Спустя пару мгновений произнес пустым голосом:
– Я оказался прав, так? Нам нужно… нам нужно идти, прежде чем Айронвуд отправит за нами путешественников. Если еще не отправил.
Не отводя взгляда от мокрых камней и струящихся между ними ручейков, Этта кивнула. «Почему так? – пронзила ее мысль. – Почему он? Почему?»
– Ты знаешь, куда идти? – тихо спросил Николас, подняв руку, чтобы коснуться ее лица, но тут же отдернул, словно передумав.
– Это… Думаю, мы ищем Террасу слонов, – проговорила она, вновь обретя голос. – Она была на картине моей мамы – вид с небольшого возвышения. Однако я не знаю, где она находится.
– Ничего страшного, поиски не займут много времени. Думаю, мы достаточно близко, чтобы поймать резонанс. – Николас полез в сумку и дунул в гармошку. Проход отозвался дважды, отскочив от бесприютных камней. Этта напрягла слух, пробираясь сквозь слои зова, пока не поняла, откуда он исходил. Слышался, однако, и еще какой-то гул, который она не признала.
Она напряглась:
– Звучит по-другому, тебе не кажется?
– Так же ужасно, как и всегда, – Николас повесил сумку обратно на плечо. – Идем?
Стряхнув с себя беспокойство, она пошла за ним через заброшенный город. Часть ее гадала, сколько времени потребовалось джунглям, чтобы стереть большинство свидетельств человеческого существования, – Этте хотелось припомнить точную причину того, почему Ангкор-Тхом и Ангкор-Ват были заброшены. Кажется, это как-то связано с войной и неустанными приливами и отливами сил, разрушившими даже величайшие цивилизации. Без резонанса проход снова стих, и она не была уверена, сможет ли вообще его найти. Хотя мама показывала ей карту города, отмечая, где она копала – если она вообще когда-нибудь копала, подумала Этта, – тропинки так заросли, а камни и деревянные конструкции пришли в такое плачевное состояние, что девушка едва признала Байон, когда они проходили мимо.
– Это Байон, – объяснила Этта, заметив, с каким одобрением Николас смотрит на массивное сооружение. – Мама говорит, здесь запечатлено более двух сотен лиц, если присмотреться… некоторые верят, что большинство из них – король, построивший город, Джайаварман VII.
– Кажется, это один из способов добиться, чтобы тебя помнили, – предположил Николас. – Симпатичный дьявол. Как, на твой взгляд, я бы смотрелся на одном из этих храмов?
Этта рассмеялась:
– А как бы смотрелась я?
– Не могу вынести мысли, что твое лицо будет здесь, предоставленное самому себе, и только джунгли смогут им любоваться. – Он покачал головой: – Никогда. Я никогда этого не допущу. Разве что сделать с тебя носовую фигуру, чтобы какая-то частичка тебя всегда выходила в море, которому ты принадлежишь.
Этту так ошарашили его горячие слова, что она сама потеряла дар речи. Казалось, он это заметил и опустил голову, рассеянно хмурясь.
– Хорошо, – кивнула она. – Но только при условии, что ты дашь мне какой-нибудь меч. Может быть, даже повязку на глаз. Смотря что, на твой взгляд, сильнее напугает твою следующую добычу.
– Ага, – согласился Николас, нарочито подчеркивая свой акцент, – твой взгляд будет вселять ужас в сердца людей.
Она усмехнулась.
Барельефы по бокам храма потемнели от дождя и заросли, но Этта все еще могла разглядеть резную панель, изображающую базар: люди обменивались товарами, а над ними плавала рыба. Они быстро прошли мимо воинов, шагающих вместе со слонами на войну, какой-то огромной рыбы, заглатывающей оленя, и, наверное, королевского шествия, пробираясь через грязь по слабому намеку на тропинку. Дождь смыл всякие свидетельства того, что монахи вообще побывали здесь, но Николас не расслаблялся, не терял бдительности, пока они не заметили мерцающую стену света прохода, парящего над узнанной Эттой Террасой слонов. Той, что ее мать нарисовала и повесила над диваном в гостиной.
Терраса слонов находилась недалеко от – разум выхватил нужное слово – Пхимеанакаса, первого храма города. Того, что скрывал священное дерево, погребенное внутри него, где мама действительно проводила раскопки. Этта оглядела крутую лестницу, притулившуюся к многоуровневому храму; камень казался практически красным по сравнению с замысловатым серым сооружением, угнездившимся наверху.
Как с этим местом связана ее семья?
Девушка повернулась к возвышающейся перед ними террасе, принимая протянутую руку взобравшегося на нее Николаса. Король обозревал с этой террасы шествие своей победоносной армии, а вокруг, вырезанные в камне, высеченные из колонн, стояли слоны. Площадка словно бы почивала на их спинах.
– Стоит на плечах памяти, – выдохнул Николас. Теперь Этта поняла смысл подсказки – слоны славились своей памятью, – но это не объясняло того, почему проход заставлял воздух икать. Исходящий от него звук, обычный громогласный рев, практически заглушал второй, более низкий ритм. Это напомнило Этте ощущение биения пульса в другой, неожиданной части тела.
