задачи явно недостаточно” [6].
То есть он попал в штопор, летчики пытались остановить самовращение – и, наверное, вывели бы машину из пике, но им не хватило высоты [14].
Свидетели утверждают, что видели “сумасшедший” самолет, который “из-за облаков падает, кувыркаясь, то опуская, то задирая нос” [27].
Почему летчики не катапультировались? “В полете курсант сидит впереди инструктора, – объясняет инженер Константин Феоктистов, – но конструкция кабины такова, что в случае необходимости сначала должен катапультироваться сидящий сзади (то есть в данном случае инструктор) и только потом сидящий впереди. Если первым катапультировался сидящий впереди курсант, то инструктор уже не мог спастись. То есть в учебно-тренировочном самолете уже был заложен опасный логический замок. Судя по всему, он и сработал… <…> первым должен был катапультироваться Сергеев <Феоктистов путает фамилию Серегина>, а уже после него Гагарин. Но можно понять и Сергеева, которому, надо полагать, не раз напоминали о том, что он отвечает за жизнь своего курсанта. Можно понять и Гагарина: как он мог катапультироваться до Сергеева, ведь тем самым он обрек бы его на гибель” [26].
Самолет разрушился в 10.31 – через 50 секунд после последнего радиообмена с Гагариным. “Скорость составляла 680 километров в час, а перегрузка более 8. Это соответствовало выводу из пикирования близко к пределу возможностей человека и даже с превышением допустимой перегрузки для самолета” [14].
Взрыв – или “хлопок” – слышали многие. Некоторые свидетели вспоминают, что, кроме падающего – или вместо падающего, но зато ровно в момент, когда слышен был взрыв, – они видели другой самолет, “круто взмывавший за облака”, и “конфигурация у него была не такой, как у падающего” [27]. Особенно тревожным выглядит это сообщение на фоне того, что “через минуту после взлета Гагарина и Серегина (в 10 ч. 20 мин.) был произведен взлет пары более скоростных самолетов МиГ-21. При наборе высоты они, пробивая облачность, обогнали самолет УТИ МиГ-15. Такое нарушение могло привести к столкновению самолетов в воздухе” [4].
Между катастрофой самолета и обнаружением обломков – “в 64 километрах от аэродрома Чкаловский и в трех километрах от деревни Новоселово” [9] – прошло чуть больше четырех часов, и все это время о гибели говорили только предположительно – “кажется”; Каманин, узнавший о пропаже самолета, пока еще только бормочет: “Ну что же мне теперь, стреляться, что ли?” [28]; вдруг все же катапультировались? Место гибели, замеченное с вертолета, выглядело так: густой смешанный лес, весь в глубоком снегу, яма шириной 4–5 метров и глубиной в 2–3, по краям снег желтый, внизу – покореженные кресла летчиков. Верхушки нескольких деревьев срезаны под углом 50 градусов – крылом. “Останки летчиков во время взрыва были разбросаны от ямы на 20–30 метров” [30], детали самолета – на 100–200.
Не только самолета – пострашнее: “В трех метрах от ямы на снегу была обнаружена стопа человека, а чуть дальше – часть грудной клетки” [30], “обломок верхней челюсти с одним золотым и одним стальным зубом” [9]. Ранним утром “на высоте 10–12 метров на одной из берез обнаружили кусок какой-то материи. Он оказался частью куртки Гагарина. В грудном кармане куртки мы нашли талон на завтрак на имя Юрия Алексеевича Гагарина” [9].
Алексей Леонов, увидев первые находки, неопровержимо свидетельствующие о гибели друга, – планшет, водительские права, фотография С. П. Королева из гагаринского бумажника, наручные часы [9] – “заплакал, запричитал, а затем схватил меня <поисковика Ивана Колосова> за грудь и начал сильно трясти, как будто я был виноват в случившемся. Развел нас П. Р. Попович. Он оттащил разъяренного А. А. Леонова в сторону, сильно встряхнул и резко сказал, что в авиации и не такое бывает” [30]. Но и это было еще не все – Леонову предстояло увидеть что-то еще более страшное. “…А когда мне показали в эмалированном зеленом ведре… где-то чуть-чуть больше полведра. А накануне в субботу мы с ним были в гостинице «Юность», там у нас был хороший парикмахер, Игорь такой; и вот он его стриг – скобочка была тогда модная, бритвой. Я сидел сзади, говорю: «Игорь, ты не срежь!» – там миллиметров пять бархатная коричневая родинка. Он говорит: «Я знаю об этом». И когда я увидел эту часть шеи – уже понятно было. Я сказал – не надо искать. Все находится здесь. Пережить это было сложно” [10].
“В каждой квартире плакали и пили. Плакать не стыдились” [31].
В крематории было два гроба. “Служитель открыл заслонку, сказал: «Юрий Алексеевич первый». И вкатил гроб прямо в пламя” [31].
Власти объявили национальный траур. Урны с прахом выставили в Доме Советской армии. За 29 марта туда пришли попрощаться 40 тысяч человек.
Тридцатого урны долго везли на артиллерийских лафетах по Москве, к Красной площади, под взглядами сотен тысяч москвичей; в присутствии Брежнева, Косыгина и высшего генералитета прах замуровали в Кремлевскую стену.
