Пассажирка из Франкфурта. Немезида. Слоны помнят все — страница 1 из 50

Кристи АгатаСОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙТОМ ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ

ПАССАЖИРКА ИЗ ФРАНКФУРТАPassenger to Frankfurt, 1970 © Перевод под редакцией А. Титова

Посвящается Маргарет Гильом

Вступление

Говорит Автор:

Первый вопрос, который задают обычно писателю в письмах или при встрече, это:

«Где вы берете свои сюжеты?»

Превеликое искушение — ответить: «Только у Харродса»[1], или «Чаще всего в Военторге»[2], а то и бросить небрежно: «У Маркса и Спенсера, разумеется»[3].

Судя по всему, в обществе бытует мнение, что где-то есть неистощимый источник сюжетов, и тот кто сообразит, как до него добраться, тут же становится писателем.

Вряд ли стоит отсылать любопытствующих в далекие времена королевы Елизаветы[4] и цитировать Шекспира:

Скажи мне, где родится вдохновенье:

В сердцах ли наших иль в уме,

Что рост ему дает и в чем источник силы?

Скажи мне, я прошу, скажи[5].

Я не ослышался? Ответ: «Из головы»?

Теперь этому, к сожалению, никто не верит. И если человек вам симпатичен, вы пытаетесь объяснить:

«Если какая-то мысль особенно понравилась и кажется весьма перспективной, принимаешься вертеть ее так и эдак, разминать, раскатывать и развивать до тех пор, пока она не примет определенную форму. Ну, а потом, само собой, пускаешь ее в ход. И вот тут-то всякое удовольствие заканчивается и начинается тяжкий и долгий труд изложения этой мысли на бумаге. Можно, конечно, и подождать с этим, надежно упрятав ее про запас, — глядишь, через годик-другой и пригодится».

Второй вопрос — или, скорее, утверждение — чаще всего звучит так:

«А своих персонажей вы, конечно, берете из жизни?»

На этот чудовищный вопрос вы отвечаете с глубоким возмущением:

«Никогда! Я их придумываю. Они — мои собственные. Они поступают так, как я им велю, говорят то, что я хочу, и даже если вдруг начинают мыслить самостоятельно, то лишь потому, что я вдохнула в них жизнь».

Итак, теперь у автора есть замысел, есть действующие лица, но не хватает третьего ингредиента: места действия. И если первые две составляющих сотворены, так сказать, из ничего, то третья вполне материальна, существует где-то вовне и только ждет, чтобы с ней определились.

Тут уже на надо ничего придумывать — достаточно повнимательнее всмотреться в окружающую вас реальность. Предположим, вы путешествовали по Нилу и переполнены впечатлениями — отлично, это как раз то, что нужно для очередного романа[6]. Или, гуляя по Челси, заглянули в кафе и стали свидетелем того, как в пылу ссоры одна девушка вырвала у другой целый клок волос. Великолепная завязка для будущей книги. Или, например, вы едете в Восточном экспрессе и вдруг понимаете, что это идеальный интерьер для событий, которые вы давно хотели отобразить![7] Приятельница пригласила вас к чаю. Вы входите, ее брат захлопывает книгу, которую читал, и откладывает ее со словами: «Недурно; но почему же не Эванс?»

И вы тут же понимаете, что просто обязаны написать книгу с таким названием. «Почему же не Эванс?» Не беда, если вы понятия не имеете, кто это — Эванс. В свое время это выяснится — а книга уже получила название.

Так что в определенном смысле место действия вы просто выбираете. Собственно говоря, что угодно в окружающем мире может стать местом действия или интерьером для него — достаточно протянуть руку и выбрать наиболее подходящее: скорый поезд, больницу, лондонский отель, пляж на Карибском море, деревушку в глуши, вечеринку с коктейлями или школу для девочек.

Главное, чтобы это существовало, имело место в действительности. Пусть персонажи и вымышлены, зато обстоятельства вполне реальны. А место имеет точные координаты в пространстве и времени. Но если это происходит здесь и сейчас — откуда мне взять самую полную информацию — не считая того, что я вижу и слышу? Ответ пугающе прост.

Ее приносят средства массовой информации, ее подают к завтраку в утренней газете под заголовком «Новости». Берите прямо с первой страницы. Ну, что там творится в мире? Что люди говорят, думают, делают? Дайте отразиться, как в зеркале, Англии 1970 года.

Ежедневно, в течение месяца, просматривайте первую — страницу, делайте выписки, обдумывайте и систематизируйте.

Дня не проходит без убийства.

Задушена девушка.

Напали на старушку и отняли ее жалкие сбережения.

Подростки нападают или сами становятся жертвами нападения.

Дома и телефонные будки взломаны и выпотрошены.

Контрабанда наркотиков.

Грабежи и разбой.

Дети пропадают, их изуродованные тела находят неподалеку от дома.

И это — Англия?

Не может быть!

Кажется, этого не должно происходить в действительности.

И просыпается страх — страх перед тем, что может случиться. Причем страх даже не перед реальными событиями, а перед скрывающимися за ними причинам. Одни хорошо известны, другие неведомы, но ощутимы. И это происходит ж только в Англии. На других страницах — пусть и более сжато — находятся новое та из Европы, Азии и обеих Америк — со всего света.

Угон самолетов.

Похищения людей.

Насилие.

Восстания.

Ненависть.

Анархия.

И с каждым днем все это нарастает. Кажется, наслаждение жестокостью и разрушением становится культом.

Что же это значит? И снова из далеких елизаветинских времен доносятся слова о жизни:

…это вопли

Безумца, исполненные ярости и страсти,

Но не смысла[8].

Мы ведь знаем — знаем по собственному опыту, как много в этом мире добра: дел милосердия, доброты сердечной, проявлений сочувствия, доброжелательства к ближнему, девочек и мальчиков, помогающих людям.

