…
Эттина нога ударила в уязвимое место, и мужчина упал на колени. Повалившись на горячий камень, девушка едва поднялась на четвереньки, как ее снова свалил резкий удар в голову. В рот набились пыль с грязью, скрежеща между зубами. Она попыталась отползти, перед глазами разлилось что-то черно-белое, закрывая обзор на ее кровоточащую руку, распластанную на бледном камне.
За спиной послышался рык ярости, а спину лизнуло порывом ветра. Этта снова упала вперед, но успела сдернуть покрывало с лица. Тогда-то она и увидела Николаса, таранящего плечом одного из мужчин, которых заметила прежде.
Вокруг собирались люди, некоторые начинали молиться, другие не могли оторвать глаз от Николаса, впечатавшего кулак в лицо одному из нападавших, тогда как второй прыгнул ему на спину. Рука второго исчезла в складках балахона Николаса, и Этта услышала, как юноша закричал, ударяя его затылком и сбрасывая на землю.
Никто не пошевелился, чтобы помочь, пока с базара не прибежал Хасан, взывая о помощи. К тому времени оба незнакомца в черных одеждах поднялись на ноги; Этта не видела, как им это удалось, но они ринулись в хаос, который сами же и создали, подгоняемые янычарами.
– Этта… Этта! – Николас упал перед ней на колени, его легкие раздувались, словно мехи. – Ты ранена?
Прежде чем ее опухший язык смог вытолкнуть ответ, юноша, словно бы удивленно моргнув, покачнулся. Она потянулась к нему: одна рука схватила юношу за руку, чтобы поддержать, вторая двинулась к его боку, где растекалось большое влажное пятно отчаянно-алой крови.
– Нет, – задохнулась Этта, – нет, нет! Николас!
Но даже она не смогла удержать его, когда он упал.
19
Он знал, что дела плохи, потому что рана вообще не болела.
Фрагменты последних часов рассеялись в голове, словно разметанные ветром белые лепестки, устилавшие открытый внутренний дворик. И это все случилось несколько часов назад? Невероятно. Стояла темень. Должно быть, прошли дни, а он никак не мог вынырнуть из глубины ужасного напряженного сна.
Над головой плыли мягкие голоса. Мягкие руки приподняли повязку на боку, чтобы осмотреть рану. Мягкие тряпки стерли адский пот с лица. Чего Николас не ожидал, так это того, сколь мягким окажется прикосновение смерти. Почему-то казалось несправедливым выйти из боя. Остаться без сил жечь, чертыхаясь, перекрикивая шум битвы, пока из груди не вырвется последний вздох. Разве он не имеет на это права? Или все лишь казалось таким неправильным, потому что он прожил всю свою жизнь в отчаянной борьбе, напрягая все силы? Отходя с шепотом… эта мысль, казалось, уселась у него на груди, отчего дышать становилось все труднее и труднее.
Возможно, он подумает об этом еще немного, когда чуть отступит усталость.
Да.
Место, куда они его перенесли, пахло землей. Вокруг постоянно звучало тихое шарканье ног и голоса. Что он понимал из их языка, не имело значения; из-за рева крови в ушах сосредоточиться не получалось. Больница? Он заставил себя открыть глаза, как только его век коснулся свет.
Вокруг оказались стены, чистые и белые, словно в могиле, богато украшенные резьбой. Николас постарался не отключаться как можно дольше, чтобы рассмотреть, что же там было. Тысячи солнц. Тысячи цветов. Покой и умиротворение. Даже вода, которой обтирали его лицо, сладко благоухала, напоенная цветами, напоминавшими ему Этту. Но, конечно же, что бы сейчас не заставило его думать об Этте?
Хотя рядом с ним стояли свободные койки, в этой части коридора он был один, оставленный смотреть на воду, переливающуюся в комнатном фонтане, на молодых мужчин и женщин, пришедших к нему наполнить чаши. Его приподняли, заставляя выпить безвкусный бульон. Кажется, он сказал им, что это бессмысленно – горло опухло и саднило, словно он проглотил солнце. Он-то знал.
Рана не убила его.
Убьет лихорадка.
Несмотря на то что он боролся очень слабо, его плотно закутали, загнав в ловушку собственного тепла, но, кроме как потеть и страдать, ничего не оставалось. Все эти люди ухаживали за ним, но никто из них не мог ему помочь.
Этта может.
Этта могла.
Святой Боже… он видел человека, пытающегося размозжить ее голову о камень, и самая последняя подвластная ему цепочка событий разорвалась. Она в порядке? Где она? И какой сегодня день… сколько их прошло? Догадается ли она идти без него?
Когда его глаза снова закрылись, он увидел не ее лицо, а лицо Холла… так он выглядел, присев перед Николасом, когда мальчик был ему по пояс, сообщая, что они уезжают. Капитан протянул ему руку – большую, такую большую и теплую.
Холл… Кто скажет Холлу, что с ним случилось? И Чейзу? Возможно, один из них сможет разыскать Айронвуда, только чтобы выяснить, что у того тоже нет определенных ответов.
Пропал. Он будет известен не тем, что совершил, а тем, как умер. Большинство моряков принимали, что это слово означало конец – со всей его смертельной простотой. Но Холл и Чейз слыли безжалостными оптимистами. Смогут ли они выдержать бремя неведения? Снова попал в рабство, стал пищей для акул, сгнил в тюрьме… Они могут сколько угодно мучиться, гадая, но так и не приблизятся к истине.
