… Внезапно Этта затосковала по телефону, спутниковой связи и роскоши никогда не чувствовать себя заблудившейся.
– Берегите себя, – прошептала Элис, обни-мая ее.
Слабое беспокойство, покалывающее Эттину кожу, переросло в парализующий ужас. Нет времени. На это нет времени, но…
– Надо идти… – услышала она тихий предупреждающий голос Николаса.
Девушка неохотно отпрянула, желудок отозвался болью. То, о чем вы говорите, – не вопрос морали. Это физически невозможно. Что изменилось бы… что изменится, если она предупредит Элис прямо сейчас? Мысли терзали ее; всего лишь небольшая рябь, разве не так? Небольшое изменение в безбрежном море событий. Если она не могла отправиться обратно в свое время и спасти Элис, не пересекаясь с самой собой, она, по крайней мере, могла ее предупредить. Она могла переписать это мгновение, побледневшее от ужаса лицо наставницы, кровь…
– Элис…
– Нет, нет, не надо, – перебила ее Элис. – Никаких слез, никаких секретов. Я хочу жить, как мне предначертано, Этта. Чего уж проще. Отец всегда говорит, что путь к настоящей жизни в том, чтобы идти по нему без ожиданий и страхов, влияющих на выбор… а это чертовски тяжело, когда путешественники приходят и уходят. Я хочу однажды узнать тебя, как ты знаешь меня. Хочу играть на скрипке, совершать свои ошибки, влюбляться, жить во стольких городах, во скольких только смогу… И ты хочешь отнять это у меня?
Этта не могла дышать; руки непроизвольно сгибались и разгибались, сдерживать рыдания стоило больших усилий. Она взглянула на Николаса, тот отвернулся, обозревая толпу и вежливо притворяясь, что не слушает. Наконец, она покачала головой:
– Нас называют стражами, потому что мы должны заботиться о вас, как вы заботитесь о нашем мире. И, Этта, не забывай: самое замечательное в твоей жизни то, что ты не обязана жить по прямой, как большинство из нас. Ты можешь в любое время прийти повидать меня. Как в песне: «Я буду видеть вас во всех старых знакомых местах».
Этта отпрянула, оглушенная, снова услышав эти слова. Она смотрела, как Элис махнула и шагнула в толпу, и вот уже даже вспышка ее ярко-рыжих волос померкла, а потом и вовсе исчезла.
– …Этта? Вы в порядке? – Она не понимала, что Николас говорил с ней, пока он не протянул руку, проведя большим пальцем по ее неповрежденной щеке.
– Она говорила это и раньше… в последний раз, когда я ее видела, прямо перед… – Перед тем, как она умерла. Она должна была это сказать. Должна была принять это, потому что теперь ей стало ясно, так мучительно ясно, что Элис помнила эту встречу. Она знала, что Этта попытается рассказать о том, что с ней случится, и в своей неповторимой манере дала ей понять: то, что она сказала в прошлом, – правда. Она не хотела знать. Не хотела менять жизнь, которой жила с Эттой до этого мгновения.
Но Элис так сильно любила ее, что все равно хотела удержать от путешествий или, по крайней мере, путешествий без знания всей правды. Может, потому-то мама так не хотела рассказывать Этте; она могла быть несентиментальной, а Элис с Эттой не могли.
– Она не хочет, чтобы я ее спасала. – Этта вытерла глаза, удивившись мокрым дорожкам слез, стекающих по подбородку. – Извините… я просто немного… подавлена. И устала.
Все, чего я хотела, так это спасти вас. И куда же ей теперь возвращаться? Какой теперь смысл выступать с дебютом, выстраивать карьеру, если Элис этого не увидит?
Она знала, что Элис вступила в то, что Роуз называла «сумеречными годами» жизни – она долго пожила, и, даже начиная заниматься, Этта понимала, что наставница не будет жить вечно. Но не могла примириться с этим. Не могла понять, как это все может быть справедливым.
«Я снова ее увижу, – подумала она. – Не в мое время, может, даже и не скоро, но однажды…»
– Вам не за что извиняться. Мы отдохнем, как только это станет безопасным, но сейчас надо двигаться.
Этта кивнула и последовала за ним.
Контуры его тела были жесткими, готовыми к драке. Острые режущие темные глаза оценивали каждого проходящего мимо человека.
Время от времени он тер содранную кожу на разбитых костяшках, и Этта знала: пока она переживала об Элис, он думал о том, что произошло за домом. Девушка потянулась провести пальцами по тыльной стороне ладони Николаса, пытаясь вырвать его мысли из порочного круга.
Они уже потеряли целый день, чтобы разгадать эту подсказку, но не могли терять ни секунды дольше на сожаления.
Этта пошла быстрее, почти перейдя на бег, но его размашистые шаги с легкостью поспевали за нею. Охватив взглядом улицу, она попыталась определить источник беспокойства, струящегося вниз по затылку.
– Как вы думаете, человек, схвативший меня, собирался сказать, что он не кто? – спросила она. – Не враг? Не Айронвуд?
– Если мисс… Элис… права и он не из Айронвудов, значит, из Тернов, – медленно проговорил Николас. – Что не менее опасно, учитывая, что они так же жаждут астролябию.