Так откуда же эта фантастическая атмосфера ежедневных сообщений о том, что происходит вокруг — о реальных фактах?

Чтобы написать роман в нынешнем — 1970-м от Рождества Христова — году, нужно осмыслить окружающую нас действительность. И если она фантастична, книга должна быть такой же. Она обязана стать фантастикой — откровенной фантастикой, — чтобы отразить невероятные факты нашей повседневности.

Можно ли вообразить фантастический заговор? Тайную Битву за Власть?

Может ли маниакальная страсть к разрушению породить новый мир? А нельзя ли сделать еще один шаг и предусмотреть средства спасения, какими бы фантастическими и неосуществимыми они ни казались?

Нет ничего неосуществимого — учила нас наука.

Эта история по сути своей фантастична. Но она и не претендует на большее.

И однако, то что в ней происходит, или вот-вот случится, или уже происходит в современном мире.

Эту историю нельзя назвать невероятной — она всего лишь фантастична.

Книга перваяПРЕРВАННОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Глава 1Пассажир из Франкфурта[9]

«Пожалуйста, пристегните ремни». Пассажиры — довольно пестрая компания — не спешили выполнять указание. Казалось, до Женевы еще лететь и лететь.

Кое-кто просыпался, потягиваясь и позевывая. Тех, кто не желал просыпаться сам, вежливо, но настойчиво будила стюардесса:

— Пристегнитесь, пожалуйста.

Из динамика послышался сухой невыразительный голос, сообщившим поочередно на немецком, французском и английском языках, что самолет входит в зону неблагоприятных погодных условий. Сэр Стаффорд Най широко зевнул и выпрямился в кресле. Ему снился чудесный сон — будто он снова в Англии и ловит рыбу.

Это был смуглый, среднего роста мужчина сорока пяти лет, чисто выбритый и одетый с явной претензией на эксцентричность. Впрочем, принадлежность к древней английской фамилии давала ему право и не на такие вольности. И если кое-кого из его более респектабельных коллег от этого заметно коробило, он испытывал неимоверное удовольствие с примесью легкого злорадства. В нем было что-то от щеголя восемнадцатого века. Он любил привлекать внимание.

Путешествуя, он оригинальности ради облачался в некое подобие разбойничьего плаща, купленного когда-то давно на Корсике[10]. Это был темно-синий — с фиолетовым отливом — плащ с алой подкладкой и капюшоном, который при желании можно было натянуть на голову, чтобы уберечься от сквозняков.

Сэр Стаффорд Най был разочарованием английской дипломатии. В ранней юности его заметили и прочили великое будущее, но он абсолютно не оправдал возложенных на него надежд. В самые ответственные моменты им обычно овладевало своеобразное чувство юмора, и, когда дело доходило до приватной беседы, он неизменно предпочитал поразвлечься с изысканным злорадством проказника-эльфа[11], нежели умирать со скуки. Поэтому, оставаясь видным членом общества, он так и не стал сколько-нибудь заметной фигурой в дипломатии. Все считали, что Стаффорд Най — человек, бесспорно, достойный во всех отношениях — никогда не был и вряд ли уже станет человеком надежным. А в наши дни запутанных политических и дипломатических отношений благонадежность куда предпочтительнее блестящих способностей. Сэр Стаффорд Най был отстранен от дел и лишь изредка выполнял поручения, хоть и требующие немалой искушенности в интригах, но по существу своему совершенно пустячные. Газетчики иногда называли его темной лошадкой на дипломатической арене.

Был ли сэр Стаффорд разочарован собственной карьерой, никто не знал. Весьма вероятно, не знал этого и он сам. Сэр Стаффорд был не чужд тщеславия — он просто не мог отказать себе в удовольствии, которое извлекал из своих дерзких выходок.

Сейчас он возвращался из Малайи[12], куда был послан в составе проверяющей комиссии. Поездка оказалось на редкость скучной. Сэру Стаффорду казалось даже, что его коллеги заранее сговорились, какое именно заключение они вынесут. Они все осмотрели и всех выслушали, но на их выводах это никак не отразилось. Развлечения ради, а также из привычки все делать по-своему, сэр Стаффорд старался при любой возможности сунуть им палку в колеса. Многого он, правда, не добился, но это внесло в поездку приятное оживление, а большего ему и не требовалось. Коллеги по комиссии были все людьми здравомыслящими и толковыми, но при этом невероятными занудами. Даже единственная в их компании женщина, пресловутая миссис Натаниэл Эдж, находящаяся обычно в разладе с собственной головой, становилась на удивление рассудительна в том, что казалось голых фактов. Она смотрела, слушала и действовала наверняка.

Он уже встречал ее раньше, когда личные дела привели его в одну из балканских столиц. Именно там сэр Стаффорд Най пришел к некоторым весьма интересным умозаключениям. Промышляющая сплетнями газетенка «Секретные новости» таинственно намекнула тогда, что присутствие в стране сэра Стаффорда Ная напрямую связано с некоторыми «балканскими проблемами» и он облечен секретнейшей миссией, требующей невероятной деликатности. Доброжелатель прислал ему этот номер с отчеркнутым абзацем, и сэр Стаффорд прочел его с огромным удовольствием. Особенно его позабавило то, как уморительно далеки от истины оказались газетчики в этот раз. Присутствие сэра Стаффорда в Софиеграде объяснялось исключительно невинным интересом к редким диким цветам и неотступными просьбами его пожилой приятельницы, леди Люси Клегхорн, не знающей усталости охотницы за скромными раритетами растительного царства, готовой вскарабкаться на любую скалу и не задумываясь нырнуть в болото, стоило ей приметить там какое-нибудь растение, размер которого оказывался обычно обратно пропорционален длине его латинского названия.

