– Мой отец был никем в этой семье, – сказала София, пропуская руку через кончики волос. – Дальний родственник дедушки, набросившийся на ничего не подозревающую блудницу, через секунду обнаруживший женщину мертвой, а меня – совсем одну. Несколько лет спустя он допился до смерти, и лишь дедушка захотел вырастить меня. Говорил, что не может дать пропасть истинным путешественникам. Большинство людей имеют одну тень, но мне кажется, что у меня их две. Прошлое преследует меня каждый день, каждую секунду, и я не могу от него избавиться. Брак с Джулианом мог, наконец, оборвать перешептывания других путешественников. Возможно, наконец-то дал бы мне уважение.
Брак был единственным способом для многих женщин в истории сбежать от своего прошлого и положения, в котором они были рождены. Они не могли, как мужчины, своим трудом строить свою жизнь, жить на собственные средства. Это было ужасно несправедливо по отношению к ним… и особенно несправедливо, что София, которая должна была иметь будущее, доступ к возможностям, оказалась заперта в этой клетке, накинутой на нее семьей.
Этта, наконец, отбросила последние остатки гнева и прижала руку ко лбу, пытаясь постигнуть услышанное. София поднялась на ноги и принялась дергать шнурки корсета и платья.
Спустя мгновение Этта встала помочь ей:
– Если ты родственница старику и путешественников осталось так мало, почему не ты наследница Сайруса?
София закатила глаза:
– Потому что несколько месяцев назад родился ребенок, настолько дальний родственник дедушки, что, дай бог, капля крови наберется, но он мальчик, а значит, прав у него больше. Наследничек у нас – малыш Маркус Айронвуд. Пока. Придется подождать, пока он не подрастет, чтобы определить, путешественник он или страж. Если последнее… Что ж, возможно, дедушка пойдет на отчаянный шаг и пересмотрит правила.
– Это смешно, – сказала Этта. Мысль, что София возглавит семью и подчинит ее своей воле, была, мягко говоря, ужасна, хотя едва ли ей удастся стать хуже старика. Она была амбициозна, и Этта по-прежнему не могла понять, действительно ли она непричастна к смерти Элис, но, конечно, Софию не должны отвергать только потому, что она девушка. Как и любую другую женщину.
– Это… – София изумленно запнулась. – Ты согласна? Так все делается и всегда делалось, но старшие родственники отказались от своих прав, женившись против дедушкиной воли. Я единственная из моего поколения, достаточно тесно связанная с его родом, чтобы всерьез претендовать на роль главы семьи, и я, безусловно, единственный оставшийся в живых путешественник, лично им воспитанный.
– Может, тогда действительно настало время для перемен, – предположила Этта. – Ты можешь изложить свои доводы?
– Как? Женщинам запрещено присутствовать на семейных советах. Как мне заставить дедушку увидеть то, что было перед его глазами все это время? – София покачала головой. – Как побороть гору? Как сдвинуть ее, если нет даже лопаты?
– Может, тебе не надо ее двигать, – проговорила Этта, складывая платье на крышку сундука. – Может, ты должна на нее взобраться.
София уставилась на Этту, ее лицо все еще пылало от жара собственных слов.
– Я не знаю, подвернется ли лучший выбор, чем Джулиан. Он был… он был идеальным.
– Никто не идеален. Даже ты.
София фыркнула, забираясь в постель и перекатываясь к стене, освобождая место для Этты. После минутного колебания Этта последовала ее примеру, примостившись на самом краю, только что не падая. Матрас оказался каким-то странным, словно бы набитым соломой, во всяком случае, пах соответствующе. Скрипнул каркас, но был и еще какой-то звук, производимый веревками, поддерживавшими матрас. Они терлись друг об друга, звуча, как канаты на корабле, когда матросы регулировали паруса. Ее мысли вернулись к Николасу – интересно, где он спит. София наклонилась над ней, задувая свечу на прикроватном столике. Дым потянулся в темноте серебряной цепочкой.
– Огастес был отцом Николаса? – прошептала Этта.
– Да. – София перевернулась, раскачивая всю кровать. Тишина растянулась на несколько ударов сердца, перемежавшихся только ее дыханием. – По правде говоря, я об этом немногое знаю… только слухи. Но Огастес был безумно, безумно влюблен в Роуз. Твою маму. Все это знали, как и то, что он был сам не свой, когда она пропала. Он был… сломлен.
Как говорилось в письме? Но также надеюсь, что это поможет тебе оставить все в прошлом и успокоить свой терзающийся рассудок.
– Он искал ее многие годы, даже когда дедушка велел прекратить. В конце концов, он должен был исполнить свой долг и обеспечить наследника, так что он женился и на свет появился Джулиан. Но Огастес не был… приятным. Ни верным, ни любящим. Просто зверем. Брал, что хотел, от кого хотел. Ты понимаешь?
Этта понимала.
Мать Николаса была рабыней, и Огастес напал на нее, надругался и, в довершение ко всему, так и не освободил ее. В Этте снова вскипела ярость, и она снова заскрежетала зубами. На мгновение она была готова разнести стены таверны голыми руками.