Роуз. Мужчина назвал ее Роуз.
– Он произнес имя моей матери, – сказала Этта. – Явно видел ее раньше, если принял меня за нее.
Николас коротко кивнул:
– Элис предположила, что в свое время ваша мать связалась с Тернами.
Этта нахмурилась. Что-то во всем этом ее задевало, скребло, словно наждачка, вопреки попыткам разгадать загадку. Мама хотела, чтобы она путешествовала, знала, что это неизбежно. Этта уже начала думать, что «последствия», упомянутые Роуз в споре с Элис, были связаны с попытками изменить временную шкалу, удерживая ее от путешествий. Но зачем Роуз было присоединяться к группе, которая хотела использовать астролябию в своих целях, и зачем мешать Этте ее получить? Или она провернула с Тернами такую же аферу, как с Айронвудами?
Роуз могла быть равнодушной, сдержанной, но до сих пор Этта не имела понятия, что ее мать может быть такой безжалостной. Это давало надежду, что если мама действительно верила, что она справится, то лишь потому, что тоже считала Этту бойцом.
Им предстоит долгий разговор, когда Этта ее найдет. Начиная с того, почему она перво-наперво просто не уничтожила астролябию, уберегая всех от бед.
Солнце садилось, и настроение города менялось на что-то, что заставило ее живот сжаться. За окнами опустились тяжелые шторы, в витринах появились картонки. Фонари не горели.
Людские толпы начали рассасываться, распадаясь на группки, держащие курс на переулки, запрыгивая в проходящие мимо автобусы и такси. Словно город в последний раз втянул воздух и затаил дыхание. Этте показалось, что она идет по краю грозящей обрушиться расселины.
– Я думал, у них есть… элек… электричество, – тихо сказал Николас.
Кожаная сумка у него на боку прыгала между ними, но время от времени тыльная сторона его ладони задевала ее, сбивая пульс с ритма.
– У них есть, – прошептала Этта, глядя на молочно-розовый закат. «Нормирование», которое упомянула Элис, или отключение электричества?
Они прошли Лестер-сквер; пары, одетые в меха и шляпы, прохаживались возле театров, делясь сигаретами, словно в любой другой день в любом другом году.
Почти пришли, почти пришли…
– Можно вас спросить? – сказал Николас в сгущающуюся между ними темноту. В воздух полился темно-синий проблеск последнего света перед наступлением ночи. Темнота обострила остальные чувства. Пахло бензином и дымом. От тротуара отдавался звук их шагов. Во рту пересохло, когда она попыталась сглотнуть.
– Спрашивайте о чем угодно, – ответила она.
– Что вы будете делать, когда найдете астролябию? – сдержанно и осторожно спросил он, зная, на что она действительно способна.
Этта не хотела лгать:
– Все, чтобы спасти маму. И мое будущее.
– Существуют ли обстоятельства, при которых вы отдали бы ее старику? – продолжил он.
Странный вопрос… Какая-то проверка?
Она подняла бровь:
– А вы бы отдали?
Его губы приоткрылись, но он быстро отвел взгляд к заливаемому ночью небу.
– Страшно представить, что он сделает, получив возможность забраться еще дальше в будущее, – заметила Этта. – То, как страстно он ее хочет и как далеко моей матери пришлось зайти, чтобы ее защитить, пугает. Это определенно заставляет меня передумать и не отдавать ему ничего. С ним не из-за чего играть честно.
– Но разве не самое простое решение – отдать ему астролябию и вернуться к нормальной жизни? Матери? Выступлениям на концертах? – напряженно спросил он.
– Вы хотите сказать: к тому, что на сегодня осталось от моей жизни. К той ее части, которую он еще не торпедировал. – Этте не хотелось продолжать этот разговор, пока ее мысли оставались удручающе запутанными. Ее мама была в безопасности и будет, если она найдет астролябию до истечения срока Айронвуда.
Он бросил на нее беспомощный взгляд:
– Торпедировал?
– Подводной ракетой, которая… Знаете что? – сказала она с легкой усмешкой. – Я объясню позже. Не уверена, так ли плоха идея торпедировать дурацкую астролябию и покончить со всем этим.
– Не слишком разумно. Вернуться домой было бы значительно легче, создавая проходы, а не плывя в Нассау, – заметил Николас. – Надеюсь, вы почтете это за комплимент, но, думаю, Айронвуд захочет увидеть вас с матерью как можно быстрее. Он даже может создать вам проход.
– Мы говорим о Сайрусе Айронвуде, верно? – театрально приподняв брови, уточнила Этта. – О том, кто грозился оставить меня в столь бедственном положении, что проституция покажется единственным выходом?
Николас застонал:
– Тогда мы создадим проход для вас с матерью.
– Если разберемся, как пользоваться астролябией, – уточнила она. Стоило только об этом подумать, как снова всем весом наваливалась усталость. По правде говоря, в ту секунду ей хотелось всего две вещи: маму и горячий душ. И зубную пасту – три. Последнее наверняка было нетрудно найти и, возможно, нашлось бы, не будь все магазины, которые они проходили, закрытыми.
– А мне можно