Когда дней через десять ботанические изыскания утратили прелесть новизны, сэру Стаффорду сделалось вдруг досадно, что газетные инсинуации оказались так далеки от истины. Дикие цветочки его больше не радовали, а Люси, к которой он был искренне привязан, начала раздражать своей способностью в шестьдесят с лишним лет носиться по холмам со скоростью, решительно сэру Стаффорду недоступной. Ее ярко-синие брюки постоянно маячили где-то вдали, а, видит Бог, не та это была часть тела, которой Люси — довольно привлекательная в остальном — могла бы гордиться. И, глядя на мелькающий вдали синий вельвет, сэр Стаффорд уныло думал, как хорошо было бы ввязаться в какую-нибудь международную заварушку. Развеяться, немного развлечься…

От этих воспоминаний его отвлек металлический голос, сообщивший пассажирам, что над Женевой густой туман, вследствие чего самолет приземлится во Франкфуртском аэропорте, а оттуда вылетит в Лондон. Пассажиры, следующие в Женеву, будут доставлены туда из Франкфурта при первой же возможности. Это известие не особенно взволновало сэра Стаффорда. Затем ему пришло в голову, что, если над Лондоном тоже будет туман, они наверняка отправятся прямиком в Пресвик[13], и он поморщился. Ему уже доводилось бывать в Пресвике, и каждый раз он клялся себе, что это в последний раз. Да, подумал он, невыносимо скучная штука все эти перелеты. Как, в сущности, и вся его жизнь. Вот если бы… Впрочем, он и сам не знал, если бы — что?

В зале для транзитных пассажиров Франкфуртского аэропорта было тепло, и сэр Стаффорд Най распахнул плащ, позволив алой подкладке живописными складками задрапировать плечи. Потягивая пиво, он рассеянно слушал доносившиеся из динамиков объявления.

«Рейс 4387 на Москву. Рейс 2381 на Каир и Калькутту».

Путешествия в любую точку Земли. Какая бездна романтики! Только вот атмосфера в зале ожидания способна была убить любую романтику. В нем было слишком много людей, слишком много витрин с товарами и слишком много скамеек неопределенного тоскливого цвета. Всюду, куда ни глянь — пластик, люди и ревущие дети. Он попытался вспомнить, кому принадлежат слова:

Любил бы я сей род людской,

Когда б не вид его тупой[14].

Может, Честертону?[15] В любом случае, это чистая правда. Стоит собрать в одном месте побольше людей, и все они начинают выглядеть на одно лицо — зрелище удручающее и почти невыносимое. «Ну хоть бы один чем-нибудь выделился из толпы!» — раздраженно подумал сэр Стаффорд, с неприязнью рассматривая двух накрашенных молоденьких девушек, одетых в национальные — и, судя по всему, английские — костюмы: укорачивающиеся с каждым годом мини-юбки и открытые блузки. Он перевел взгляд на молодую женщину, облаченную в брючный костюм и, судя по косметике, тщательно следующую последним требованиям моды.

Его не особенно интересовали хорошенькие девушки, как две капли воды похожие друг на друга. Ему хотелось увидеть что-нибудь действительно оригинальное. Кто-то присел рядом с ним на обитый под кожу диванчик, и лицо незнакомки сразу же приковало к себе его внимание. Не только потому, что оно было необычным, — девушка показалась ему знакомой.

Он чувствовал, что уже видел ее. Он не мог вспомнить, где и когда, но ее лицо определенно было ему знакомо. «Лет двадцать пять — двадцать шесть», — прикинул он. Точеный нос с горбинкой и тяжелая грива густых черных волос до плеч. На коленях у нее лежал открытый журнал, но она и не думала в него смотреть. Нет — она пристально и с явным интересом разглядывала сэра Стаффорда. Внезапно она заговорила. У нее было низкое контральто — почти юношеский голос — с едва заметным акцентом.

— Можно с вами поговорить? — сказала она.

Он испытующе на нее взглянул и сразу отбросил мысль, которая первой в подобных случаях приходит в голову. Девушка не напрашивалась на знакомство, тут явно было что-то другое.

— Не вижу никаких препятствий, — улыбнулся он. — Времени у нас, думается, предостаточно.

— Туман, — проговорила девушка. — Сплошной туман. В Женеве туман, в Лондоне, наверное, тоже. Что же мне теперь делать?

— Ну, не надо так огорчаться, — сказал он. — Куда-нибудь вас обязательно доставят. Здесь, знаете ли, все предусмотрено. А куда вы летите?

— Вообще-то в Женеву.

— Значит, рано или поздно вы туда попадете.

— Мне нужно туда немедленно. Как только я доберусь до Женевы, все будет в порядке. Меня встретят, и я останусь цела.

— Цела? — едва заметно улыбнулся сэр Стаффорд.

Она ответила:

— Теперь это слово употребляют разве что в шутку. Но я говорю совершенно серьезно. Понимаете, если я не смогу попасть в Женеву, если мне придется остаться здесь или лететь в Лондон, где меня никто не ждет, меня убьют.

Она испытующе на него взглянула:

— Вы мне не верите.

— Боюсь, что так.

— Но это правда. Людей убивают. Каждый день убивают.

— И кто же хочет убить вас?

— Не все ли равно?

— Пожалуй.

— Мне нужна ваша помощь. Помогите мне добраться до Лондона. То, что я говорю, — правда.

— А почему вы обратились именно ко мне?

— Потому что мне кажется — вы больше других знаете о смерти. Вы сталкивались с ней, и, возможно, вплотную.

Он быстро взглянул на нее и тут же отвел взгляд.

— Есть и другая причина?

— Да. Это. — Она протянула узкую загорелую руку и коснулась складок его плаща. — Вот это, — повторила она.

Теперь он был по-настоящему заинтригован.

— И чем же вас так привлек мой плащ?

— Необычностью. Он особенный, таких уже никто не носит.

— Пожалуй, да. Одна из моих причуд, так сказать.

— Эта причуда может меня спасти.

— Каким образом?

