Иллюстрации в книгах не отличались зернистостью, зато блестели, словно ртуть. Они напомнили ей сновидения. В этих фотографиях таилось то же противоречие, что и в снах: они представлялись одновременно темными и светящимися, неясными и точными. Зрительно это выглядело как черное облако, разрывы которого образовывали серебряные узоры, настолько переливчатые, что они казались нереальными.
Она углубилась в профессиональное издание. Поняла она немногое, но все же достаточно, чтобы усвоить, что техника эта сложная и требует много времени, особенно в момент съемки. Трудно поверить, что на месте преступления убийца мог потратить столько времени, чтобы запечатлеть дело рук своих, следуя этому методу. Но нашли же они рядом с телом Икара этот осколок зеркала. Убийца разбил первую светочувствительную пластину и вынужден был воспользоваться другой. Он постарался собрать все осколки, но один все-таки пропустил. Только так можно объяснить, откуда взялся этот фрагмент.
Тут она задумалась, предоставили ли Солина полную запись ее телефонного разговора с Ле-Козом. Похоже, что нет. О дагеротипах он не упоминал. А значит, только у нее есть эта зацепка.
Оторвавшись от книги, она закрыла глаза и попыталась представить себе, на что похожи дагеротипы, снятые на месте преступления. Минотавр. Икар. Уран.
И тут Анаис открыла глаза. В ее воображении пластины были не серебристыми, а золотистыми. Скорее даже красноватыми. Этапы их химической обработки по этому старинному методу сами собой связались у нее с неразгаданной тайной тела Филиппа Дюрюи. С выкачанной из него кровью. У нее вдруг возникла необъяснимая уверенность, что, проявляя дагеротипы, убийца использовал гемоглобин своих жертв. Так или иначе, он применял этот эликсир жизни, чтобы высветить изображение.
Анаис всегда увлекалась искусством. Сейчас ей кое-что вспомнилось. Если верить легендам, сам Тициан добавлял кровь в свои полотна. Рубенс использовал ее, чтобы усилить тепло световых пятен, трепет плоти. Существовал и другой миф: в XVII веке человеческую кровь использовали для приготовления состава, который смешивали с маслом и красками, чтобы получить высшего качества живописный фон.
Не важно, правдивы или лживы эти истории, сейчас они питали сценарий Анаис. Она была недостаточно подкована в химии, чтобы догадаться, какая роль в нем отведена гемоглобину и оксиду железа, зато она не сомневалась, что Олимп убийцы представляет собой картинную галерею, в которой хранятся пласты сухой крови и хлорида золота.
— Шатле, на выход.
Перед ней стояла надзирательница. Анаис спросила, можно ли ей отксерить несколько страниц. Ей сказали, что нельзя. Она не стала настаивать. И даже когда позади остались длинные коридоры и запертые двери, ее возбуждение не улеглось. Дагеротипы. Алхимия. Кровь. Ей явно удалось что-то нащупать, вот только как это проверить?
Вместо ответа за ней захлопнулась дверь камеры. Она легла на кровать и услышала за стеной радио кого-то из заключенных. Программа «6–9» на «Энерджи». Лили Аллен, проездом в Париже, давала ведущему интервью. Английская певица рассказывала о своем знакомстве с первой леди Франции Карлой Бруни.
— Вы бы хотели спеть с ней дуэтом? — спросил ведущий.
— Не знаю… Карла высокая, а я совсем маленькая. Это бы странно выглядело. Я куда лучше спелась бы с Саркози!
Анаис хватило сил улыбнуться. Она обожала Лили Аллен. Особенно ее песню «22», в нескольких словах рисовавшую обычную и безысходную судьбу тридцатилетней женщины, которая и не заметила, как пролетела молодость. Каждый раз, когда она смотрела клип — девушки в туалете ночного клуба, подновляя перед зеркалом макияж, надеются подновить и свою жизнь, — она словно видела саму себя.
It’s sad but it’s true how society says
Her life is already over
There’s nothing to do and there’s nothing to say.[56]
Она закрыла глаза и вернулась к мифическим изображениям.
Дагеротипы, покрытые кровью.
Ей надо выбраться отсюда.
Напасть на след этого ублюдка.
Остановить хищника с повадками вампира.
Очередной датинг проходил в «Веге», новомодном баре в Девятом округе. Здешняя обстановка ничем не напоминала тропическую атмосферу «Питкэрна»: сплошь хромированные поверхности и светодиодные лампы. Слева — подсвеченный голубым бар, похожий на аквариум. Справа стояли диванчики в форме инфузорий. В роли столиков выступали серебристые кубы.
На барной стойке были расставлены «Blue Lagoon»,[57] коктейли на основе кюрасао, словно светившиеся в полумраке. Приглушенно вибрировала мягкая электронная музыка.
