События 12 апреля вызвали не только цунами ликования, но и множество конспирологических “подлинных версий происшедшего”. Интернет ломится от “фактов” на тему “Гагарин не летал в космос” – однако ни одно из сообщений такого рода и близко не подошло по степени художественной убедительности к дерзкой повести малоизвестного писателя-фантаста, нашего современника Сергея Синякина “Монах на краю земли”. Так что если вы в самом деле верите в то, что 12 апреля есть не что иное, как “космический блеф Советов”, то имеет смысл поверить и в небесную твердь, и в “диск Земли”, и в ангелов со светильниками; потому что прислушиваться к тем, кто выстраивает “разоблачения” на “неопровержимых фактах” (в “Советской России” написали, что у Гагарина был синий скафандр, а сам Гагарин в мемуарах говорит, что оранжевый; а на пресс-конференции он заявил, что никаких проблем с невесомостью не испытывал – ну ясно ведь, что врет), означает обкрадывать себя самого: променять ГАГАРИНА на какого-то венгерского журналиста [109]; не слишком ли дешево?
Есть две крайности. Советская пропаганда преподносила полет Гагарина как образцово-показательный, полностью соответствовавший заданию и расчетной траектории; момент идеального синтеза Человека и Машины, природного интеллекта и искусственного автомата. Антисоветская, и до 12 апреля позволявшая себе злобные пророчества в духе “ага, полетите вы, с крыши на чердак!”, имела наглость утверждать, что Гагарин 12 апреля сидел дома. Истина находится не “где-то посередине”, а гораздо ближе к официальной советской версии – хотя и не полностью совпадает с ней.
Полет недурно документирован; факт его осуществления подтверждается несчетным количеством разномастных – и гораздо более надежных, чем журналистский околокосмический гнус – свидетелей. Некоторые нюансы озадачивают: так, через пару месяцев после возвращения Гагарин “преподнес в дар Музею Карла Маркса и Фридриха Энгельса в Москве книгу Владимира Ильича Ленина «Что делать?», побывавшую в первом космическом рейсе” [50]. Проверить, действительно ли ради красивого жеста (Ленин задал программу – Гагарин выполнил) в “Восток” вместо двух-трех лишних туб с вареньем положили книжку, сложно, но нельзя не признать, что у того, кто выбирал текст, был некий вкус: описанная Лениным сектантского типа организация профессионалов, работающих в условиях тотальной секретности, цель которой – сохранение постоянной работоспособности, с тем чтобы перехватить управление в кризисный момент, – определенно имеет сходство с отрядом космонавтов.
Если что и непонятно – то события, предшествовавшие полету, точнее – что все-таки происходило в первые пять дней апреля 1961-го, когда Гагарин вдруг пропадает с радаров. Известно лишь, что 5-го, накануне отлета в Казахстан, он (якобы) побывал на Красной площади; не слишком много. Тянул ли он в каком-нибудь московском ресторане лимонад? или вскакивал по ночам укачивать ребенка? или убивал дни у бильярдного стола? И как именно он проводил следующую неделю, в Тюра-Таме, готовясь к полету? Почему об этом никто не распространяется? Слонялся ли он эту неделю вокруг ракеты, как жених вокруг церкви? О чем они разговаривали в эти дни с Титовым?
Основные обстоятельства полета общеизвестны; у всякого советского человека была в голове каноническая версия – “Поехали!”, “Какая же она красивая!” и т. д. – однако со временем даже эти детали изглаживаются из коллективной памяти. Сейчас обывательское представление о событиях, происходивших 12 апреля 1961 года, можно суммировать примерно следующим образом: ну, слетал, ну, вернулся. (Курьез в том, что отчеканил эту формулу не кто иной, как сам Гагарин, произнесший ровно эту фразу – “Думал, ну, слетаю, ну, вернусь; а чтобы вот так…” – вечером 14 апреля.)
Это хорошая формула – но не ответ на те вопросы, которые в самом деле интересны.
Вопрос в том, был ли это триумфальный, экстатический, опьяняющий полет – условно говоря, под Первый концерт Чайковского или “Полет валькирии” – или мрачный, гротескный, сводящийся к переживанию зомбированным старшим лейтенантом ограниченности своих возможностей, как в пелевинской повести “Омон-Ра”? Кем там был Гагарин? Командиром космического корабля – или пассажиром космического корабля? Он правда сам чем-то там управлял – или сам только выполнял приказы, ать-два? Просто прокатился, как паразит и захребетник, Емеля на печи, – или сам вез кого-то, оберегал, нес ответственность – за кого-то, кому еще только предстояло появиться на свет и ради кого, собственно, он и “разрезал космос”, уверяя себя, что “я работал, жил жизнью своей страны”? Какой он там был? Скрючившееся в три погибели существо, переживающее свою абсолютную незащищенность, – или распрямившийся, наконец, во весь рост Человек, наслаждающийся абсолютной свободой, ощущением рухнувших границ, наполненный гордостью за страну, народ, себя, – едва удерживающийся от того, чтобы прямо там, в корабле, не грянуть “Родина слышит, родина знает, где в облаках ее сын пролетает…” – как он запел при спуске, если поверить его каноническому отчету?