— Я хочу попросить вас об одолжении. Возможно, вы откажетесь, но вполне вероятно, и согласитесь: мне кажется, вы из тех мужчин, которые не боятся риска. Для меня же это теперь единственный выход.

— Я вас слушаю, — сказал он с улыбкой.

— Мне нужен ваш плащ. А также ваши паспорт и посадочный талон. Минут через двадцать объявят рейс на Лондон. С вашим плащом и паспортом я смогу улететь этим рейсом неузнанной.

— Вы что же, хотите притвориться мной? Но, голубушка…

Она открыла сумку и извлекла оттуда маленькое зеркальце.

— Посмотрите. Взгляните на меня, а потом на свое лицо.

Он вдруг понял, кого напоминала ему эта девушка. Его сестру Памелу, умершую почти двадцать лет назад. Они всегда были очень похожи друг на друга, он и Памела. Семейное сходство. Ее лицо было немного грубоватым для женщины, а его — особенно в юности — чуть-чуть женственным. У обоих был нос с горбинкой, одинаковый разлет бровей и слегка ироническая улыбка. Памела была высокой: пять футов и восемь дюймов[16], всего на два дюйма ниже его. Он пристально посмотрел на незнакомку.

— Да, между нами существует известное сходство, если вы имели в виду это. Но, дорогая моя, оно не обманет никого из тех, кто нас знает.

— Разумеется! Но разве вы не поняли? В этом нет необходимости. На мне брючный костюм — так удобнее в дороге. Вы все время сидели закутавшись в плащ и надвинув капюшон, так что вашего лица почти никто не видел. Мне нужно только покороче остричь волосы и накинуть капюшон. И если на самолете нет никого из ваших знакомых — а я думаю, что их нет, иначе они давно бы уже себя обнаружили, — никто не заподозрит подмены. Если потребуется, предъявлю ваш паспорт, немного приоткрыв лицо. Ни одна душа не узнает, что я полечу этим рейсом. Когда самолет приземлится, я спокойно выйду из аэропорта и затеряюсь в лондонской толпе.

— А что прикажете делать мне? — спросил сэр Стаффорд, сдерживая улыбку.

— У меня есть план, только я не уверена, что он вам понравится.

— Говорите, — ответил он. — Люблю необычные предложения.

— Вы пойдете к киоску — купить журнал, газету или какой-нибудь сувенир. Плащ оставите на спинке дивана. Когда вернетесь, сядете поодаль — ну, скажем, вон на ту скамейку. Перед вами будет стоять стакан — вот так. В нем будет нечто, от чего вы уснете…

— Дальше?

— Все подумают, что вы жертва ограбления, — сказала она. — Что вам подмешали в пиво какую-то гадость и вытащили бумажник. Что-то в этом роде. А вы объясните, что у вас украли еще и паспорт. Думаю, вам нетрудно будет засвидетельствовать свою личность.

— А вы знаете, кто я такой?

— Пока нет, — сказала она. — Я же еще не видела ваш паспорт и ничего о вас не знаю.

— Но, тем не менее, уверены, что я без труда засвидетельствую свою личность?

— Я разбираюсь в людях. Вы человек известный, это видно сразу.

— Скажите, а чего ради я должен все это делать?

— Ну хотя бы ради спасения жизни своего ближнего.

— А вам не кажется, что рассказанная вами история звучит уж слишком неправдоподобно?

— О да. Гораздо проще мне не поверить. Но ведь вы поверили?

Он задумчиво посмотрел на нее.

— Знаете, кого вы напоминаете мне этими разговорами? Красавицу шпионку из приключенческого фильма.

— Возможно. Только я не красавица.

— И не шпионка?

— В какой-то степени это определение ко мне подходит. Я действительно обладаю некоторой информацией и должна оберегать ее. И поверьте мне на слово — эти сведения крайне важны для вашей страны.

— Вам не кажется, что это звучит нелепо?

— Кажется. Если мои слова записать, получится полная чепуха. Но чепуха так часто оказывается правдой, разве нет?

Он снова посмотрел на нее. Как все-таки она похожа на Памелу. И даже голос, если бы не акцент… Ее предложение было нелепым, абсолютно неприемлемым и наверняка опасным. Опасным — но именно это его и привлекало! И ведь хватило же у нее дерзости предложить ему такое! И что будет, если он согласится? Вот как раз это и было самое интересное.

— Какое-нибудь вознаграждение? — поинтересовался он. — Спрашиваю из чистого любопытства.

Она задумчиво посмотрела на него.

— Вы получите новые впечатления, — сказала она. — Ненадолго вырветесь из обыденной жизни. Лекарство от скуки, если хотите. Но у нас мало времени. Решайте.

— А что будет с вашим паспортом? Или мне придется покупать парик, если их здесь продают? Мне предстоит изображать женщину?

— Нет. Меняться местами нам ни к чему. Одурманить и обобрать должны именно вас. Решайтесь же. Время уходит, а мне еще нужно переодеться.

— Ваша взяла, — сказал он. — Когда человеку предлагают нечто из ряда вон выходящее, отказываться просто грех.

— Я надеялась, что вы так поступите.

Стаффорд Най вытащил свой паспорт и сунул его в карман плаща. Затем встал, зевнул, осмотрелся, снял плащ, взглянул на часы и не торопясь направился к прилавку, где была выставлена всякая мелочь. Он даже не оглянулся. Купив книжку в мягкой обложке, он принялся не спеша перебирать маленьких пушистых зверюшек, которых дарят обычно детям. В конце концов он остановил свой выбор на панде[17] и, оглядев зал ожидания, вернулся к дивану. Плаща уже не было, девушки тоже. На столике по-прежнему стоял стакан с недопитым пивом. Сэр Стаффорд взял его и, подумав, что вот теперь-то и начинается настоящая опасность, не торопясь, допил. Очень медленно и осторожно. На вкус пиво совершенно не изменилось.