– Что случилось? – спросил Николас.
– Ничего, просто… – Этта посмотрела на город, медленно повернувшись, чтобы окинуть взглядом деревья, словно бы перешагивающие через стены. Лица Байона отвечали ей тихими безмятежными улыбками. Когда еще она снова это увидит – увидит город до того, как в него хлынет человечество?
Никогда.
Она осознала: в этом-то и состоял соблазн путешествий во времени, их опасность: возможность, свобода тысячи возможностей, где жить и как начать все сначала. Открывалось столько красоты – успевай только останавливаться, чтобы посмотреть. На этом фоне терялись даже самые главные опасности: разрушение проходов, угроза потеряться или оказаться в недружественном времени.
– Пора, – протягивая руку, тихо проговорил Николас.
Она снова почувствовала болезненно нарастающую жажду музыки. Пальцы прижались к боку, и девушка вообразила, как бы она попыталась извлечь из струн песнь глубоко сокрытой, теплой, не скованной ничем жизни. Рассекая влажный воздух джунглей, Этта отдалась наэлектризованной дрожащей хватке прохода, горюя о том, что никогда не увидит это место снова.
Париж1880
15
Этта пришла в себя на траве под щедрым покровом тени, в ушах гудело, голова раскалывалась – но она была в сознании. И не просто в сознании, а без тошнотворного головокружения, шедшего рука об руку с последними проходами.
Она села, вытряхивая из волос красные листья.
Прохладный осенний воздух казался практически золотым, пробиваясь через огненную завесу листьев. Повернувшись, Этта ничуть не удивилась, увидев раскинувшийся перед ней Люксембургский сад – видение в теплом дневном свете.
– Ты оказалась права, – Николас сидел, привалившись спиной к тому же дереву, потирая лицо. – C’est le Jardin du Luxembourg[4].
Этта не смогла сдержать слабой глуповатой улыбки:
– Скажи это еще раз.
– Что, прости? – переспросил он.
«Скажи еще раз», – подумала она. Его голос творил с французским что-то невероятное. Слова окутывали ее, словно теплый мед.
– C’est le Jardin du Luxembourg, – повторил он, явно сбитый с толку.
– А… какой, думаешь, сейчас день?
– Тот же, в каком мы проснулись в Лондоне, – ответил он, зная, о чем она думает.
Эттино платье порвалось в нескольких местах по подолу и из небесно-голубого стало коричневым – точь-в-точь под цвет мутных рек. Сапоги покрылись коркой засохшей грязи и перегноя, и не прикасаясь к волосам, было понятно, что в некоторых местах они просто стоят дыбом.
Николас быстро огляделся по сторонам – убедиться, что за ними не следят, – и принялся приглаживать ее вихры, собирая волосы на затылке и подвязывая их лентой. Он осторожничал, чтобы не коснуться ее кожи, а Этта изо всех сил сопротивлялась искушению опереться на его плечо или обнять за узкую талию.
Семь дней. Даже меньше.
– Пошли? – спросила она.
– Давай действовать медленно и осторожно, – сказал он. – Не хотелось бы наделать шуму…
А ей хотелось, что это было безопасно для него. Странно: миновав последние деревья и остановившись на краю тропы, Этта не могла понять, в какое время они попали.
Женская мода где-то между девятнадцатым и двадцатым веками: яркие, прекрасно скроенные жакеты с длинными юбками, мельтешащими сзади или украшенные слоями оборок, преувеличивающими естественные изгибы тела. Волосы прятались под чепцами и шляпками, украшенными цветами и лентами.
Мужчины, сопровождающие дам либо играющие в карты или шахматы, носили костюмы и шляпы. Некоторые прогуливались вокруг большого пруда с тросточками. Дети бегали между и вокруг художников и их мольбертов; женщины сидели рядом на скамейках, лениво беседуя. И это еще не все отличия от Люксембургского сада ее времени. Во главе сада, за центральным прудом, блестевшим на солнце, возвышался сам дворец, такой же величественный, как она помнила: словно уцелевшая часть Версаля, разрушенного временем.
– С нами все должно быть в порядке, – понизив голос, проговорил Николас. – Хитрость в том, чтобы ни с кем не встретиться взглядом.
Его словно бы поймали на крючок: вот он стоял подле нее, напряженный, словно мраморная статуя, а вот – побежал, будто пуля, перепрыгивая через ближайшую клумбу, взъерошив яркие цветочные головки. Женщины визжали, когда он пробегал мимо, мужчины кричали вослед – Николас не утруждал себя запруженной дорожкой вокруг фонтана, а срезал напрямую, прошлепав по неглубокому бассейну и выпрыгнув на другой стороне. Двое мальчуганов попытались последовать за ним, прежде чем были отловлены нянями.
На мгновение Этта остановилась, все еще протягивая за ним руку. Проходящий мимо старик с добрым лицом прижал что-то холодное к ее ладони – несколько монет.
– Подождите… нет! – начала она, пытаясь их вернуть. – Я не… неважно.
Сунув монеты в карман, она побежала за Николасом, пытаясь стряхнуть обиду от того, что ее приняли за нищенку. Все когда-то случается в первый раз, чего уж там.