– Постепенно сны прекратились. Федя подрос, пошел в школу. Больше не будил меня криками. А потом стал совсем взрослый. Если и были у него кошмары по ночам, он, видимо, справлялся сам. Я в помощницы больше не годилась.
– А Фаечка? – вырвалось у Игоря. Он и сам не знал, какой ответ хочет получить, спрашивая о погибшей дочке.
Общее горе не сплотило их с Валентиной, наоборот, развело в разные стороны. Возможно, они были слишком глупы, чтобы вести себя правильно. А может, просто молоды. Ведь молодость жестока и не знает компромиссов; милосердие ей тоже часто неведомо, потому что она стремится к безупречности.
Валентина открыто винила Игоря: в день трагедии она была на работе, с детьми сидел муж. Уложив детей спать, он отправился в магазин – близко, через дом. Его не было пятнадцать минут, и за эти короткие мгновения вся жизнь переломилась пополам.
Игорь готов был душу отдать, умереть, только бы перемотать время назад, как пленку, чтобы оказаться в нужный момент рядом, суметь спасти детей. Он и сам обвинял себя, не искал оправданий, но жена, видя, как он мучается, не утешала, а кричала, что ненавидит.
Не могла простить, хотя оба знали: на месте Игоря могла оказаться и Валентина, ведь они постоянно это практиковали – ходили за покупками, пока дети днем спят. Такой выход казался разумным: есть ли смысл таскаться с малышами по магазинам, стоять в очередях?
Могли оказаться в такой ситуации оба – но оказался-то он…
Жизнь стала невыносимой, и чем дальше, тем хуже. Крики и обвинения сменились ледяным молчанием. Игорь видел, что неприятен жене, что она едва выносит его присутствие. Если он случайно дотрагивался до нее, Валентина дергалась и сжималась, точно ее коснулось что-то особенно мерзкое – жаба или змея. Даже общение с сыном не приносило радости: Феденька постоянно плакал, видимо, тоскуя по сестричке, и успокаивался только на руках у матери. К тому же Игорь стал бояться, что сделает что-то не то и не так, навредит малышу, поэтому избегал сына. Он пропадал на работе, старался прийти домой как можно позже, начал попивать.
В итоге раздавленный горем Игорь сказал жене, что хочет уйти от нее. Она ответила, что так будет лучше, совместного будущего у них нет, нужно начать жизнь с чистого листа.
– Федя совершенно забыл Фаечку – дети быстро забывают, – проговорила Валентина. – Тот же психиатр советовал позволить ему забыть, велел не рассказывать, что у него была сестра. По крайней мере, пока он не подрастет. Я все собиралась рассказать, на могилу к Фаечке сводить, да так и не собралась. Правда, один раз случилось кое-что… – Она замялась, подбирая слова. – Ему было лет двенадцать, может, чуть больше. Он рассказал, что утром, когда умывался, посмотрел в зеркало, а там вместо него отразилась незнакомая девочка. То есть не совсем незнакомая. У девочки было его, Федино, лицо. «Она была так похожа на меня! – говорил он. – Как будто это я превратился в девочку».
– Что ты ему ответила?
Валентина пожала плечами.
– А что тут скажешь? Что еще не проснулся, вот и почудилось. Тем более это с тех пор не повторялось.
– Наша память непредсказуема, – задумчиво проговорил Игорь.
– Знал бы ты, как я жалела! – вдруг с мукой в голосе выкрикнула Валентина. – Как раскаивалась, ругала себя последними словами! Только поздно.
– Я тоже.
– Ты не понял, – Валентина спрятала лицо в ладонях и помотала головой. – Раз уж мы сейчас про вину и прощение… Так уж надо до конца. В смерти Фаечки ты виноват не больше меня – я всегда это знала, даже тогда. Мне было плохо, ужасно плохо, я была зла на весь мир, и особенно – на себя. Думала, не заслуживаю ничего хорошего, должна наказать себя, уничтожить то, что еще у меня оставалось. Я не понимала, что любовь можно увеличить, разделив, а горе, если поделить на двоих, можно чуточку уменьшить. – Глаза Валентины были сухими, опаленными болью. – Не ты, а я перед тобой должна извиняться. Из-за меня ты уехал, семьи не стало, Федя рос без отца. Прости. Если сможешь, конечно. Давно уже надо было прощения попросить, только духу не хватало. Но я все равно рада, что сказала это тебе. Хотя бы сейчас.
Игорь хотел ответить и не смог. Валентина давно ушла, а он все стоял и стоял на лестничной площадке, и в глубине души зарождалось понимание, что многолетний толстый лед между ними все-таки может быть сломан.
Валентина устала наматывать круги в коридоре и вновь присела рядом. В этот момент дверь палаты открылась, и они оба, как солдаты по команде, не сговариваясь, вскочили и замерли плечом к плечу, глядя на доктора.
– С Федей… – сказали хором и так же синхронно умолкли.
Врач замахал руками: мол, все хорошо.
– Нам с вами нужно обсудить некоторые моменты. Дело в том, что Федор находится здесь уже почти два месяца, – проговорил он, – и мы не можем сказать, сколько месяцев или лет он пробудет в теперешнем состоянии. Мы сделали все, что могли. Пациент самостоятельно дышит и…
– Но ведь он нуждается во врачебном уходе, – сказал Игорь. – Вы не можете выбросить его на улицу!