— Ну, с Богом, — пробормотал сэр Стаффорд.

Он прошел через весь зал в дальний угол, где расположилось весьма шумное и многоголосое семейство. Усевшись рядом, он зевнул и откинул голову на спинку мягкого кресла. Объявили рейс на Тегеран. Целая толпа пассажиров снялась со своих мест и поспешила занять очередь на регистрацию, но зал все еще был почти полон. Сэр Стаффорд открыл только что купленную книжку и снова зевнул. Очень хотелось спать, просто до невозможности… Он лениво подумал, что надо бы поискать местечко потише…

Трансевропейская авиалиния объявила о вылете его самолета, рейс номер 309 на Лондон.

Хотя на этот призыв откликнулись очень многие из ожидавших, людей в зале почти не убавилось, поскольку на смену им тут же явились новые. Диктор объявил по радио о тумане в Женеве и задержках очередных вылетов. Стройный молодой человек среднего роста в темно-синем плаще на алой подкладке, из-под капюшона которого выбивались не слишком опрятно подстриженные волосы — впрочем, большинство наших юных современников недолюбливает аккуратные стрижки, — прошел через весь зал и встал в очередь на регистрацию. Предъявив посадочный талон, он удалился через выход номер 9.

Объявления следовали одно за другим. «Суиссэйр» рейсом на Цюрих. БЕАК на Афины и Кипр. Затем по радио объявили:

— Мисс Дафну Теодофанос, следующую в Женеву, просят срочно пройти к столу регистрации. Рейс на Женеву отменяется из-за тумана. Посадка будет произведена в Афинах. Самолет готов к вылету.

Далее последовали обращения к другим пассажирам, направлявшимся в Японию, Египет, Южную Африку — авиалинии опоясывали весь земной шар. Мистера Сиднея Кука, следующего в Южную Африку, просили пройти к столу регистрации, где его ожидало срочное сообщение. Повторно вызвали Дафну Теодофанос. Это было последнее сообщение перед вылетом рейса 309.

В углу зала девчушка не сводила глаз с человека в темном костюме, который крепко спал, откинув голову на спинку красного диванчика. В руке он держал маленькую пушистую панду.

Девочка осторожно протянула руку.

— Джоан, не трогай игрушку, — одернула ее мать. — Не видишь? Джентльмен задремал.

— А куда он летит?

— Может, в Австралию, вместе с нами, — ответила мать.

— А у него тоже есть маленькая девочка? Ну как я.

— Наверное, — сказала мать.

Девчушка вздохнула и снова уставилась на панду. Сэр Стаффорд Най мирно спал. Ему снилось, что он охотится в Африке на леопарда и объясняет проводнику, какое это опасное животное. «И хитрая, говорят, зверюга! С ним надо держать ухо востро».

Затем, как это бывает во сне, все вдруг изменилось, и он уже сидел за чайным столом тетушки Матильды, безуспешно пытаясь до нее докричаться. Совсем оглохла, бедняжка! Сам он, впрочем, — кроме первого, о мисс Дафне Теодофанос — тоже не слышал ни одного объявления. Мать маленькой девочки сказала:

— Знаешь, мне всегда было интересно, что случается с пропавшими пассажирами. Каждый раз, как летишь, обязательно кого-нибудь ищут. Кто-то потерялся, кто-то не слышал объявления о посадке или просто опоздал на регистрацию или еще что. И я всегда пытаюсь представить себе, кто этот человек, что он сейчас делает и почему не отзывается. Похоже, эта мисс с длинной фамилией вот-вот пропустит свой рейс. И что, интересно, они тогда будут с ней делать?

На ее вопрос никто не сумел бы ответить. Девушка с длинной греческой фамилией словно испарилась.

Глава 2Лондон

Сэр Стаффорд Най обитал в уютной квартире с окнами на Грин-парк[18]. Он включил кофеварку и занялся просмотром утренней почты. С первого взгляда ясно было, что ничего интересного в ней нет. Письма с самыми заурядными марками, несколько счетов и одна квитанция. Сложив письма стопкой, он присоединил их к скопившейся за два дня корреспонденции, грудой лежавшей на столе. Пожалуй, пора уже было разобраться со всеми этими бумажками. Секретарша приходила к сэру Стаффорду во второй половине дня.

Он прошел в кухню, налил себе кофе и, прихватив чашку, вернулся к письменному столу. Выбрав наугад несколько писем, которые он вскрыл прошлой ночью, вернувшись домой, с улыбкой просмотрел их.

— Одиннадцать тридцать, — проговорил он. — Время как нельзя более подходящее. Надо все хорошенько продумать и приготовиться к расспросам Четвинда.

В почтовый ящик на двери что-то упало. Он подошел к нему и взял утреннюю газету. Ничего примечательного. Политический кризис и тревожные новости из-за рубежа, которые нисколько его не взволновали. Он прекрасно знал, что газетчик просто нагнетает напряжение, в погоне за сенсацией раздувая ничего не значащие факты. Надо же дать публике интересное чтиво. В парке задушили девушку. «Но их душат там каждый божий день, равнодушно подумал сэр Стаффорд».

Зато за прошедший день не украли и не изнасиловали ни одного ребенка. Это уже радовало. Он поджарил себе тостик и выпил кофе.

Немного погодя он вышел из дому и отправился через парк к Уайтхоллу[19], улыбаясь своим мыслям. Этим утром жизнь казалась ему восхитительной. Он снова подумал о Четвинде. Дурак, каких мало. Пристойная внешность, значительные манеры и весьма подозрительный умишко. От общения с такими людьми сэр Стаффорд обычно получал огромное удовольствие.

В Уайтхолл он опоздал ровно на семь минут. Ничего страшного, сказал он себе, это лишь подчеркнет его над Четвиндом превосходство. Он вошел в кабинет, где за столом, заваленным бумагами, сидел Четвинд в обществе секретарши. Выглядел он очень импозантно, впрочем, он выглядел так всегда, если дела шли успешно.

