– По правде, – добавил он, – я просто не выношу такого лицемерия: сражаться на стороне человека, который якобы олицетворяет идеалы свободы, пока в его поместье трудятся десятки рабов.
Не говоря уже про несколько военных экспедиций, которые этот человек предпринимал в молодости, и тот факт, что он так и не удостоился звания офицера в Британской армии. Он восхищался его упорством, но в тот момент, когда узнал, что колонии все-таки выиграют войну, его могло бы сбить с ног даже перышко.
– Вы имеете в виду Вашингтона? – озадаченно переспросила Этта.
Николас кивнул.
– Вам так же следует знать, мистер Рен, что я – свободный человек и это никогда не изменится.
– Как занимательно! – громко провозгласил Хит, тут же сдувшись, едва увидел выражения лиц остальных.
Николас наблюдал, как юнги вносят пудинг на десерт.
– Кто знает, может, и изменится, – заметил Рен, когда перед ним поставили пудинг. Колонии отделятся, но плантаторы Юга захватят контроль над новым правительством. И смогут создать свой собственный Эдем. Разве утверждение, что рабство оказалось благом для африканцев, не справедливо? По крайней мере, оно сокрушает их лень и грубое насилие, вовлекая в Божье стадо. Работа им дается по способностям.
Ах да. Вот они, вековые оправдания рабства, собранные в один изящный выдох зловонного воздуха. Эта всеобъемлющая ложь об умственных способностях африканцев, отрицание их способности к развитию за счет чтения, письма и размышлений держали их не только в физических оковах, но и в не менее коварных невидимых.
Неважно, что это было неправдой. И что сам Николас был тому свидетельством. Важно, что подобные убеждения повсеместно, как чума, отравляли души. И конца этому не было видно. Он знал, что даже через сто лет корни этих предрассудков не будут полностью вырваны из общества. Куда бы, в какое время он ни отправлялся, цвет кожи устанавливал пределы того, чего он мог достичь, и найти способ обойти эти пределы было практически невозможно.
Этта прижала ладони к столу, ей было трудно дышать, она явно пыталась справиться с… гневом?
Она злилась? Из-за него? Брось Рен на нее хоть взгляд, он бы дважды подумал, прежде чем добавить:
– Полагаю, вы обязаны своими достижениями… отцу? Простите, если ошибся насчет ваших родителей.
– Не ошиблись, мистер Рен, – ответил Николас, удивляясь, почему до сих пор сопротивляется искушению воткнуть ему вилку в глаз. – Из ваших слов, однако, я полагаю, что все мы рождены с нехваткой. В вашем случае – манер.
Теперь он понял, чем это на самом деле было – наказанием за то, что выставил другого дураком. Сначала захватив «Ретивого», а нынешним вечером уличив во лжи. Осознание этого несколько его успокоило; мелочность сидевшего перед ним частично уняла боль от открывшихся старых ран.
Рен покачнулся на своем стуле, красное вино, казалось, разом ударило в голову. Его речь стала скользкой по краям, слегка заплетающейся, глаза засверкали, придавая его ярости темное очертание.
– Как там якобы изрек Вольтер? Ваша раса – разновидность людей, столь же отличная от нашей, как порода бульдогов от терьеров?
– Мистер Рен! – краснея, воскликнула Этта.
– Имея удовольствие читать упомянутого вами Вольтера, могу уточнить цитату: «Столь же отличная от нашей, как порода спаниелей от борзых», – холодно ответил Николас. – Интересно, однако, что в итоге все мы – просто собаки.
– Возможно, – буркнул Рен, наклонившись на своем стуле вперед. – Но не все – дворняги без родословной.
Этта вскочила в ту же секунду, что и Чейз, но сидела ближе, чтобы успеть дать офицеру пощечину.
Хлопок плоти о плоть оглушил Николаса, вскочившего, чтобы удержать друга от броска через стол.
– И это поступок леди? – поперхнулся Рен.
– Ага, – одобрительно кивнул Чейз. – И чертовски отменный.
– Вы вообще слышите, что несете? – возмутилась она, прядь волос выбилась из косы, когда девушка вскинула руку в сторону двери. – Вам лучше выйти из-за стола – немедленно.
Глаза Рена сузились от ее тона. Николасу не нравилось, как тот смотрел на нее – словно собирался ударить. Ударить ее.
Пальцы Николаса прижались к ножу, который он положил на свою тарелку.
– Прошу прощения, мадам, – выдавил Рен, – если я чем-либо оскорбил вас.
– Вы прекрасно знаете, что оскорбили не меня! – сказала она, дрожа от гнева. – Думаю, вам пора нас покинуть.
Рен сложил руки на груди:
– Я еще не съел пудинг.
– Боже мой, вы отвратительны! – прорычала Этта.
– Осторожнее, мадам, богохульство – по-прежнему грех…
Даже если бы Николас увлекался азартной игрой, он бы не поставил ни единой монетки, что ее следующими словами станут:
– Тогда, думаю, увидимся в аду!
Сила гнева на ее лице даже Николаса отшвырнула бы на другой конец корабля; и он в который раз задумался, из какого же она времени. Что за эпоха взрастила столь грозный величественный характер? Но Рен, эта самодовольная свинья, остался сидеть, где сидел, а из каюты в вихре юбок вылетела Этта. Чейз вытянул шею:
– Вот эта мне нравится.
