Не так.
Не шепотом, умоляю, Господи, но ревом. Ему нужно закончить это путешествие перед началом следующего.
– Борись, – в последний раз прошептала она, обдав теплым дыханием его ухо.
«За тебя, – простучал его пульс в ответ. – За меня».
Николас лишь смутно ощущал Эттино присутствие, когда она отстранилась; оказавшись в ловушке между сном и огненным адом лихорадки, он не мог пошевелить ни обессиленными руками, ни ногами. Все, что у него осталось, так это боль: то мучительно стреляющая в стежках на боку, то бьющаяся в черепе.
Спал он тяжело, сны были обжигающими и яркими. Ему снился дом на Куин-стрит, путь от кухни до потайной двери в столовую, куда он шел прислуживать за столом. Оставайся незаметным. Стой в тени. Молчи. Ему снились руки матери – как странно помнить их форму, вес и прикосновение, когда ее лицо оставалось так далеко. Розовые шрамы и ожоги, покрывающие их тыльную сторону, говорили о бесконечной работе на кухне. Она всегда его гладила: рубашку, волосы, грязь и кровь на его лице. Он вспоминал ее руки, деформированные и загрубевшие от работы, но теплые, и когда он потянулся за ними…
Николасу снилось, как он сжигает дом дотла и мочится на пепелище.
Так что было немного пугающе, что его выдернули из сна, плеснув теплой водой.
– Баха’ар! Проснись! Дурак! – орал Хасан, его голос стал практически неузнаваемым, когда он ударил Николаса в грудь. Слово, которое он выбрал, явно считалось весьма грубым, потому что стоявший рядом в торжественном молчании целитель чуть не подавился.
Изумление прогнало облака дыма из его головы. Николас чувствовал себя, словно отжатая и оставленная сушиться на солнце ткань. Каждая мышца его тела протестующе заныла, когда он немного выпрямился, прислонившись к стене.
– Что такое? – прохрипел он. – Чего раскричался, словно…
– Дурак! – снова рявкнул Хасан. – Что ты ей сказал?
Николас забыл, как дышать.
– Этте?
– Кому ж еще? – завопил страж. – Зачем ты велел ей уйти?
В этот самый момент Николас понял, что выживет, хотя бы ради удовольствия собственноручно ее придушить. И что ж… да, он был слегка смущен представлением, которое вчера устроил.
– Во-первых, тебе следует знать, что, черт возьми, ее невозможно заставить делать то, чего она не хочет. Я велел ей попросить тебя о помощи… и уйти утром.
Настало утро: солнце еще не взошло, но тьма отступала с каждой секундой.
Гнев угасал вместе с нею. Этта может быть импульсивной, да, но она не настолько безрассудна, чтобы попробовать в одиночку перейти пустыню. А если и решилась, то где раздобыла лошадь? Откуда узнала, куда идти? Этта не говорила на местном языке, у нее не было карты…
По спине пробежал холодок:
– Ты искал ее дома?
– Думаешь, я настолько глуп, что не проверил бы там в первую очередь? – разбушевался Хасан. – Она туда не возвращалась. А если и возвращалась, то не для того, чтобы забрать свои вещи.
Все тот же холодок обратился в лед в его жилах. Уйти без денег, без их маленькой сумки с запасами?
Она ушла не одна. Не ненамеренно.
Возможно, покинула город, не желая того… кто-то мог забрать ее, заставить против воли, украсть…
Приложив неимоверные усилия, Николас вытащил ноги из-под одеял, не обращая внимания на то, как натянулась рана.
– Надо расспросить людей… узнать, видел ли кто-нибудь, как она уходила.
Не слишком хороший план, но их единственный шанс.
Хасан кивнул, выстрелив вопросом в безмолвного седовласого врача. Он что-то пробормотал в ответ таким спокойным тоном, что Николас только распалился. Этот человек не понимает, что дорога каждая минута? Почему он выходит из комнаты, а не выбегает?
– Спокойствие, друг мой, – проговорил Хасан, усаживая Николаса на кровать, когда тот попытался подняться. – Он скоро вернется.
Целитель вернулся – после десяти мучительных минут. За ним, опустив голову и сложив руки перед собой, шел юноша, тот самый, которого Николас видел разрывающим бинты.
Он говорил без всяких подсказок, выщебетывая ответы на вопросы Хасана. Когда Хасан, наконец, поднял руку над головой, как будто спрашивая «Какого роста?», последнее терпение Николаса лопнуло.
– Что он говорит? – требовательно спросил он.
Лицо Хасана стало пепельно-серым.
– Он говорит, что видел, как она покинула этот айван – то есть коридор, – но ее встретила другая женщина. Европейка, говорит, как и она сама. И она вышла наружу в сопровождении двух других мужчин.
Николас смерил юношу недобрым взглядом.
– И он не подумал сказать кому-нибудь хоть одно чертово слово об этом.
– Он решил, что женщина была ее семьей, – объяснил Хасан, хотя Николас видел, как на его лице отразилось его собственное гневное разочарование. Как будто цвет кожи служил семейным признаком.
– Как она выглядела? – спросил Николас.
– Молодая – как ты или я. Каштановые волосы, говорит… темнее, чем ее. Глаза… тоже темные. Говорит, видел, что она смотрела на невероятно маленькие золотые часы, каких он раньше никогда не видывал. – Последние слова он подчеркнул с многозначительным видом.
Ярость скрутила живот, когда он опустил ноги на холодный пол. Николас успокаивающе вздохнул. «Пока ты меня не получишь…» Он вытеснит слабость из своего тела, напитает ее злостью, пока не найдет Этту или пока его тело не рассыплется в конец.
– Ты знаешь, кто это, баха’ар?
Вместо ответа Николас задал встречный вопрос:
– Ты знаешь, как завязать правильный узел?
– Да, – наморщив лоб, ответил Хасан. – А что?
– А то, – сказал Николас, наблюдая, как по кафельному полу разливается рассвет, – что я хочу попросить тебя привязать меня к лошади.
20
В чувство Этту привел не бешеный галоп лошади и даже не веревки, впившиеся в запястья, а холодный утренний туманный воздух и запах цветущего апельсина, принесенный ветром.
Она продрала глаза, чувствуя дурноту от стремительного движения и влажной горячей тяжести наездника, сидящего за ней. Каждый выдох, обдающий затылок, все сильнее скручивал ее желудок, терзая болью в правом виске. Не освободив рук, Этта не могла пощупать голову, но предчувствовала, что шишка даст фору горе за ними.
Они покинули Дамаск через несколько рощ, петляя между стройными рядами деревьев. Впереди виднелась золотая линия горизонта, и тут Этта поняла, почему Хасан назвал пустыню беспощадно прекрасной. Издалека, когда солнце поднималось над ней, пыль отливала великолепным золотом. Но один только цвет указывал на нечто куда более зловещее – бесплодность.
– О… очнулась.
Ее пальцы вцепились в седло, когда она медленно обернулась. Этта нахмурилась:
– Сожалею.
Когда Этта оставила Николаса, чтобы найти доктора или Хасана или кого угодно, кто мог бы подтвердить, что она не сходит с ума и в его лихорадке в самом деле наметился перелом, она едва не пропустила ее, прислонившуюся к стене. София назвала ее по имени, но Этта так безумно устала, что почти не сомневалась, что это галлюцинация.
Но нет. На Софии были энтари и шальвары дамасских женщин цвета слоновой кости с золотом, голова склонена набок в обычной высокомерной манере.
– Что ты здесь делаешь? – сумела выговорить Этта.
– Ты же не дура, – ответила София, – чтобы самой не догадаться. Я здесь, чтобы помочь тебе закончить задание.
Даже тогда, озадаченная, подавленная, Этта не теряла бдительности. София могла бы найти их, только последовав за ними – не только через весь Дамаск, но и через все остальные проходы. Или… получив отчеты стражей, без сомнения, передававших свои наблюдения Айронвуду.
– А я еще никуда не иду, – сообщила Этта. – Не сейчас.
Лицо Софии ожесточилось за покрывалом.
– Я боялась, что ты скажешь что-нибудь вроде этого.
Острая боль, а потом… ничего.
А теперь это.
– Извиняюсь за грубое обращение, – сказала София, с легкостью подводя свою лошадь к Эттиной. Стук копыт поднял столько пыли в воздух между ними, что ее мгновенно заволокло.
– У нас просто не было времени, – продолжила она без тени раскаяния. – На твоем лице было написано, что ты не собираешься уходить, а за время, которое потребовалось бы, чтобы тебя переубедить, мы бы проехали полпути до Пальмиры.
Этта выпрямилась, пытаясь ткнуть локтем сидящего за ней мужчину:
– Откуда знаешь о Пальмире?
– Вчера на базаре у тебя на хвосте висели эти стражи и наводили справки. Араб, с которым вы ходили, упомянул, куда вы собираетесь, торговцу, продавшему вам бурдюк. Беспечный, – пожала плечами София.
Вчера на базаре у тебя на хвосте висели эти стражи…
Этта повернулась в седле, ужас, словно кулак, сжал ее желудок. Мужчина, покрытый припухшими синяками и с рассеченной губой, бросил на нее хмурый взгляд.
Эти люди пытались схватить ее… один из них ранил Николаса. Раскаленная добела ярость забурлила у девушки под кожей, и она стала пинаться гораздо сильнее.
– Прекрати! – огрызнулась София. – Мне пришлось заплатить ему вдвое больше, чтобы поехал с тобой… Он наплел нечто нелепое о своей вере, не позволяющей ему прикасаться к женщине, у которой еще не было связи. Не испытывай их терпение.
Этта скрежетнула зубами:
– Тебе не стоило заставлять их. Не слишком любезно с твоей стороны.
Во взгляде мужчины было столько отвращения, что Этта подумала, что ее вот-вот снова ударят.
– Ты… – Слова застряли в горле. – Ты наняла их убить Николаса?
– О чем ты? – София раздула ноздри. – Если кто и напал на этого ублюдка, то не из присутствующих.
Словно бы замерзшая рука стерла все чувства с Эттиного лица. Она потрясенно смотрела на девушку:
– Ты там была?
– На базаре? Конечно нет, – ответила она. – Я пыталась пройти через комнату – в которую открывается один из проходов, – пока вас троих не было. А что? Ты о чем?
Наездник за спиной Этты сильно стиснул ее талию, только что не ломая ребро. Что-то острое вонзилось ей в бок, и Этта приняла молчаливое предупреждение.