— А, это вы, Найз — приветствовал его Четвинд с широкой улыбкой на картинно-красивой физиономии. — Наверное, рады, что вернулись домой? Как оно там, в Малайе?

— Жарко, — сказал Стаффорд Най.

— Да. У них там вечная жара. Вы, конечно, имели в виду погоду, а не политику?

— Разумеется, погоду.

Он взял предложенную сигарету и сел.

— Есть какие-нибудь результаты?

— Да нет, и говорить не о чем. Вряд ли это можно назвать результатами. Отчет я уже отправил. Ничего важного. Обычное переливание из пустого в порожнее. Как поживает Лазенби?

— Несносен, как всегда. Вы же знаете, он неисправим, — ответил Четвинд.

— Пожалуй. А с Боскомом мне прежде не приходилось работать. Иногда ему удается быть весьма забавным.

— Вот как? Сам я не слишком хорошо его знаю, но, наверное, вы правы.

— Так-так-так. Больше ничего новенького, а?

— Нет. Вроде бы ничего такого, что могло бы вас заинтересовать. Однако вы не упомянули в своем письме, зачем я вам, собственно, понадобился.

— О, просто обсудить кое-что. На случай, если вы привезли что-нибудь интересное. Надо как следует подготовиться, вы же понимаете… В парламенте наверняка будут интересоваться.

— Разумеется.

— Вы возвращались самолетом, верно? Я слышал, были какие-то неприятности?

Лицо Стаффорда Ная тут же приняло тщательно обдуманное заранее выражение. Слегка огорченное и чуть-чуть раздосадованное.

— А, вы уже слышали? Дурацкое недоразумение.

— Судя по всему, да.

— Поразительно, — заметил Стаффорд Най. — Как эти газетчики успевают все пронюхать. Это надо же, поместили в утренний выпуск!

— Вы бы предпочли, чтобы это не просочилось в прессу?

— Их стараниями я выгляжу форменным идиотом, — сказал Стаффорд Най. — Хотя, возможно, так оно и есть. Ничего не поделаешь: возраст.

— А что случилось на самом деле? Газетчики наверняка что-то преувеличили.

— Я бы даже сказал, раздули. Вы же знаете эти перелеты. Скука смертная. В Женеве был туман, и нас отправили через Франкфурт. А там еще и задержали на пару часов.

— Там-то все и случилось?

— Ну да. В этих аэропортах можно умереть со скуки. Сплошная суета. Одни улетают, другие прилетают. Все время орут динамики. «Рейс 302 в Гонконг, рейс 109 в Ирландию»… Все куда-то бегут. А ты сидишь и зеваешь во весь рот.

— Так что же все-таки произошло? В подробностях, если можно.

— Что ж… Передо мной стоял стакан с пивом — пльзенским, если в подробностях — и я вдруг подумал, что надо бы прикупить какое-нибудь чтиво в дорогу. Все, что у меня с собой было, я уже прочитал, поэтому прошел к киоску и купил дешевую книжонку, уже не помню какую. Детектив, кажется. Ну, и еще игрушку для своей племянницы. Потом вернулся на место, допил пиво, открыл книжку — и меня сморил сон.

— Так. Понятно. Вы заснули.

— Но ведь это совершенно естественно, ведь так? И, очевидно, не слышал, как объявили мой рейс. Вообще-то я не первый раз засыпаю в зале ожидания, но при этом всегда слышу объявления, которые меня касаются. А на этот раз не услышал. Когда проснулся — или пришел в себя, это уж как вам больше понравится, — вокруг суетились врачи. Оказывается, кто-то подсыпал мне в стакан снотворного или еще чего похуже. Должно быть, когда я отошел купить эту дурацкую книжонку.

— Довольно странное происшествие, не правда ли? — заметил Четвинд.

— Во всяком случае, раньше со мной такого не случалось, — сказал Стаффорд Най. — Надеюсь, и впредь Бог помилует. А то, знаете ли, чувствуешь себя полнейшим идиотом. Не говоря уже о головной боли. Там был доктор и какое-то существо в белом халате — медсестра, должно быть. На самом деле зелье оказалось совсем безобидным. У меня просто вытащили бумажник с деньгами и паспорт. Приятного, как вы понимаете, мало. Хорошо хоть, денег было немного. Аккредитивы лежали в нагрудном кармане. Правда, когда теряешь паспорт, потом возни не оберешься с разными там бумажками. Но у меня были с собой письма и кое-какие документы, так что засвидетельствовать свою личность мне труда не составило. В конце концов все утряслось, и я полетел дальше.

— И все же крайне неприятный для вас инцидент, — заметил Четвинд. — Я имею в виду ваше общественное положение. — В его голосе слышалось явное неодобрение.

— О да, — сказал Стаффорд Най. — Выставляет меня в не слишком выгодном свете. Заставляет выглядеть не таким солидным человеком, каким должно быть лицо моего э-э-э… общественного положения. — Эта мысль, кажется, его позабавила.

— Вы не интересовались, часто ли у них случаются подобные происшествия?

— Как-то в голову не пришло. Да нет, едва ли. Если уж у кого-то есть склонность лазить по чужим карманам, и он видит спящего человека, при наличии известного опыта и удачи ему ничего не стоит вытащить у бедолаги бумажник.

— Потеря паспорта — чрезвычайно неприятный инцидент.

— Да, теперь придется выправлять новый. И, видимо, давать по поводу этой истории бесконечные объяснения. Ведь она — давайте смотреть правде в лицо, Четвинд, — выставляет меня в довольно невыгодном свете, да?

— Ну, это же не ваша вина, мой дорогой друг. Не вините себя. Это могло произойти с каждым, буквально с каждым.

— Вы очень великодушны, благодарю вас, — сказал Стаффорд Най, ласково улыбаясь. — Однако я получил хороший урок.