– Никто не говорит, что его выбросят! Но и вы поймите. Необходимые манипуляции можно проводить и в другом месте, а здесь…
– Вы хотите избавиться от нас, потому что уже не надеетесь, так? И боитесь, что в случае… – Валентина задохнулась, но перевела дыхание и продолжила: – В случае чего мы вам испортим показатели?
Доктор возмутился и стал уверять их, что это не так, что Валентина передергивает и не хочет спокойно разобраться. Они все втроем принялись говорить – горячо и нервно, перебивая один другого, потому что ни один не был уверен в правоте своих слов. Игорь участвовал в разговоре и в то же время будто смотрел на происходящее со стороны.
Все было пусто, все бесполезно…
Он лежал там, за закрытой дверью, его сын, его маленький мальчик, ставший уже взрослым и испытавший за свою короткую жизнь так много боли. И они с Валентиной, и этот уставший после ночного дежурства врач, отличный профессионал и порядочный человек, и весь персонал огромной клиники – никто не мог вызволить Федора из небытия. Словно железной дверью с огромными замками он был отгорожен от мира загадочной и неподвластной медицине болезнью. Был заперт, посажен на цепь.
– Мы с вами ходим по кругу! – досадливо сказал Валентине врач.
По кругу… Эти слова внезапно показались Игорю важными. Было в них что-то особенное, но что? Он нахмурился, пытаясь уловить их значение, и в этот момент Валентина вдруг осеклась на полуслове и тоже сказала:
– По кругу, – и глянула на Игоря.
Стало тихо. Никто больше не спорил. Валентина с Игорем смотрели друг другу в глаза, будто стараясь прочесть неразборчиво написанный текст.
– Мой сон, – прошептала она. – Федор говорил, что хочет выбраться из круга! Он говорил, что хочет вернуться домой и не может. Никак не может.
«Вот оно, то самое, важное!» – подумал Игорь.
– Мы заберем его, – твердо сказал он. – Заберем сына домой.
– Я говорил не об этом, – начал доктор, – а о том, что существуют специализированные…
– А мы – как раз об этом, – перебила Валентина. – Мы с мужем хотим забрать сына домой. Подпишем все, что нужно. Я знаю, как ухаживать за Федором. Чего не знаю, тому научусь.
Она назвала Игоря мужем, и слова эти произнеслись сами собой, так легко и естественно, что не было сомнений в их правильности.
Доктор снял очки и близоруко сощурился. Помолчал, снова вернул очки на переносицу и сказал совсем другим тоном, безо всякой казенщины:
– Понимаю, что вы чувствуете. Просто хочу предупредить. Никто не может дать гарантии, что ваш сын когда-нибудь придет в себя.
– Федор может вернуться к нам, а может остаться там, где он сейчас. Пятьдесят на пятьдесят. Разве это так уж мало? Но если кто-то из нас всегда будет рядом – постоянно, а не урывками! – то шансов на исцеление все-таки больше, верно?
Доктор неопределенно качнул головой.
– Я не хочу больше оставлять сына одного. Никогда. Даже не понимаю, почему раньше не сообразил… – голос Игоря задрожал, и Валентина тихонько сжала его руку, – что Федор не должен оставаться в одиночестве.
– Возможно, вы правы. Дома и стены помогают, – задумчиво сказал доктор. – Но вы должны быть готовы: даже если он очнется, то вряд ли будет прежним. Таким, каким вы его знаете.
– Значит, мы познакомимся заново. – Валентина улыбнулась давно забытой, какой-то особенно светлой, девичьей улыбкой.
– Что ж, раз вы все решили, я подготовлю документы.
Врач ушел, оставив их одних.
– Мы ведь правильно поступаем? – спросила Валентина.
– Уверен, что да. Если физическая оболочка окажется дома, то, может, и душа нашего мальчика сумеет вернуться из своих странствий.
Игорь говорил это не просто в утешение. Никогда он не был так уверен в своих словах, как сейчас. Все вокруг – больничный коридор и растения в кадках, стены и стулья, голоса и лица людей, – все стало иным, обрело новый смысл, иные формы и очертания. То, что наводило тоску, на чем еще недавно не хотелось останавливать взора, заиграло другими красками, открываясь с неизведанной стороны.
Нет, тут же догадался Игорь, все осталось прежним – изменилось его отношение.
«Новая надежда родилась, – подумал он, – в этом все дело».
На темном, непроглядном небосклоне ему вдруг удалось разглядеть новую звезду. И пусть говорят, что пытка надеждой – самая страшная пытка. Раньше Игорь тоже так думал, но теперь понял: да, надежда – это самое сложное, что только может быть на свете, но лишь она дает силы жить. Без надежды не может быть будущего, а, значит, без надежды не может быть и самой жизни.
Екатерина Барсова. Проклятие Титаника (Главы из романа)
Пролог. Сквозь время
Посмотрите подольше на море, когда оно капризничает или бушует, посмотрите, каким оно бывает прекрасным и жутким, и у вас будут все истории, какие только захотите. О любви и опасностях, обо всем, что жизнь может принести в вашу сеть. А то, что порой не ваша рука управляет штурвалом и вам остается только верить, так это хорошо.