище. Оказалось – можно. “Октябрьский райвоенкомат сделал запрос в 1-е Чкаловское авиационное училище имени К. Е. Ворошилова на нескольких выпускников Саратовского аэроклуба, в том числе и на Юрия Алексеевича Гагарина. Вызов пришлось долго ждать. Там тоже шли затяжные дожди, и очередной выпуск задерживался. Наконец, 17 октября, пришел вызов” [4]. Саратовская – да и, похоже, металлургическая – эпопея заканчивалась. Семь лет, потраченные на изучение профессии, которая ему не пригодилась, превратились, тем не менее, в символический капитал, и ценность его впоследствии будет только увеличиваться. Очень вовремя, однако ж, ему удалось запрыгнуть в поезд, идущий в противоположном направлении. Директор СИТа написал на папке “Личного дела” Гагарина “Призван в ряды Советской Армии” [4], а сотрудники Октябрьского райвоенкомата сделали в личном деле Ю. А. Гагарина запись: “Призван на действительную воинскую службу и по его просьбе направлен для поступления в военное авиационнoe училище летчиков” [3].
Глава 5. Валюта
Счастливо избежавший депортации в Томск, Юрий Гагарин был призван в ряды Советской армии 27 октября 1955 года Октябрьским райвоенкоматом города Саратова и направлен на учебу в Первое Чкаловское военно-авиационное училище летчиков имени К. Е. Ворошилова. То есть он все-таки поступил в училище – или 21-летнего молодого человека попросту забрали в армию после окончания техникума? Скорее поступил, хотя и без экзаменов; и поскольку он сам проявил инициативу и декларировал желание продолжить службу в качестве офицера, то смог выбрать место ее прохождения сам; в принципе, обучение в училище приравнивалось к прохождению армейской службы. Хорошо; но зачем же он по второму разу пошел учиться на летчика, если уже стал летчиком в Саратовском аэроклубе? Затем, что в аэроклубах обучали летчиков-любителей, а вот профессионалов – в училищах.
Путаница не заканчивается и на этом: так, Гагарин поступил в Чкаловское училище – а окончил Оренбургское. Как так? Дело в том, что город Оренбург с 1938 по 1957 год носил имя летчика Чкалова, а затем по загадочным причинам (возможно, кому-то пришло в голову, что странно называть город по имени человека, который никогда в нем не был) переименовался обратно; соответственно, пришлось переназывать и училище.
Из Оренбургского летного вышли более двухсот летчиков-асов, героев Советского Союза – в том числе Чкалов (еще когда училище находилось в Серпухове; из Серпухова его перевели потому, что в Оренбурге более солнечно – что важно для летчиков, – чем в Подмосковье), Бахчиванджи, Полбин, Грицевец, Юмашев – это было то советское офицерское учебное заведение, которое могло быть и мечтой стремящегося к небесной романтике юноши, и прототипом для описанного Виктором Пелевиным в повести “Омон-Ра” Зарайского Краснознаменного училища имени Маресьева, где курсантам принудительно ампутируют ноги.
“Здание военного училища, в которое мы приехали, стояло на высоком берегу Урала, сливалось с пейзажем, вписывалось в необозримый простор” [1]. До революции в монументальном строении с производящим впечатление помпезного фасадом (плюс фонтан перед входом) был кадетский корпус. Глядя на это архитектурное сооружение, легко вообразить, что Гагарин на протяжении двух лет вел жизнь блестящего гвардейского прапорщика, курсирующего между манежем и самыми блестящими из салонов города.
В действительности в городе было больше верблюдов, чем лошадей, место светских салонов занимали танцплощадки, да и в самом здании училища курсанты проводили не так уж много времени. Собственно дом на Советской был лишь витриной армейской жизни; большую часть времени обучения курсанты базировались в гарнизоне и в летных лагерях, где условия были сильно попроще (так, один из командиров Гагарина, имея намерение “вспомнить те времена и условия, в которых жил и работал коллектив подразделения, а в его среде воспитывался Юрий Алексеевич Гагарин”, посвятил в своих мемуарах несколько больших абзацев диковинному обилию мух и, в частности, досадному эпизоду, когда некий инспектировавший лагерь генерал обнаружил насекомое у себя в тарелке: “Дело в том, что наша столовая была расположена около большой навозной кучи, и мухи буквально одолевали нас. Фельдшер М. Павлюк вел решительную борьбу с мухами, он на ночь на столах рассыпал какую-то мушиную отраву и официантки буквально мушиное стадо сметали со столов кучами, а к вечеру в столовой их было видимо-невидимо” [4]).
С октября 1955 года по 8 января 1956 года (дата принятия присяги) Гагарин проходит курс молодого бойца – это означает, что его вводили в строй как солдата: он должен был ознакомиться с основами строевой подготовки, приобрести навыки стрельбы, выучить устав – словом, новобранцев вымуштровывали, давали почувствовать вкус армейской жизни. “У нас с Толяном все нормально, – пишут Гагарин и его сослуживец своему саратовскому авиаинструктору. – Учеба проходит неплохо. Занимаемся в одном классном отделении, спим через несколько коек друг от друга. В увольнение пока мы еще не ходили. Присягу еще не приняли, но думаем, что скоро будем принимать. Все дни заняты учебой. Преподаватели здесь хорошие, но строгие, а командиры тоже. Шприца дают часто. Бываем в Зауральской роще на занятиях. Здесь часто бывают морозы. Сегодня, например, мороз – 29. Кроме того, дуют сильные ветры. Но мы привыкаем. Привыкаем к солдатской жизни. Нам это не очень трудно.