– Не знаю. Посмотрим, что у нас получится, и тогда я отвечу.
Посмотрим, смогу ли найти астролябию и маму и вернуть жизнь в прежнее русло.
Николас перекинул кожаный мешок на другое плечо, и тот шлепнул его по бедру, когда они двинулись по лабиринту из обломков. Вдруг он остановился, вытянув шею. Этта проследила за его взглядом к мерцающим над входной аркой золотым буквам. От контраста между ними и развалинами вздыбились волосы на руках.
– Берлингтон-Аркейд, – прочитал он.
Она знала это место – приезжала сюда однажды много лет назад на выступление. Элис прогулялась с нею по длинному торговому центру со сверкающими магазинами – они искали новогодние подарки для Роуз.
– Думаю, я знаю, где мы находимся, – проговорила она. – Грубо.
«Грубо» было подходящим словом для описания того, что они увидели, выйдя через разрушенную арку на улицу. Девушка знала, чего ожидать: видела фотографии, слышала рассказы Элис и Оскара, пропитанные болью, неутихающей десятки лет спустя. Правда, чего Этта не ожидала увидеть, так это столько лондонцев в костюмах, платьях и на каблуках, осторожно пробирающихся через завалы мусора, выброшенного из витрин, ловко обходя воронки, куда рухнули целые секции домов, мест, где мостовая разверзлась, обнажая трубы. Облака набежали на солнце, пятная землю тенями. Они двигались на восток, проходя улицу за улицей. Этта поглядывала на Николаса, а тот смещался влево и вперед, пока ее рука не соскользнула с его рукава. Тошнота и головокружение от путевой болезни прошли, но она снова ощутила растерянность, хотя и иной природы. Николас держался всего в шаге впереди нее, однако она чувствовала, как расстояние между ними растет, пока вдруг ей не стало одиноко.
Время от времени Николас выхватывал взглядом что-то новое: велосипед, витрину, полицейского в форме, светофор – и это занимало все его внимание. Этта видела, что юноше не хотелось просить объяснений – какой-то его части нравилось разбираться во всем самому, – но ему было любопытно.
– Вы бывали здесь раньше? – наконец, спросила она. – Здесь, здесь?
Покачав головой, он тихо ответил:
– Я доходил только до 1925-го, и только в Новом Орлеане.
По сравнению с тихим восемнадцатым веком Лондон двадцатого разве что не ревел. Проносясь мимо них, просигналила машина, и Этта почувствовала руку на запястье. Николас отлетел к ближайшему магазину, Этта – за ним.
Ближайший лавочник, писавший на деревяшке в разбитой витрине «Работаем, как обычно», тревожно поднял голову на резкое движение. Этта успокаивающе улыбнулась мужчине, прежде чем вернуться к мужчине подле себя.
Николас тяжело дышал, ноздри раздувались, когда машина шумно притормозила.
Через пару секунд он объяснил:
– Они… громче, чем я помню. Быстрее.
Она кивнула:
– Наверное, да.
– И, – глядя на нее, пробормотал Николас, понижая голос, – они ведь есть в вашем времени?
– Да, даже получше. Быстрее, тише… потребляют меньше энергии, у некоторых – встроенные навигационные системы… – Ладно, слишком много деталей.
Глаза Николаса расширились на словах «меньше энергии», и она поняла, что потеряла его.
– Все меняется со временем.
Он подвигал челюстью взад и вперед:
– Все?
Возможно, дело было в том, как он изучал ее губы или как его руки, казалось, легко скользили по складкам ее платья, без ведома хозяина, но неловкая загадка внезапно прорвалась шершавым, болезненным пониманием.
«Ох, – подумала она, чувствуя, как перехватывает горло. – Ох…»
– Хотите, расскажу? – поинтересовалась она. – Вы действительно хотите узнать, каково мое время?
Если он в самом деле собирается вернуться домой и больше никогда не путешествовать, он никогда не пожнет плоды прогресса – никогда его не увидит. Знать то, что находилось за пределами досягаемости естественного времени жизни, любого бы свело с ума.
Наконец, Николас покачал головой:
– Я бы предпочел открыть это сам.
По крайней мере, она может защитить его сейчас.
– Вы прикрыли меня на корабле. Меньшее, что я могу, так это вернуть вам должок наилучшим образом.
Его улыбка стал печальной:
– «Напарничество» – новое для меня понятие… но я это ценю.
Этта хотела спросить его о Джулиане, но побоялась низвергнуть в пучину страшных воспоминаний. Она отступила на остатки тротуара, поднеся руку к глазам, чтобы защититься от солнца.
– Понятия не имею, где мы.
У него отвисла челюсть.
– Разве я не говорил, что понадобится карта?
Она не желала отдавать ему победу в этом споре.
– Оставайтесь на линии… я мигом.
– Оставаться… на чем? – крикнул он вслед уходящей Этте.
Лавочник, которого она видела мгновение назад, нырнул обратно в магазин и теперь выметал пыль и пепел, нанесенные с улицы ветром.
Девушка заглянула в дверной проем.
– Здравствуйте, – сказала она. – Извините, что беспокою, но не могли бы вы мне помочь?