Холл был украшен картинками в рамках из нержавейки, изображавшими героя японского мультика конца семидесятых, Грендайзера. Он был с планеты Вега, а бар отдавал дань моде самых уродливых лет XX века — eighties.[58]
Вечеринка начиналась в девять вечера. Шаплен пришел в половине девятого. Ему хотелось застать Саша врасплох. В пустом зале, не сняв пальто, она раскладывала по столикам картонки с номерами и не слышала, как он вошел. Шаплен воспользовался этим, чтобы понаблюдать за ней. Видимо, Саша была уроженкой Нидерландских Антильских островов. С короткой стрижкой, ростом под метр восемьдесят, спортивного телосложения и с непропорционально крупными руками, она, несмотря на свою красоту, выглядела тяжеловесной и массивной. Временами ее можно было принять за трансвестита.
— Привет, Саша, — сказал он, не выходя на свет.
Она вздрогнула. В зале стоял ледяной холод. Саша тут же выдавила из себя улыбку и вернулась к роли благожелательной богини, царящей над миллионом заблудших сердец.
Но едва Шаплен выступил из тени, как это выражение сменилось неприкрытой враждебностью. Он подошел к ней, не зная, пожать ей руку или чмокнуть в щеку. Саша отпрянула. Под темным пальто на ней было строгое черное платье, на ногах — фирменные черные туфли на каблуке. Ничто в этом наряде не говорило об антильском происхождении, но от всего ее существа веяло тропическими островами. Под светодиодными лампами ее кожа карамельного оттенка окрасилась в золотисто-коричневые тона, а изумрудные глаза приобрели цвет морской воды.
В свою очередь она смерила его взглядом, и его одежда явно привела ее в ужас. Фиолетовая рубашка, фланелевый плащ с тремя карманами, прямые брюки из шерстяной саржи и шикарные остроносые лаковые ботинки. Он надел то, что нашлось среди броских прикидов Ноно.
— И зачем только я пускаю в свой клуб дешевых бабников вроде тебя?
— Чем я заслужил подобное внимание?
— Помнится, я высказалась достаточно ясно.
Похоже, Саша однажды уже запретила ему приходить на ее вечеринки.
— С тех пор много воды утекло, — бросил он пробный камень.
— От слухов нелегко отделаться.
Она говорила с легким креольским акцентом. Ей удавалось от него избавиться, когда она обращалась к своей пастве, но сейчас, в этом поединке с глазу на глаз, он возник снова. Шаплен попытался спровоцировать ее, разыграв то ли бывшего, то ли потенциального любовника:
— Для тебя только твой клуб имеет значение, верно?
— А что еще? Мужики? Не смеши меня.
— Но ведь любовь — твое золотое дно.
— Не любовь, а надежда.
— Тут я с тобой согласен.
Саша шагнула к нему:
— Чего тебе надо, Ноно? После всего ты заявляешься сюда как ни в чем не бывало!
— Да что такого я натворил?
Саша безнадежно покачала головой:
— Ты пугаешь женщин. Бросаешь тень на других мужчин. А мне ты действуешь на нервы.
Он указал на бар в серебристых отсветах:
— Не против, если я выпью чего-нибудь, кроме твоего синего пойла?
— Будь как дома, — сдалась она, возвращаясь к своим картонкам.
Шаплен зашел за барную стойку. Там лежала сумка Саша. Он заметил ее еще на входе. Антрацитово-серая «Биркин» от «Гермес». Классический трофей парижанки, пробившейся наверх.
Он притворился, будто выбирает бутылку. Уже входили первые гости, отодвигая тяжелый занавес над входной дверью. Ловко подхватив два коктейля, Саша двинулась им навстречу.
Шаплен взял «Биркин» и заглянул внутрь. Там лежал бумажник. Удостоверение личности. Настоящее имя Саша — Вероника Артуа. Проживает на улице Понтуаз, 15, в Пятом округе. Запомнив адрес, он убрал все обратно в сумку. А теперь — ключи.
— Ты что делаешь?
Саша стояла по ту сторону стойки. Светло-зеленые глаза приобрели оттенок нефрита. Он водрузил бутылку на стойку.
— Коктейль собственного приготовления. Хочешь попробовать?
Не отвечая, она оглянулась на смущенных гостей, с бокалами в руках рассевшихся на двух разных диванах. Долг призывал ее, но она еще не разобралась с Шапленом.
— Что это ты затеял, Ноно? Чего вынюхиваешь?
— То же, что и раньше.
— Вот-вот. Как всегда, непонятно что.
Шаплен открыл бутылку и плеснул себе в бокал. Ключи он успел сунуть в карман, но «Биркин» на месте уже не было — она свалилась к его ногам. Саша ничего не заметила. В бледном свете она сверлила Шаплена взглядом. Ему хотелось бы разглядеть в нем ностальгию, скрытую грусть — что-то, говорящее о старых добрых временах, но он выражал лишь тревогу и ярость.
— Точно не хочешь глотнуть?
Она мотнула головой и посмотрела на дверь: подходили новые участники.
— Интересно, — рискнул он, — а Лейла сегодня придет?
Саша испепелила его взглядом. Ее открытое и страстное лицо уроженки Антильских островов застыло, словно окаменевшая лава с холодными острыми гранями.
— Да пошел ты!
Шаплен примирительно поднял руки. Саша с бокалами в руках уже встречала новых претендентов. Он поставил сумку на место и двинулся к выходу мимо сопровождавшей гостей Саша.
Отдернув штору, он увидел очередных соискателей. Хотел было пожелать им удачи, но вместо этого прошептал: