Перестав чувствовать себя замороженным, Николас принялся избавляться от узла, оставшегося на запястьях. Рану на боку тянуло, плечо болело, а сознание все переносило его обратно, против желания, возвращая в то мгновение. Она наморщила лоб, словно услышала что-то, чего он не услышал. И была боль – он увидел, как она пробежала по ее лицу, почувствовал по тому, как ее пальцы внезапно впились в его запястья, словно она пыталась привязать себя к нему. Ее глаза закатились, она вся обмякла…
Знала ли она?
Она знала, что происходит?
Шелк ослабел под напором его большого пальца, скользнул по его коже, спадая. Мышцы протестующе заныли, когда он толкнул себя вверх, снова прислоняясь спиной к стене. Он упорно избегал смотреть на кровь, расползшуюся по древним камням.
Николас отупело глядел в окно на садящееся солнце; пропитываясь ненавистью, закаляя себя ею, и вдруг подскочил, охваченный яростью, схватил с пола кусок штукатурки, отвел руку назад, чтобы размозжить его о камень, – и тут заметил что-то в нескольких футах перед собой.
Сережка.
Он поднял ее, прежде чем ее успела омыть кровь, и сильно сжал, чувствуя форму жемчужины, укол впившейся в ладонь застежки – и снова пытаясь найти Этту в себе, закрепить в памяти ее лицо в день первой встречи на «Ретивом».
Все напрасно. Все это, вообще все напрасно.
Что его так потрясло? Как он вообще мог ожидать, что жизнь, отвергавшая его буквально на каждом шагу, дарует ему нечто желанное? Да еще прямо тогда, когда он наконец-то решил, что риск стоит награды, – выбрал одну дорогу вместо другой: был готов пойти с нею. Он бы последовал за нею куда угодно.
И он убил ее. Его выстрел не попал в стража – Терна, стоящего перед ним, – и прошел через ее хрупкое тело.
Он позволил ей изменить его планы; начал перестраивать свое будущее, чтобы открыть себя для возможности найти свободу другого сорта. Она забрала все это с собой, и это он, никто иной, украл ее у этого мира. Заглушил ее талант, очарование и непреклонное бесстрашное сердце.
Это. Все это, вообще все, ради этого; холодное, бесчувственное прикосновение смерти, разочарования и горя. Николас даже позавидовал себе прошлому: юноше, за пределами колючего клубка времени. Тому, кто еще не был втоптан в пыль.
Николас встал, перед глазами заплясали колечки света и цвета. Череп казался таким легким, что мог бы отчалить от тела и уплыть в ночь. Это плохо, что ему хотелось чего-то подобного? Чего угодно, лишь бы избежать этого… этого…
Николас ощупью спускался по лестнице, медленно и размеренно шагая в душной темноте, пока не вышел наружу. Как он и думал, его лошадь пропала вместе с запасами еды и воды.
Ярость снова сменила оцепенение, наполняя его тело таким неистовством, что он не узнавал сам себя. София не стреляла, но часть вины лежала на ней. Втроем они бы могли справиться с двумя Тернами, но она отвернулась от них с Эттой в самый ответственный момент. Он убьет свою родственницу, женщина она или нет. Когда придет время и он ее найдет, он вызовет ее на дуэль и убьет. Будучи моряком, Николас умел охотиться. Он не остановится, пока не найдет Софию.
Юноша сидел у входа, опираясь плечом на камень, вдыхая ночной воздух, сухой и жесткий, как и накануне вечером, когда они с Хасаном разбили лагерь.
Господи! Ему предстоит объяснить все Хасану: тот пойдет искать их – Николаса, – когда они не встретятся на дороге.
Он закрыл глаза. Потрескавшиеся губы начали кровоточить, когда он еще раз успокаивающе вдохнул.
Ничего не оставалось, кроме как ждать Хасана, чтобы попытаться спасти мать, если он не смог спасти дочь. Беспомощный гнев расползался в нем, словно клякса по бумаге, пока не поглотил и Роуз. Это она в первую очередь должна была защитить Этту. Выполни она свой долг, и Этта сейчас играла бы свой дебют, была бы в безопасности, за сотни лет от этой душной изнурительной пустыни.
Над юношей висела полная и яркая луна, но он закрыл глаза, не в силах снова разлепить их. Сон подкрался к нему быстро, тихо, наградив замешательством, когда он проснулся при первом прикосновении солнечных лучей.
Тогда он, конечно, вспомнил, где находился, и снова почувствовал пустоту внутри. Он не мог ни двигаться, ни думать, и даже не пытался. Наблюдая за игрой света на занесенных песком гробницах, он чувствовал себя таким деревянным и медленным, словно сам выполз из одной из них.
Поздним утром на верблюдах подъехала небольшая семья. Их присутствие казалось настолько неожиданным, что Николас сомневался, не мираж ли это, пока едущий впереди глава рода его не окликнул. Николас не поднимал головы, его руки болтались между коленей, непонятные слова словно бы скатывались с него. После короткого разговора с отцом сын соскользнул с верблюда и поднес Николасу немного сушеного мяса и воды.
Николас благодарно кивнул в ответ, потрясенный их добротой. Отец приветственно поднял руку и позвал мальчика обратно.
Не испытывая ни голода, ни жажды, он все равно поел и попил, не удивившись, что это нисколько не заполнило его внутреннюю пустоту. В последующие бесконечные часы ему пришло в голову, что он неверно оценивал поведение Холла после смерти Анны. Бесконечные ночи, когда он напивался и безрадостно веселился, не притупляли его чувств и даже не заглушали боли, но были всего лишь тщетными попытками заполнить грызущую внутреннюю пустоту, пожирающую все, до последнего чувства.
Спина затекла от того, что он не менял позу, заставляя его наконец-то потянуться, чтобы ослабить боль в суставах.
«Я никогда не услышу, как она играет», – подумал он, с усилием прижимая руку к груди, пытаясь выдавить то, что медленно сжимало его сердце.
Или… услышит? Если найдет астролябию… От одной этой мысли под кожей словно бы всколыхнулся целый рой пчел. Так или иначе, он мог бы вернуться… или, скорее, отправиться вперед. Мог ли он убедить Этту остерегаться Софию и не заходить в проход?
Он сказал ей, что не мог спасти Элис, но будь он проклят, если не понял, почему она отказывалась в это верить. Должно быть, Этта действительно всем сердцем хотела спасти женщину.
Она бы хотела, чтобы ты просто уничтожил астролябию.
Возможно ли провернуть подобное? Если он удержит Этту от первого путешествия, то уже никогда не сможет найти астролябию. Исправит ли это все, оставит ли их там, где они начали? Или времени уже случалось разыгрывать с ними эту историю: бесконечный, самосбывающийся цикл страданий?
И не превратится ли он тогда в Сайруса Айронвуда?
Как бы старик это провернул – изменил прошлое, но дал Этте найти вещь, которая бы позволила ему следовать выбранным курсом? Что он упустил – какую часть этой головоломки?
Он снова устроился на ночь, обхватив руками саднящий бок. Николасу следовало подумать, что он скажет Хасану, как попросит прощения за то, что так чудовищно погубил семью Линден и шкалу времени. Но ночь снова опустилась на него и на пустыню, Хасан так и не пришел, и Николасу не оставалось ничего, кроме как подозревать, что он стоил миру двух жизней вместо одной.
На следующее утро на горизонте, словно солнце, вырос силуэт – далекое белое пятнышко, разраставшееся, пробираясь по холмам. Впервые за эти дни Николас почувствовал, как в нем что-то шевельнулось, пробуждая ту его часть, которую он старательно загонял обратно, чтобы не задохнуться. Хасан. Наконец-то.
За первым конем следовал еще один. Николас не мог отвести от него взгляд, и прошло немало времени, прежде чем он сморгнул, прикрывая глаза от солнечного марева, и понял, что едущий к нему всадник не мужчина, а женщина.
Женщина с волосами, словно бы сотканными из золота. Его сердце бешено забилось в груди, воюя с неверием. Этта. Это был не мираж, он слышал храп лошадей, чувствовал запах пенящегося на них пота, только…
Всадник неуклонно приближался; теперь Николас видел, что лицо было загорелым, но слегка тронутым возрастом, затененным опытом. Глаза, следящие за ним из-под платка, оказались острыми, вырезанными из алмазов, а не из неба. Женщина обшарила взглядом пустоту вокруг него, посмотрела на второй этаж гробницы, и в его голове развернулось понимание.
Роуз.
Это была Роуз… Роуз, которую знала Этта, которая вырастила ее. Каким-то невообразимым образом она оказалась здесь; его сердце разрывалось снова и снова. Она сбежала от людей Айронвуда. В одиночестве пересекла пустыню. А теперь…
Это была та же самая молодая женщина, которая со смертельной точностью бросила нож на базаре… годами обманывала Айронвудов с их невообразимыми деньгами и ресурсами. Он одновременно восхищался и злился, что она прожила целую жизнь, находясь в такой опасности.
Должно быть, она гнала по пустыне почти так же быстро, как и он.
И все зря.
Слишком поздно.
Он смотрел, сжав в руках сережку, как она подъезжала с уверенным видом. Одетая по-мужски, на лошади ничего, кроме самого необходимого, она выглядела непотопляемой, бойцом, и он уважал ее за это, особенно когда она выхватила из кобуры пистолет и направила на него.
Хотел бы я, чтобы вы…
Юноша медленно поднялся, чтобы не спугнуть ее, не в силах заставить себя говорить. Беглого взгляда на базаре и даже фотографии оказалось недостаточно, чтобы по достоинству оценить ее сходство с дочерью. Она отличалась холодной, сдержанной красотой, черты лица заострились от возраста. Этта же, словно первый весенний цветок, поражала сразу все органы чувств. Его ладони немного дрожали, когда он поднял руки вверх и шагнул вперед.
Слова Роуз прорезали воздух:
– Ближе не подходи.
Он остановился, где стоял, руки ломило от незначительного усилия, которое потребовалось, чтобы держать их над головой. Нужно подходить к нему осторожно – ее опасения были ему вполне понятны.
Роуз спешилась с отточенной легкостью. Когда она оглядела его, Николасу захотелось упасть на колени и умолять о прощении.
– Я ищу девушку, – начала она.