Мужчина оперся на ручку метлы, суровые черты лица разгладились улыбкой. За его спиной виднелся длинный деревянный прилавок и полки, заставленные темными бутылками с бумажными этикетками. Аптека.
– Американка? – отважился спросить он. – Боюсь, не лучшее время для визита. Разве что вы первая из новой волны обороны? Янки наконец-таки подключились?
Наверное, он шутил, но в его голосе послышалась дрожь, беззащитность, проглядывающая через напускное «работаем, как обычно».
– Пока нет, – как можно бодрее ответила она. – Думаю, через некоторое время…
И только после того, как на нас нападут. Но она не могла сказать ему этого.
В то мгновение Этта впервые почувствовала хрупкость прошлого.
Находиться в этом магазине с тысячами плотно стоящих склянок оказалось жутковато, зная, что один неверный шаг может низвергнуть их на пол. Девушка не знала, что говорить лавочнику о вступлении Америки в войну, и изменится ли что-либо во временной шкале, если выдать это за догадку. И Этта не была уверена, что даже одно маленькое изменение не уничтожит будущее, каким она его знала.
Мужчина встал на колени, чтобы замести мусор в ведро.
– Так я и думал – играют в выжидание. Чем я могу вам помочь?
Уголком глаза Этта заметила, что Николас смотрит через продуваемую ветром раму.
– Не могли бы вы подсказать мне, как пройти в Британский музей?
Седые брови взметнулись вверх:
– Просто продолжайте идти на восток по этой дороге. Поверните налево на Дин-стрит и направо на Оксфорд-стрит, которая повернет на Грейт-Рассел-стрит. Смотрите достопримечательности?
– Да… просто не была уверена, что выбрала верную дорогу. Огромное спасибо за помощь.
Она уже повернулась к двери, когда мужчина слабо усмехнулся:
– Мисс… вернитесь, мисс… я должен был сразу вам сказать. Не могу удержаться от маленького озорства, особенно в такое время.
Ой-ей. Малюсенькая радость тут же испарилась.
– Вы можете пойти в музей, но, боюсь, там не на что смотреть, – сказал он. – Все ценности вывезли еще прошлым летом, и с тех пор он закрыт.
Британский музей был закрыт.
Ей бы следовало поверить лавочнику, но казалось невозможным, что они проделали весь этот путь, только чтобы столкнуться с запертыми высокими черными воротами. Мрачное каменное здание с колоннами и рельефами, вдохновленными древними временами, казалось, тем больше угасало, чем дольше они перед ним стояли. Оно словно бы насмехалось над ними.
Чтобы уж вбить последний гвоздь в гроб надежды, Этта вытащила губную гармошку из сумки на боку Николаса – гармошка, украденная из сундука Софии, казалась такой же, какую Сайрус использовал, чтобы найти проход в Нью-Йорке, – и быстро, с силой, дунула в нее. Она напрягла уши, пытаясь протиснуться через решетку ворот, словно это помогло бы расслышать звук, которого не было.
– Ничего, – сказал Николас.
– Ничего, – согласилась она, убирая инструмент обратно в сумку и закрывая ее резче, чем требовалось. – Даже если сами статуи вывезли, я надеялась, проход остался на месте.
– Возможно, мы недооценили вашу маму, – предположил он. – Сомневаюсь, чтобы его с легкостью мог найти каждый.
– Мировая война – недостаточное препятствие? – спросила Этта, проводя рукой по лицу. – Ладно… ладно… надо просто это обдумать.
– У меня есть идея, но, боюсь, она ужасна, – сообщил Николас, изучая замок на воротах и еще раз с усилием их дергая.
– Плохая идея лучше никакой, – заметила Этта.
– Я рад, что вы так думаете, потому что она потрясающе плоха. – Он повернулся к ней. – Мы можем обойти музей сзади, и я подсажу вас через ворота. Затем вы проскользнете в здание и возьмете сторожей или смотрителей в заложники, пока те не выдадут информацию о местонахождении статуй.
– Взять в заложники? – переспросила Этта.
– А вы не знали? Так настоящие пираты, вроде Черной бороды, сколотили свои состояния. Он брал выкуп за целые города, – сказал Николас. – Я даже обещаю научить вас стрелять из револьвера.
Вопреки всему, Этта улыбнулась:
– Ценю вашу веру в мои криминальные способности. Но даже если я кого-нибудь там найду, думаю, они просто позвонят в полицию и меня арестуют. Люди, обладающие такими сведениями, сделают все, чтобы защитить их.
Он прислонился к черной решетке.
– Они действительно вывезли все ценности?
Девушка указала на улицы вокруг них – руины, выгоревшие остовы зданий.
– Да, если они поняли, что экспонаты могут быть уничтожены или разграблены. Помню, вы говорили, что не хотите этого знать, но Германия вторглась во Францию и удерживала Париж большую часть войны. Франция точно так же поступила с картинами и скульптурами в Лувре – смотрители и добровольцы вывезли их за город и в итоге сохранили до конца войны.
– Когда я впервые узнал об этой войне, то подумал, Джулиан меня разыгрывает, – признался Николас.
Она кивнула.
– Хорошо, что музей подумал наперед. Одна бомба – и тысяча лет искусства и культуры могли быть потеряны.