.
Этта подняла глаза, с удивлением обнаружив, что плачет.
– Не понимаю… что это значит: Айронвуд хочет спасти одну жизнь. Чью? Огастеса? Джулиана?
Николас знал, но ответил Хасан:
– Его жены. Минервы.
– Что? – Этта боролась с желанием вытянуться, вынудив Николаса объяснить, почему он выглядит так, словно вокруг него рушится мир.
– Значит, он хочет все, – наконец сказал Николас. – Чертов ублюдок…
Хасан откашлялся, многозначительно глядя на Этту.
– По молодости они несколько лет были женаты, – продолжил Николас. – Я не знаю подробностей – только то, что рассказал мне Джулиан. Брак по любви, что редкость для путешественников, но сложившийся во время чрезвычайно нестабильного жестокого времени войны между семьями. Его соперники из других семей воспользовались тем, что Айронвуд спрятал ее где-то в прошлом, чтобы защитить. Они обнаружили, где она, дождались года, куда у Айронвуда не было прохода, которым он мог бы воспользоваться, чтобы вмешаться, и убили ее в отместку. В итоге они сделали убийство неотвратимым, разве что Айронвуд выбрал бы возвращение назад, чтобы предупредить себя и снова прожить тот год, оказавшись рядом, когда ее придут убивать в 1456 году. Что, конечно, изменило бы и его судьбу, и облик окружающего мира. Если бы он сдался и жил с нею нормальной жизнью в том году, не путешествуя, не ведя свою маленькую войну, он бы не добился власти или союзов, а без них не стал бы Великим Магистром.
Боже мой. Письмо скользнуло на пол из ее безвольных рук.
– Он выбрал власть.
Но это… бессмыслица какая-то. Он любил эту женщину так сильно, что принес в жертву сыновей и внука, лишь бы найти астролябию и спасти ее… однако первый выбор сделал в пользу вновь приобретенного богатства, власти и контроля над семьями.
У него отняли единственное, чего он хотел. Интересно, он всегда был таким, как сейчас, или потеря лишила его чего-то жизненно важного? Стал бы он таким, каким был сейчас, если бы ее не убили?
– Он женился на матери Огастеса и Вергилия, но… Боже мой, – проговорил Николас. – Должно быть, он выяснил, какие события играли решающую роль на пути к успеху, и обнаружил лазейку, через которую можно было бы вернуться и спасти ее. Он мог бы связаться с собой прошлым… или добыть астролябию. А тридцатое сентября? Его жену убили первого октября. Вот откуда этот срок – чтобы действовать незамедлительно.
– Есть правила, но их можно переписать, если чернила держит одна рука, – кивнул Хасан. Этта повернулась к Николасу:
– Если он изменит прошлое, твой отец, а потом и ты не родитесь?
Он покачал головой:
– Нет, я просто осиротею в своем времени… брошенный в любую последнюю точку между старой и новой временной шкалой. Мое будущее и будущее стражей… находятся под угрозой, как и твое.
Может ли рябь от подобного изменения распространяться так далеко и так сокрушительно? Почему спасение одного человека значит, что так много других: Элис и Оскар, и все миллионы и миллиарды людей, живущих и работающих в этом мире, – могут не появиться или лишиться существования?
– Эти ашваки[9] – Терны – не лучше. Эти путешественники и их стражи желают астролябию по тем же причинам: уничтожить все, что Айронвуд создал для себя, восстановив привычный им мир, – объяснил Хасан. – Роуз находилась под влиянием их страстей, а также того, скольких из нашей семьи убил Айронвуд за отказ сесть за его стол. Эбби был раздавлен, когда Роуз ушла искать их, но разве у нее был выбор? Айронвуд забрал ее родителей. Она была вне себя, что Эбби хотел просто спрятаться.
Итак, ее бабушка с дедушкой – родители Роуз – погибли не в дорожной аварии в Рождество.
– Неимоверно, – проговорила Этта, пытаясь сопоставить образ рассерженной молодой женщины с той, которая ее вырастила. – Я понимаю ее мотивы… но изменить все будущее?
Хасан глубокомысленно хмыкнул:
– Сперва все Терны хотели поставить Айронвуда на колени – восстановить совет семей, спасти своих близких от служения ему. Видишь ли, временная шкала, которую они знали, была первоначальной временной шкалой. Вряд ли ты будешь спорить, что у нее больше прав на существование, чем у той, что пришла ей на смену?
Так, значит, она действительно выросла в измененной реальности. Все, что она знала, было результатом изменений, внесенных Айронвудом, порабощающим семьи. Итак… какая шкала времени заслуживает существования? Ее? Их?
Усталость обрушилась на нее одним махом. Этте показалось, что ее голова набита ватой, колени подогнулись. Комната завалилась набок за секунду до того, как ее подхватили чьи-то руки; они помогали ей удерживать равновесие, пока перед глазами не перестали плясать черные пятна.
– Этта? – Лицо Николаса всплыло у нее перед глазами.
– Я в порядке, – пообещала она. – Просто…
Выражение лица Хасана изменилось, заострилось.
– Кто ты такой, чтобы так фамильярно себя вести с моей маленькой племянницей? Убери руки, или я тебе помогу.
– Фамильярно? – повторила она, а Николас, схватив ее еще крепче, ответил:
– Ее муж.