Николас начал измерять время призывами к молитве. Каждый раз, чувствуя, что кто-то рядом, он инстинктивно напрягался, пытаясь дотянуться до несуществующего ножа под подушкой.
Николас проснулся от звука тихого гудения и треска ткани, повернул голову, чтобы посмотреть, кто это. На соседней кровати сидел юноша, рядом стояла корзинка с белым льном или грубым шелком. Рулоны ткани были испорчены, изуродованы зияющими дырами и разрывами; возможно, их пожертвовали в больницу на бинты, или, возможно, раньше они служили постельным бельем, а сейчас получили вторую жизнь. Молодой человек без труда раздирал холсты на длинные полосы; прорехи ослабили ткань, сделав ее беспомощной перед его силой.
Разум Николаса не мог идти прямой дорогой, держаться единственной мысли, не теряя ее в жару лихорадки. Но образ никуда не делся, даже когда глаза, отяжелев, закрылись. Что же за задача перед ним стояла?
Деньги… Власть…
Разрыв. Раздирание. Ткань. Время.
Почему он был здесь.
Почему Этте пришлось вернуться.
Время… они находились практически вне времени… Этта…
Этта. Ему нужно поговорить с Эттой.
Возможность представилась только ночью – воздух заполнил знакомый голос. Продрав глаза, Николас увидел Хасана, разговаривающего с одетым в чистейшие одежды стариком с бочкообразной грудью. Николас попытался открыть рот, но издал лишь жалкий всхлип. Никто не услышал его, пока он не прокашлялся.
– Мой друг, позвольте принести вам воды… – Старик с волосами столь же серыми, как серо было у Николаса в голове, повернулся, бросив взгляд в его сторону. Николас схватил Хасана за балахон, прежде чем тот успел отстраниться.
– Этта, – прохрипел он, тщательно выговорив слово. – Приведи… приведи ко мне Этту.
– Уже поздно, – чуть ворчливо ответил Хасан. – Ты бы хотел, чтобы она увидела тебя таким?
Так она что, вообще сюда не приходила?
– Сейчас же, – сурово отрезал он, но, призадумавшись, тихо добавил: – Пожалуйста.
– Да, хорошо, – сдался Хасан. Вставший на колени подле Николаса Хасан начал подниматься, принимая свою изначальную позу, склонившись над его лицом.
– Баха’ар, – начал он тихим замогильным голосом. – Не умирай так далеко от моря.
Николас закрыл глаза, ожидая, и не открывал их, пока не услышал знакомые Эттины шаги, спешащие по кафельному полу. Стало совсем темно – вечер теснил день. Вокруг, согревая своим светом постель, горели свечи. Он подумал об их ночи – вспомнив выражение ее милого лица, как она смотрела на него, – и у него что-то сжалось в груди.
Ее шаги замедлились, он знал, что, должно быть, выглядит так же ужасно, как себя чувствует. Выражение Эттиного лица рвало ему сердце – как же хотелось забрать ее боль. Он мечтал увидеть последнюю улыбку, прежде чем рассказать ей правду.
– Как насчет поцелуя, а? – прошептал он.
Она, кажется, улыбнулась и медленно опустилась на пол, прижавшись мягкими холодными губами к его губам. Отстранившись, Этта не убрала руки, поглаживая его по щекам, лбу, голове.
– Где? – спросил он, снова прочищая горло.
– Кеймейр – больница здесь, в Дамаске, – тихо проговорила она, поджимая под себя ноги. – Я хотела забрать тебя домой, но Хасан беспокоился, что нас выследят чужаки. Да и без врача тебе никак.
Николас скривился, и девушка тихонько рассмеялась.
– Хасан стоял на страже. До сих пор он едва давал мне тебя увидеть. Прошлой ночью пришлось красться под покровом темноты.
– Одной? – Он окинул ее неодобрительным взглядом, но девушка не обратила на это внимания.
– Но я попалась, и он оттащил меня обратно в дом. Ты проспал последние два дня.
Два дня. Боже. Всего три дня до назначенного стариком срока?
Его сердце заколотилось от страха – за нее, женщину, ответственную за эту безумную погоню.
– Те, напавшие на нас, их поймали?
Ее руки продолжали его поглаживать, и он жадно тянулся к ее прикосновениям, чтобы она не отстранилась.
– Увы, нет. Жаль. Думаешь, это стражи?
Наверняка. Выслеживали Роуз и наткнулись на столь же ценный подарок судьбы в лице Этты. Черт возьми, они и дня провести не смогли без того, чтобы их поймали. Каким никчемным защитником он себя показал!
– Тебе жаль, что меня ранили, а не того, что ты за ней побежала, – многозначительно изрек Николас, радуясь твердости собственного голоса. – Это в самом деле была Роуз?
– Да, собственная мать бросила в меня нож. – Этта покачала головой: – Не могу дождаться, когда ей расскажу.
– Она тебе что-нибудь сказала?
– Только то, что никогда не даст Сайрусу и какому-то Генри забрать астролябию, – сказала Этта. – Я не успела даже рта раскрыть, чтобы объяснить: мы не отдадим ее никому из них.
Ах.
Он знал, что время пришло. Знал, что, кроме простого желания ее увидеть, он позвал ее сюда, чтобы наконец-то раскрыть правду.