Николас ждал, но не услышал хлопка второй двери… что означало бы, что она вернулась в свою каюту. «Эта на палубе. Одна».
Он безоговорочно доверял своей команде, но ни одной даме этой эпохи не дозволялось бродить в подобных обстоятельствах без сопровождения, помимо всего прочего, она могла пораниться сотней разных способов, не говоря уже о том, чтобы упасть за борт. Кроме того, он немного опасался, не отправилась ли она на поиски очередного крюка.
Юноша встал, повернувшись спиной к своему другу.
– Проследи, чтобы мистер Рен вернулся в трюм. И, сэр, – сказал он, вновь упираясь взглядом в проныру, который удовлетворенно ел подле потрясенного Гуда, – вы больше не будете ужинать с нами. Ставьте под сомнение мою персону, как вам угодно, но если до моих ушей дойдет, что вы пытались опорочить мисс Спенсер или ее репутацию, то к следующей же трапезе останетесь без языка.
Он испытал облегчение, освободившись от теплого душного воздуха в каюте; вино и ноющий желудок прогнали всякую сонливость. Темный осенний ветерок ласково гладил его кожу, утешая запертое под нею сердце.
Она прошла совсем немного по правому борту на юте и стояла у леера. Ветер натягивал на ней платье, вылепляя фигуру. Полная луна заливала девушку молочным светом, протягивая по воде дорожку к горизонту. Если бы не ее поза со скрещенными на груди руками, пока она изучала вспенившееся вокруг нее море, она могла бы сойти за ожившую статую одного из великих мастеров.
И по тысяче разных причин для него она была точно так же недосягаема.
6
Черт, черт, черт…
Этта стерла холодную соленую воду с глаз и щек одной рукой, другой цепляясь за платье. Вытеснить клубок страха, засевший под ребрами, не получалось; корсет был затянут так туго, что спина ныла каждый раз, когда она даже неглубоко вдыхала. Куда хуже, однако, была пульсирующая боль в правой ладони. Неприятное напоминание о том, что она устроила за ужином.
Если – когда – до Софии дойдет, что, во-первых, она ходила на ужин, а во-вторых, наделала там дел, Этте повезет, если девушка будет отпускать ее одну хотя бы в уборную. Бродить по кораблю и располагать к себе команду? Исключено.
Первый час все – почти – было хорошо. Мистер Рен – нет, просто Рен, он не заслуживал лучшего – бубнил, не обращая внимания на стынущий перед ним ужин, высасывая оставшуюся у нее энергию.
Несмотря на светскость, которую он на себя напустил, Этта не думала, что Рен – или Эдвард, какое бы имя он ни пытался нашептать ей на ухо, – был старше нее или даже Николаса.
Она прижала руку к губам. Николас.
Каждая клеточка Эттиного тела отбивалась от этой мысли, но от правды не отмахнешься: София оказалась права. Этта в самом деле понятия не имела, каково было жить во время, когда не имеешь ни правовой, ни социальной защиты. Все, что она уяснила из этого ужина, так это то, каким беспомощным оказывался человек перед предрассудками других.
Николас не нуждался в том, чтобы она за него заступалась. Он мастерски ставил Рена на место, отбивая каждое замечание, показывая, не заявляя этого напрямую, каким полнейшим идиотом тот был. И не поддавался гневу, на который его явно пытались спровоцировать.
Этта ненавидела усталую покорность, появившуюся на лице Николаса, когда Рен продемонстрировал свое собственное невежество и злобу, явно этого ожидая. А потом Рен осмелился обвести взглядом присутствующих, словно рассчитывая, что они согласятся.
Гнев, наводнивший ее вены, был таким явным, что девушка подумала: он, наверное, превратил ее кровь в кислоту. Можно прочитать сотню книг о предубеждениях прошлого, но оказаться свидетелем повседневности этой невежественной жестокости – как получить обухом по голове. В ту минуту Этта поняла, что столетия, стоящие между ней и этим временем, не только наградили ее привилегиями, но защитили от настоящего уродства. Люди верили в этот вздор и как ни в чем не бывало разносили его вокруг. Словно рассуждали не о других людях.
Этта держалась за леер, глядя в темную воду. Гребень каждой взъерошенной волны серебрил лунный свет, играя с ними в салки. Вокруг нее завихрялась симфония звуков. Плеск воды об изогнутый бок корабля, хлопанье огромных парусов над головой, глухие шлепки чего-то глубоко внизу – может быть, руля? Сначала скрип дерева ее нервировал, заставляя задуматься, не может ли корабль просто развалиться по швам, но теперь напоминал ей, как их старая довоенная квартира кряхтела и скрипела косточками каждый день.
Ты напортачила.
Она не могла позволить себе ошибаться. Не сейчас, когда на карту поставлена жизнь Элис.
Девушка переплела пальцы, уткнувшись в них лбом. Ей придется перед ним извиниться? Выхаркать какие-то слова, надеясь, что не вырвет в процессе? Я не хочу этого делать, не хочу, не хочу, не хочу