Этта поперхнулась. Руки Николаса еще раз сжали ее руки в молчаливом предупреждении. Он обвил руки вокруг ее плеч, имитируя любящие объятия. А когда она вдавила каблук ему в ногу, едва поморщился.
Кто, простите?
Если ее ложь распалила, то на Хасана оказала противоположное действие, погасив вспышку ярости, превратившую его благородное лицо в почти зловещее. Во всяком случае, в основном погасив.
– Не думаю, что Эбби одобрил бы этот союз, – сказал он.
– Почему? – с вызовом поинтересовался Николас.
– Она выглядит так, словно больше всего на свете хочет скормить тебя львам, – объяснил он.
Этте, наконец, удалось вырваться. Она не поняла, что на нее подействовало – то, как выражение его лицо смягчилось, стало более уязвимым, чем она когда-либо видела, или тот простой факт, что Николас редко делал что-либо без веской причины, – но она удержала язык за зубами, вместо того чтобы уличить его во лжи.
– Вот вернемся на корабль, – сказала она, поворачиваясь к Хасану с заговорщической улыбкой, – пущу по кусочкам на корм акулам.
– Моряк? – Хасан повернулся, чтобы еще раз оценивающе на него посмотреть. – Пират, очевидно.
– Пират в законе, – устало поправил Николас.
– Единственные пираты, которых я знаю, – с Варварского берега, – глядя на Николаса, заявил Хасан. – Они, знаете ли, не так дружелюбны к европейцам. Они торгуют рабами, и их вкусы обширны. Захватывают их в Африке. Захватывают в Европе. Девушка вроде этой будет в цене: ее глаза, кожа, волосы. Мужчины за такую не поскупятся.
Этта неподдельно ахнула:
– К чему ты клонишь?
– Кажется, он пытается спросить, не наложница ли ты, – с хмурой улыбкой предположил Николас. – И не нужна ли тебе помощь.
– Нет! – выдохнула она. – Мы не из этого времени, и то, что ты думаешь, будто он способен на нечто подобное…
Хасан заметно расслабился, даже когда Николас успокаивающе положил руку ей на плечо:
– Я слышал о таком… видел… вот и тревожусь. Если Эбби здесь нет, значит, защищать тебя должен я. Но если он твой муж, как он говорит, значит, доля ответственности лежит и на нем.
– Я могу сама о себе позаботиться, – пробормотала Этта.
– Что есть, то есть, – подтвердил Николас, поднимая письмо. Снова пробежал по нему взглядом. – Но, видишь ли, мы спешим. Айронвуд захватил «сладкую Роуз» и угрожает убить ее и, весьма вероятно, убьет, если мы не поймем, где она кое-что спрятала. Последняя фраза тебе о чем-нибудь говорит? Принеси жасмин для невесты, вечно спящей под небом, и ищи знак.
– Мой отец очень любил загадки вроде этой, но не могу сказать, что слышал ее раньше. – Шаги Хасана были легки, когда он двинулся по комнате, пробегая руками по каждой вещи; все они явно были дорогими. Он взял фотографию тигриной охоты и, стерев слой пыли с ее стеклянного лица, продолжил: – Он ушел, но я надеюсь снова его увидеть. Возможно, не таким старым, каким он был, а юношей, открывающим эту эпоху. Возможно, он не узнает меня, но я его узнаю. А до этого дня я буду заботиться о нашей семье и попрошу вас быть моими гостями. Когда я уйду, можете распоряжаться моим домом, как своим собственным.
– Спасибо, – поблагодарила Этта. – Но что значит, когда я уйду?
У них было… Сколько дней осталось до тридцатого? Шесть?
– Я отправляюсь в Багдад – забрать жену, маленькая кузина, – сказал он с почти дурацким выражением счастья на лице. Она в очередной раз попыталась прикинуть, сколько ему лет, и пришла к выводу, что не больше семнадцати. – Самара сильно расстроится, что разминулась с вами. Она уехала побыть с сестрой и ее новорожденным ребенком. Я останусь здесь – продать индиго и жемчуг и заберу ее, как только товары закончатся и появится возможность примкнуть к каравану или к какой-нибудь компании.
– Значит, купец, – уточнил Николас.
Хасан кивнул, его улыбка слегка искривилась на пухлом лице.
– Естественно. Эбби приносил мне много книг, учил многим языкам. Английскому, турецкому, французскому, греческому. Я, конечно, не могу путешествовать, как вы, но он помог мне далеко уйти на своих двоих.
– Я рада, что мы встретились, – искренне призналась Этта, снова и снова поражаясь, что он – часть ее семьи, что бы это слово теперь ни значило. – Когда думаешь уходить?
– Я бы ушел неделю назад, – ответил Хасан, – но из-за некоторых племен по пустыне небезопасно ходить в одиночку. Так что я жду – должно быть, осталось не долго.
– В самом деле? – спросил Николас. – А что это за пустыня?
Удивленно рассмеявшись, Хасан чуть не выронил фотографию:
– Возможно, тут-то нам и стоит начать все с начала? Мои новые друзья, позвольте мне быть первым, кто смиренно поприветствует вас в городе городов, Димашке. Дамаске.
Пройдя через проход, ни Этта, ни Николас не знали, который час, но когда Хасан осторожно сообщил, что сейчас три утра, его враждебность стала вполне объяснима.