— А вам не кажется, что кому-то был нужен именно ваш паспорт?

— Не думаю, — сказал Стаффорд Най. — Да и зачем? Разве чтобы досадить мне — но это вряд ли. Или кому-то понадобилась моя фотография, что совсем уже маловероятно.

— А вы не заметили кого-нибудь из знакомых в этом — где вы там застряли? — ах да, во Франкфурте?

— Да нет, абсолютно никого не заметил.

— Вы с кем-нибудь разговаривали?

— Не то чтобы разговаривал. Так, перекинулся парой слов с одной приятной дамой; у нее еще была маленькая дочка. Помог развлечь малышку. Они из Вигана, кажется. Летели в Австралию. Больше никого не припомню.

— Совсем никого?

— Ну, еще какая-то особа пыталась выведать у меня, где лучше изучать историю Египта. Я сказал, что понятия не имею. Посоветовал обратиться в Британский музей[20]. Ах да, еще немного поспорил с каким-то типом, судя по всему, ярым противником вивисекции[21]. Уж очень он всех допек своими причитаниями.

— И все же складывается впечатление, что за всем этим что-то кроется.

— За чем за этим?

— Ну… за усыплением…

— Я бы не стал драматизировать, — сказал сэр Стаффорд. — Давайте предоставим это газетчикам — они народ ушлый. Разумеется, история совершенно дурацкая. Так что, ради всего святого, забудьте о ней. Теперь, когда это попало в прессу, все и так примутся донимать меня расспросами. Кстати, как поживает старина Лейланд? Что он собирается предпринять? Мне тут о нем кое-что рассказали… Он ведь любит иногда пооткровенничать.

Они еще немного посудачили о делах своего министерства, и минут через десять сэр Стаффорд встал, намереваясь откланяться.

— У меня сегодня еще масса дел, — пояснил он. — Надо купить подарки родным. Вы же знаете, если человек побывал в Малайе, все ждут от него экзотических подарков. Схожу, пожалуй, в «Либертиз»[22]. У них там большой выбор подобного рода безделушек.

В коридоре он весело кивнул двум хорошо знакомым джентльменам, дожидавшимся аудиенции. После его ухода Четвинд снял телефонную трубку и сказал секретарше:

— Попросите полковника Манро.

Полковник Манро прибыл не один — его сопровождал мужчина средних лет.

— Не помню, знакомы ли вы с Хоршэмом, — начал он. — Служба безопасности.

— Кажется, мы встречались, — сказал Четвинд.

— Вы поговорили с Наем? — спросил полковник. — Как по-вашему, в этой франкфуртской истории что-то есть? Что могло бы нас заинтересовать, разумеется.

— Не думаю, — сказал Четвинд. — Ему немного не по себе. Считает, что выставил себя круглым идиотом. И он совершенно прав.

Человек по имени Хоршэм кивнул головой, затем, на всякий случай, добавил:

— Вот как?

— Вы со мной не согласны? — осведомился Четвинд.

— Ну почему же. И все-таки, — продолжил Хоршэм, — идиотом его никак не назовешь, а?

Четвинд пожал плечами.

— Всякое в жизни бывает, — ответил он.

— Безусловно, — вступил в разговор полковник Манро, — совершенно с вами согласен. Но мне всегда почему-то казалось, что Най не совсем предсказуем. Понимаете ли, его взгляды могут оказаться не вполне… мм… благонадежными.

— У нас на него ничего нет, — сказал Хоршэм. — То есть ничего конкретного.

— Да нет же, я не это имел в виду. Совсем не это, — сказал Четвинд. — Просто — как бы это сказать? — он не всегда сохраняет подобающую серьезность.

Мистер Хоршэм носил усы. Он считал, что усы — вещь полезная. И уж во всяком случае, незаменимая, когда приходится прятать улыбку.

— Человек он далеко не глупый, — сказал Манро. — Ума ему не занимать, поверьте. Или вам кажется, что в этом деле есть что-то подозрительное?

— С его стороны? Как будто нет.

— Вы все проверили, Хоршэм?

— Еще нет. Времени было мало. Кажется, все в порядке, хотя его паспортом действительно кто-то воспользовался.

— Воспользовался? Каким образом?

— Зарегистрировавшись в Хитроу[23].

— То есть кто-то пытался выдать себя за сэра Стаффорда Ная?

— Нет, нет, — сказал Хоршэм. — Ничего такого. Просто кто-то прошел регистрацию по его паспорту. Понимаете, никто ничего даже не заподозрил. А в это время сам сэр Най, насколько я понимаю, преспокойненько дремал благодаря зелью, которое ему подсыпали. Во Франкфурте.

— Короче говоря, кто-то выкрал у него паспорт, сел в самолет и попал под его именем в Англию?

— Скорее всего, — сказал Манро, — так оно и было. Либо кто-то вытащил у него бумажник, а паспорт там оказался случайно, либо охотились именно за паспортом. Увидев, что сэр Стаффорд отошел, подсыпал ему в стакан порошок, дождался, пока тот подействует, и выкрал бумажник.

— Но ведь должны же были при регистрации хотя бы заглянуть в паспорт! Как они могли не заметить, что на фотографии совсем другой человек? — сказал Четвинд.

— Ну, разумеется, какое-то сходство должно было быть, — сказал Хоршэм. — Сэра Ная к тому времени, вероятно, еще не хватились, и на предъявителя его паспорта попросту не обратили внимания. Когда вылет задерживается, народ с этого рейса валит толпой. А человек был похож на фотографию в паспорте. Вот и все. Взглянули мельком и вернули — проходите. Обычно они высматривают иностранцев, почти не обращая внимания на соотечественников. Темные волосы, голубые глаза, чисто выбрит, рост соответствует — большего им и не надо. Он не числится в списке нежелательных иностранцев или прочих подозрительных лиц.

