Импровизированный бинт соскользнул с икры девушки, открывая край вздувшейся волдырями огнестрельной раны. Им нужно… Чему его учили про микробов и болезни? Продезинфицировать каким-нибудь алкоголем. Замотать чистым бинтом и молиться Богу, чтобы он ее не обезобразил.
Когда Этта повернулась к нему, опершись о стол, он поразился усталости и ужасу, так глубоко врезавшимся в ее прекрасные черты.
– В чем дело? – спросил Николас.
Этта отвергла вопрос, пожав плечами.
– Я не умею читать мысли, – заметил он. Это был чужой дом, и пока они не удостоверятся, что он принадлежит Линденам и никто сюда не заявится, он не мог избавиться от беспокойства.
Этте удалось слегка улыбнуться:
– Иногда возникает ощущение, что умеешь.
Довольно часто их мысли текли в одном направлении, но порой Этта оставалась такой же загадочной, как звезды на небе. Николас заставил себя подняться с пола и подошел к ней.
– Не знаю, почему это меня расстраивает, – сказала Этта, теребя концы ленты, которой он повязал ее волосы. Николас поймал ее руку и сжал в своих ладонях. Девушка так затрепетала, что он испугался, что она возьмет да и выпорхнет в окошко. И, конечно, этот пьянящий цветочный аромат, сводящий его с ума, заставляющий думать о шелковистом ночном воздухе, луне, висящей, как опал, в небе и…
– Все путешественники такие? – спросила она, обводя комнату свободной рукой. – Коллекционеры? Туристы в разных эпохах? Разъезжающие посмеяться и насобирать сувениров для показа? Символов событий… – Она взяла клочок бумаги. – Смотри: кто-то взял себе билет на «Титаник», а вот коробка с надписью «Помпеи», которую я даже не стану открывать. Есть ли во всем этом смысл, кроме как потешить себя? София утверждала, что путешественники защищают временную шкалу, но, похоже, они защищают только свое право на любопытство.
Комната казалась собранием трофеев беспорядочной жизни, не имевших ничего общего, кроме одного: принадлежности к разным эпохам. Часы в странном стиле ровных линий; мечи на стенах; фарфоровые безделушки; шелковые халаты и одежда, превосходящие все его самые смелые фантазии; ломкие пожелтевшие плакаты и газеты – и все это рядом друг с другом, словно подобное смешение было чем-то совершенно обыкновенным. Склад семейных сокровищ или личный музей.
– Разве это так уж плохо? – спросил Николас. – Развлечения – привилегия, доступная немногим. Искать их – не преступление. Даже ты почувствовала восторг от путешествий. Не хочешь посмотреть на это как на тягу к знаниям?
– Верно, – кивнула она. – Но я не могу перестать думать, что проходы предназначены для чего-то другого. Они создавались поколениями путешественников, верно? Откуда они узнали, как это делается, и почему прекратили?
Юноша отпустил ее руку, пытаясь придумать, как бы сменить тему на более безопасную. Этта была слишком умна, и Николас знал, что она обо всем догадается, едва он заберет астролябию у нее из рук. Теперь ему стало очевидно, что девушка не собиралась возвращать астролябию Айронвуду; он чувствовал, что план, о котором она молчала, был так же опасен, как и смел, – что она попытается использовать артефакт, чтобы вернуться в свое время, спасти мать и спастись самой. И хотя он не мог не восхищаться ее смелостью и сожалеть о безрассудстве, Николас хотел, чтобы она поняла, как глупо верить, будто от Айронвуда можно ускользнуть. В данной ситуации старик согласился бы, что его уход без разрешения не противоречил духу их сделки: следовать за нею любой ценой – коль скоро он вернется с астролябией. Но как Этта может быть уверена, что он простит ей подобное неповиновение?
Она возненавидит его за обман и предательство, но это он переживет. Однако он не мог жить, зная, что она находится в постоянной опасности. Что Айронвуд втоптал в грязь ее цветение. Это был единственный способ спасти ее саму, ее мать и свое будущее.
Этта поймет это. Со временем.
Возможно.
– Как думаешь, за чем они пошли? – спросила она, глядя на него ласковыми сонно-голубыми глазами.
Задай этот вопрос любой другой человек, Николас мог бы отмахнуться от него и продолжить заниматься своими делами; но ему было важно, что она искренне интересуется его мнением, даже зная, кто он такой. Он распознал желание, поскольку сам сгорал в таком же.
Желание. Усталость выпарила его до самых простых инстинктов. Он жаждал ее губ, ее прикосновения, уважения, внимания.
В ней. Рядом с нею. Вместе с нею. «Невозможно», – напомнил он себе.
Возможно, это было благом, что он не мог пересечься с самим собой, чтобы не было соблазна застрелить себя до заключения сделки с Айронвудом.
– Какой мужчина устоит перед богатством, ждущим, чтобы его нашли? – сказал он, проводя пальцем по резному краю стола темного дерева. – Или женщина, если на то пошло? – добавил он, думая о Софии.
– Возможно, – медленно проговорила Этта, перебирая лежащие на столе бумаги.
– Ты не согласна?