Ярослав Голованов возмущался, что речи над могилой были чудовищно официальными; легко себе представить. “Никто, даже Андриян Николаев, не сказал, что Гагарин был веселым, жизнелюбивым, радостным человеком” [34].
Среди слушателей была Анна Тимофеевна, но не было Алексея Ивановича. Гагарин погиб в день рождения отца. “Никуда я не поеду, – говорил он, – потому что не знаю, чьи кости будут хоронить – Юры или Серегина…” [33].
Никто не знал – ничего.
Аварийная комиссия искала улики несколько недель; все это время лес около деревни Новоселово был оцеплен войсками.
Хорошо искала, по-честному: люди выстраивались в одну линию – и ползли; в первые дни по 600 человек одновременно, солдат и летчиков. За десять часов группа проходила участок около восьми – десяти километров длиной и шириной около двух, после отдыха возвращалась тем же маршрутом – еще раз. И грунт через ситечки – тоже по два раза просеивали.
Искали металлические предметы, фрагменты остекления кабины, погибших птиц – и таки нашли, много чего: 80 метеорологических шаров диаметром от 8 до 16 сантиметров с передатчиками – и Правительственная комиссия потом обследовала их на предмет следов столкновения с самолетом. Да что там шары – секундную стрелку от часов Гагарина нашли, КИ “Super Automatic” [3]. Живого орнитолога в лес вытащили, который подсказал, с какой именно тамошней птицей мог столкнуться самолет на высоте 4200 метров, – и каждое перышко, каждую косточку собирали, лишь бы найти останки этой мифической птицы; пытались даже узнать, не зарегистрирован ли какой-либо сейсмостанцией (!) сигнал от удара самолета о землю и взрыва [4].
Когда сошел снег, весь район, отмеченный на карте, прочесали вторично.
Однако никаких посторонних предметов, которые однозначно указывали бы на причину катастрофы, группой поиска так и не было обнаружено [29].
Страннее всего в “гибели Гагарина” даже не сама гибель – а отсутствие окончательного, общепринятого объяснения. Погода была нормальная, самолет исправен, летчики здоровы – и затем мертвы. Нет ни какой-либо очевидной – ни официальной версии.
“За время своей пятидесятилетней деятельности по созданию ракетно-космической техники, – разводит руками относительно всей этой истории конструктор Б. Е. Черток, – я бывал председателем, либо членом, либо любопытствующим специалистом многих десятков разного рода аварийных комиссий. Как правило, удавалось установить причину аварии однозначно. Даже когда космический аппарат погибал в миллионах километров от Земли. Случалось, что вероятных причин того или иного отказа в сложных больших системах могло быть несколько. Возможны и сочетания нескольких событий, приводивших к единому трагическому исходу. В этом случае в заключениях комиссий появляется формулировка «наиболее вероятной причиной следует считать…». Как правило, после нескольких запусков или в результате наземных экспериментов «наиболее вероятная» версия оказывается единственной либо появляется другая, однозначная и бесспорная” [2].
И что? И ничего: после публикации паллиативного оповещения (усложненные погодные условия… закритический режим… резкий маневр… отворот от облака… шар-зонд… экипаж погиб…) двери захлопнулись. Возмездие за гибель Гагарина должно было быть ужасным – но оно не последовало. Двадцать девять томов с материалами дела засекретили – так что ничего удивительного, что любой слух, любая конспирологическая версия, даже самая дикая, стали казаться в принципе правдоподобными – раз “они там что-то скрывают”.
Лодку расшатывали прежде всего сами летчики и космонавты, среди которых – такое ощущение – не было ни одного, кто соглашался бы с официальными результатами аварийной комиссии. Что касается обывателей, то они разделились на две части: одна половина была уверена, что Гагарин с Серегиным плюнули на задание и полетели в Ташкент на матч ЦСКА – “Пахтакор”; вторая – что они гонялись на реактивном истребителе за лосями. Сходились две эти партии только в одном: оба были мертвецки пьяны и вряд ли понимали, что вообще находятся в воздухе. Это, по крайней мере, было понятно – гораздо понятнее, чем рассуждения о возможных технических неисправностях, в диапазоне от невключенного генератора до взорвавшегося гидроаккумулятора.
История с гибелью Гагарина – искусительная тема не то что даже для читателя, а скорее для автора детективных романов: консилиум из Стига Ларссона, Ф. Д. Джеймс и Дэна Брауна был бы очень кстати. Здесь есть ненадежные свидетели. Есть неопровержимые по сути – и сомнительные по происхождению – доказательства. Есть множество скрытых интересов, каждый из которых тянет на мотив убийства. Есть закрытый если не коллектив, то корпорация, которая заинтересована не в раскрытии правды, а в сохранении прав и привилегий своих членов. Есть Большой Сюжет – о якобы существовавшем противостоянии Гагарина и партии, Гагарина и КГБ; сюжет, опирающийся на версию о том, что Гагарин, любимец Хрущева, протестовавший против из рук вон плохо организованного полета Комарова, стал при Брежневе кем-то вроде диссидента, который надоел генсеку до такой степени, что тот пытался убрать его с дороги