– Джулиан был не таким, – тихо продолжила София. – Совсем. Он был добрым.
– Ты любила его? – спросила Этта. Голос Софии покрывался бережной броней, когда она говорила о нем; либо горе было все еще слишком свежо и сильно, чтобы его касаться, либо между ними не было большой пылкой любви.
– Мне было… хорошо, – ответила София. – Это он заслуживал того, чтобы жить, а не бастард. В том, что Джулиан умер, виноват Николас, и он с готовностью это признает… словно это каким-то образом снимает с него часть вины. Им не следовало соваться на ту тропинку в Гималаях – не в сезон дождей. Он был там, чтобы заботиться о Джулиане, удовлетворять его потребности, оберегать от беды и при необходимости пожертвовать жизнью. Лучше бы он заставил их повернуть и выбрать другой маршрут.
Этта повернулась к ней лицом, слишком напуганная, чтобы спросить. Николас прекратил путешествовать не просто так. Он намекнул, что заперт в этой эпохе, и она подозревала, что находилась на грани того, чтобы выяснить почему.
– Что произошло?
– Они шли в монастырь Такцанг-лакханг, дедушка хотел там что-то найти…
Астролябию? – предположила Этта. Николас не удивился, услышав о ней.
– Монастырь находится высоко в горах – на скале с отвесными склонами. Если верить россказням крысеныша, началась буря и Джулиан поскользнулся и упал. Как получилось, что они стояли так близко друг к другу, а Николас не смог его поймать?
– Боже мой… – прошептала Этта.
София повернулась лицом к стене, выпрямившись.
– Один брат выжил, второй – умер. И если хочешь знать мое мнение, он сделал это нарочно.
Этта почувствовала, что челюсть свело судорогой, а руки вжимаются в живот.
– Зачем ему это делать? Джулиан был его единокровным братом… и, кроме того, Николас благородный…
– Какой прок в благородстве, когда жадность разъедает до основания? – перебила София. – Хотя ты права: все сводится к крови, которую они делили. Джулиан вышел из игры, и он стал следующим претендентом. Он же прямой потомок дедушки.
– Нет, – прошептала Этта, прогоняя картину перед глазами. Не он. Мысль разъела его образ, стоявший перед глазами, смыла его, словно волна. Он был ее якорем здесь, единственным надежным человеком, на честность и порядочность которого она могла рассчитывать. Она не могла позволить Софии отнять это у нее; во всяком случае, пока она не услышит версию Николаса. – Исключено…
– И знаешь, что действительно печально, Этта? – прошептала София. – Если бы он спросил, если бы предложил себя, дедушка подумал бы об этом. Я-то знаю. В этой семье предпочтительнее родиться ублюдком, чем девочкой.
– Уходи, София, – посоветовала Этта. – Беги, если нужно… если с этой семьей действительно каши не сваришь, сделай, как сделала моя мама, и начни все сначала!
Ответа пришлось ждать очень долго.
– Если я не Айронвуд, то я никто, – проговорила София слабым голосом. – И ничего не имею.
– Это неправда, – возразила Этта, потрясенная смирением в голосе девушки.
Но ответил только проход: раскатистым бормотанием, хриплым шепотом лжи… он пел о свободе, открытии, возвращении потерянного, но давал лишь клетку, полную вранья и разочарования.
10
Николас смотрел на огонь, наблюдая танец света. Даже чувствуя на себе тяжесть взгляда Этты, он молчал, пока дверь за нею не закрылась и он не услышал влажный хрип дыхания Сайруса, направившегося к тумбочке зажечь свечу. Николас наблюдал за спокойными движениями пальцев старика, пробежавших по золотой рамке небольшого овального портрета, не раз виденного им.
Его первая жена, Минерва. Не вторая, мрачная сварливая женщина, подарившая ему двоих сыновей и умершая, рожая еще одного. Не Огастес, не Вергилий, которых он явно не имел ни малейшего желания почитать, даже в памяти… ни даже Джулиан, выполнявший все, что старик просил, великолепно и без лишних вопросов. Брак по любви, как ни посмотри, да еще и с другим путешественником.
Для Сайруса существовала только Минерва с золотыми волосами, зелеными глазами и редкой красотой – настоящая Елена Троянская. Когда они поженились, Сайрус оказался в центре схватки за власть над судьбами путешественников.
Он спрятал ее, но в конце концов не смог уберечь. И когда соперник Сайруса, Роман Жакаранда, убил женщину, четыре семьи погрязли в изнурительной войне, отринув последние капли человечности. Джулиан рассказывал Николасу о неистовой мстительности старика, душераздирающие истории о том, как он перехитрил всех своих врагов, пока не стал Великим Магистром, владычествующим надо всеми их потомками.
Но это не оживило Минерву. Его соперники оказались искусными стратегами, выбрав редкий год, к которому не вело никакого прохода, так что Сайрус не мог вернуться в свое укрытие и вмешаться. Не мог он и отправиться в годы, предшествующие тому, и подождать там какое-то время, не встретившись с самим собой; не мог никого предупредить, даже себя, за достаточный срок, не задевая своей будущей власти над другими семьями.