– Да нет, не совсем, – ответила она. – Наверняка это было мотивацией большинства, особенно тех, кто пришел позже. Но ведь первые путешественники не знали, что найдут? Требуется немалое мужество, чтобы шагнуть навстречу неизведанному.
– Или шантаж и страх, – многозначительно добавил он.
Она рассмеялась:
– Не думаю, что ими руководил страх… во всяком случае, надеюсь. Это были люди, преодолевшие невозможное, нашедшие способ сломать все законы природы. Они открыли целые миры. Может, они видели себя исследователями или учеными. Или, может, видели в этом призвание: выяснить, что ждет впереди, и что-то исправить. – Она говорила со все большим пылом. – Возможно, Элис была права – они изменили слишком многое, и все вышло из-под контроля.
– Призвание? – В его голосе невольно прозвучала насмешка.
– Конечно, – кивнула она. – Ты в это не веришь?
– Я верю в выбор, куда идти и зачем, а не в то, что путь уже существует и просто ждет, когда я на него набреду.
– Так ты не считаешь мореходство своим призванием? – поинтересовалась она.
– Нет. Это была единственная доступная возможность, и я видел, чего смогу добиться, если хорошенько потружусь.
Николас сам не мог поверить, что сумел выразить свои туманные чувства так просто и четко.
– Мне нравится плавать, – продолжил он, переминаясь под ее пристальным взглядом. – Я люблю вызов, который море бросает нам на каждом шагу. Оно позволило мне увидеть столько, сколько я и не мечтал, и подпитывает желание увидеть еще больше. И кроме того, я оказался чертовски хорош в этом деле. Что не отменяет очевидного факта: мое поприще выбрано не мною. И не божественным провидением.
Будь Холл по натуре коммерсантом, он мог бы пристроить Николаса подмастерьем торговца и пожинать плоды его талантов, пока Николас не накопил бы денег, чтобы купить себе свободу. Между тем его свобода была отправным пунктом, а не мучительным вопросом будущего; не тем, что нужно было еще заработать. Холлы ненавидели рабство не только за то, что оно делало с самими рабами, но и за то, как оно корежило души их владельцев.
Как капитан Николас мог бы прокормить себя, а также получал возможность показать миру, чего он стоит. Как владелец компании, обладая богатством за гранью воображения, он мог оставить след в истории.
«Скажи ей, – подумал он, сжимая руки в кулаки. – Скажи ей правду, чертов ублюдок».
– Я всегда считала, что прирожденный талант – знак, чем нужно заниматься, – сказала девушка. – Это и доставляло мне больше всего проблем.
– Думаешь, скрипка – твое призвание? – спросил он. – Даже после всего, что произошло?
Эттина рука застыла над небольшой лакированной шкатулкой, которую она выкопала из-под груды книг.
– Думаю… Я даже не уверена, что сейчас это возможно. Моя жизнь так сильно изменилась. Не думаю, что теперь смогу вернуться к тому, что было. Но… возможно, у меня есть и другие варианты… о которых я раньше и не подозревала.
Или не думала, что стану их рассматривать.
– Не сомневайся, – сказал он, как только обрел голос, – на моем корабле тебе всегда найдется место.
Ее лицо осветилось умной прекрасной улыбкой:
– Ты позволишь мне взобраться на такелаж? Зарифовать паруса?
Его будто громом поразило:
– Исключено.
Она снова рассмеялась:
– Как будто ты сможешь меня остановить.
Несмотря на голоса в голове, требующие, чтобы он вел себя разумно, чтобы следовал своему собственному чертовому совету больше так не делать, он протянул руку, убирая волосы с ее лица.
И святой боже, когда она смотрела на него, как сейчас… он чувствовал, словно ступил в голубо-белое сердце пламени. Темные зрачки расширились в ее светлых глазах, зубы поймали уголок губы, и Николас пришел к чрезвычайно бесполезной мысли, что если кто и должен кусать эти губы, то только он.
Поборов свой нахмуренный взгляд, Николас отступил, чувствуя, словно выныривает из-под воды.
– Что… что именно мы должны делать?
– Не знаю, – с дерзкой улыбочкой ответила Этта. – Ты так красив, что иногда я совершенно теряю ход мыслей.
Николас отвернулся, оглядывая комнату, изо всех сил пытаясь побороть собственную улыбку.
– Вон письменный стол. Внутри может найтись что-нибудь полезное, что подскажет, где мы находимся, – сказал он. – Я посмотрю в ящиках.
Она кивнула, с новыми силами возвращаясь к груде. Тяжелый сундук оказался не заперт, но, кроме нескольких мешочков с еще не выдохшейся лавандой, хранил лишь несколько одеял. Николас повернулся на резкий стук за спиной и увидел, как Этта борется с упрямым нижним ящиком стола.
Девушка сдула с глаз выбившуюся прядь волос:
– Закрыто.
Николас попробовал сам, но, даже приложив свои вес и силу, единственное, чего добился, так это отломил металлический набалдашник.
– Думаешь, я не знаю, как выдвигать ящики? – качая головой, спросила она, забирая у него ручку.
– Зачем держать все на виду, а запирать лишь этот ящик? Какой смысл?
– А такой, – прошептал из тени шелковистый голос, – что у вас нет ключа.