Чтобы понять, что на самом деле произошло 12 апреля 1961 года, попробуем смоделировать – как обстояли бы дела, если бы полет закончился катастрофой, причем не сразу же, а уже после того, как о нем раструбили по всему свету. Во-первых, диктор Левитан, который, как известно, к вечеру этого дня охрип – новостей вдруг стало столько, что пора было изобретать вакцину, – сохранил бы свои голосовые связки в целости и сохранности: в какой-то момент сообщения о том, над каким континентом пролетает сейчас майор Гагарин, прекратились бы. Одновременно изменилась бы и тональность эфирной музыки – в жесткую ротацию вместо “Все выше и выше и выше” попал бы моцартовский “Реквием”.
Был бы объявлен траур? Вряд ли; однако неудачи такого рода не проходят для массового сознания бесследно. Массовый порыв энтузиазма сменился бы коллективной депрессией. Полеты в космос “с человеком на борту”, конечно, не были бы прекращены – но, несомненно, заморожены по крайней мере на месяц: еще не хватало сразу после Гагарина угробить Титова. Первым полетел бы в космос американец Шепард – да, всё по той же баллистической траектории, не “облетел”, а “побывал”, но американские СМИ объявили бы этот “прыжок” величайшим достижением человечества – и именно Шепарда встречали бы ревом вувузел на всех континентах.
Инициатива в космосе, которую СССР удерживал начиная с 1957 года, с запуска спутника, была бы перехвачена американцами. В распоряжении СССР не оказалось бы колоссального кредитного плеча – за счет которого ему удалось успешно и безнаказанно выстроить Берлинскую стену и помогать кубинской революции. Кеннеди не нуждался бы в реванше – и не стал бы просить у конгресса деньги на лунную программу – и потратил бы их, например, на декоммунизацию Кубы (мало кто знает, что один из двух наших кораблей, доставлявших в октябре 1962 года на Кубу оборудование для ядерных ракет, назывался “Юрий Гагарин”. Тогда “Гагарин” развернулся в 500 милях перед линией американского блокадного карантина. Как бы повело себя это судно в альтернативном 1962-м – и не началась бы с гибели того “Гагарина” третья мировая война? Большой вопрос). Никакой высадки на Луну в 1969 году не было бы. Имя “Гагарин” стало бы синонимом чрезвычайно обидного неудачного стечения обстоятельств; смелый парень, но родившийся чересчур рано – техника опять подкачала. Население СССР лишилось бы второй по значимости за все 70 лет существования СССР победы, колоссального антидепрессанта, позволяющего преодолевать житейские трудности, – 12 апреля.
Словом, это важный день; к тому, как он складывался, следует отнестись с должной серьезностью.
Запуск 12 апреля был на самом деле третьим в серии удачных королёвских запусков. Серия эта, целиком посвященная испытаниям возможности пилотируемого полета, началась 9 марта 1961 года, продолжилась 25 марта – и триумфально увенчалась 12 апреля. Только в первые два раза летали манекены, а на третий – живой человек, чье имя вы знаете.
Манекенов – или манекенЫ – делали из дерева, и еще когда полет только готовился и фигура зловеще покоилась в углу ЦУПа, ее прозвали “Иван Иванович”, хотя сам Королев употреблял и имя “Буратино”. Куклу одевали в настоящий скафандр со шлемом, а в шлем вставляли колонку – чтобы подпустить туда звук: Иван Иванович все время пел [1]. Не только смеха ради – он и в космосе должен был петь – “чтобы западным прослушивающим станциям ясно было, что это не шпион”; то есть не он сам, конечно, а магнитофон. “Кто-то, однако ж, сообразил, что таким образом появляется почва для возникновения слухов о сошедшем с ума космонавте. Тогда запись заменили – на хоровое пение: даже у самого доверчивого представителя западных спецслужб хватило бы ума понять, что вряд ли русским удалось запихнуть в корабль-спутник целый хор. Также – чтобы получить как можно больше данных о качестве звука – в репертуар был добавлен голос, зачитывающий рецепт русского супа” [3].
25 марта Гагарин и Титов, при скафандрах, как на генеральную репетицию, ездили вместе с Иваном Ивановичем и собакой – имя придумал Гагарин – Звездочкой, они летали парой, – на старт “Востока-3А”. Тогда Гагарин и увидел и услышал, с очень близкого расстояния, меньше километра, пуск ракеты – грандиозное зрелище.
А потом опять улетел в Москву – и пока еще не знал, кто полетит: он или Герман.
8 апреля Госкомиссия утвердила полетное задание: “Одновитковый полет вокруг Земли на высоте 180–230 километров продолжительностью 1 час 30 минут с посадкой в заданном районе. Цель полета – проверить возможность пребывания человека в космосе на специально оборудованном корабле, проверить оборудование корабля в полете…” [5].
9-го – Каманин, наконец, сообщил Гагарину о своем решении утвердить его командиром “Востока”. Тот на протяжении всех трех оставшихся ему дней “был совершенно счастлив, белозубая улыбка не сходила с его лица. Встретив его, Королев довольно хмуро спросил:
– А чему ты, собс