— Понимаю. И все же трудно представить, что человек, укравший бумажник, решился воспользоваться и паспортом. Слишком уж это рискованно.

— Согласен, — сказал Хоршэм. — Это самый странный пункт во всей истории. Разумеется, мы над этим работаем. Задаем кое-какие вопросы — там, здесь…

— А ваше личное мнение?

— Мне бы пока не хотелось его высказывать, — сказал Хоршэм. — Рано еще делать выводы. В таких делах поспешность ни к чему.

— Все эти спецслужбы одинаковы, сказал полковник Манро, когда Хоршэм вышел из кабинета. — Ни черта от них не узнаешь.

— Это-то как раз естественно, — сказал Четвинд. — Он боится ошибиться.

Четвинд был осторожен, как и подобает политику.

— Хоршэм свое дело знает, — сказал Манро. — И на очень хорошем счету. Он не из тех, кто ошибается.

Глава 3Посыльный из химчистки

Сэр Стаффорд Най возвратился домой. Высокая полная женщина бросилась к нему из кухни с радостными приветствиями.

— С благополучным возвращением, сэр. Ох уж эти мне самолеты! Никогда не знаешь, чего от них ждать, верно?

— Вы совершенно правы, миссис Уоррит, — сказал сэр Стаффорд Най. — Мой, например, опоздал на целых два часа.

— Ну в точности как машины, да? — подхватила миссис Уоррит. — Вечно у них что-нибудь ломается. Только в небе-то куда страшнее, верно? Там на обочину не съедешь, деваться некуда. Я сама ни за что бы не полетела, честное слово. Я тут кое-что заказала, — продолжала она. — Вроде ничего не забыла. Яйца, масло, кофе, чай… — Она сыпала словами со скоростью гида, показывающего туристам дворец фараонов. Вот! — заключила миссис Уоррит, едва переводя дыхание. — Думаю, это все, что вам может понадобиться. Я и французскую горчицу заказала.

— Надеюсь, не «Дижон»? Вечно они норовят всучить вам «Дижон».

— Нет, я взяла «Эстер Драгон», вы же ее любите, верно, сэр?

— Обожаю, — сказал сэр Стаффорд, — вы просто сокровище.

Польщенная миссис Уоррит вернулась в кухню, а сэр Стаффорд Най взялся за ручку двери, которая вела в его спальню.

— А еще я отдала ваше платье джентльмену, который за ним заходил. Я все правильно сделала, да, сэр?

— Какое платье? — спросил сэр Стаффорд Най, останавливаясь.

— Два костюма — в точности, как сказал тот джентльмен. От «Твисса и Бонворка», как и в прошлый раз. После тех неприятностей с прачечной «Лебедь», это же надо такому случиться…

— Два костюма? — повторил сэр Стаффорд Най. — Это каких же?

— Первый тот, в котором вы вернулись из поездки, сэр. Его-то уж точно нужно было почистить. А насчет второго — синего в мелкую елочку — я что-то сомневалась, потому что вы на его счет никаких распоряжений не давали. Его, конечно, давно уже пора почистить, да и манжета на правом рукаве обтрепалась, только уж очень мне не хотелось решать это без вас. Такие вольности не в моих правилах, — заявила миссис Уоррит с видом воплощенной добродетели.

— Значит, этот малый, кто бы он ни был, унес оба костюма?

— Надеюсь, я не сделала ничего плохого? Миссис Уоррит встревожилась не на шутку.

— Синий в елочку мне не нужен. Тут все правильно. А вот насчет второго…

— Легковат он для нашей погоды, сэр, сами знаете. В это время года у нас, не то что там, где вы были, — у нас прохладно. И почистить его не мешало. Он сказал, что вы им звонили. Так и сказал — тот джентльмен, что заходил за ними.

— Он что же, сам зашел в мою комнату и взял костюмы?

— Да, сэр. Я думала, так лучше.

— Любопытно, — сказал сэр Стаффорд. — Да, весьма любопытно.

Он вошел в спальню и огляделся. Чистота и порядок. Постель застелена, электробритва на подзарядке, на туалетном столике полный порядок.

Он заглянул в ящики стоявшего у окна комода — тоже идеальный порядок. Но вот как раз порядка-то и не должно было быть. Прошлым вечером сэр Стаффорд распаковал чемодан и на скорую руку как придется побросал белье и разные мелочи в предназначенный для этого ящик. Наведением порядка он собирался заняться как раз сегодня. Миссис Уоррит тоже не должна была этого делать. Он хотел разобрать все лично, чтобы сменить гардероб в соответствии с климатом и требованиями моды. Значит, кто-то учинил здесь обыск, рылся в ящиках и очень торопился, а потому разложил вещи гораздо аккуратнее, чем следовало. Причем сделал все быстро и очень ловко, а для пущей убедительности прихватил с собой два костюма. В одном из них сэр Стаффорд только что вернулся из поездки, второй же был слишком легким, чтобы носить его в суровом английском климате. Кому же они могли понадобиться?

«Видимо, — сказал себе сэр Стаффорд, — здесь что-то искали. Но кто искал, что именно и с какой целью? Да, это было весьма любопытно».

Он уселся в кресло и принялся думать. Его взгляд наткнулся на маленького мохнатого медвежонка панду, важно восседавшего на туалетном столике возле кровати, и он сразу вспомнил, что должен позвонить.

— Тетя Матильда? Это Стаффорд.

— Мой дорогой мальчик, ты вернулся! Как я рада! Я читала вчера в газете, что у них там в Малайе холера — да, кажется, именно в Малайе. Вечно эти названия путаются у меня в голове. Надеюсь, ты меня навестишь. Только не смей говорить, что ты занят. Ты не можешь быть занят целыми днями напролет. Ты же не финансовый воротила или какой-нибудь индустриальный магнат, которые только и делают, что кого-то поглощают или с кем-то сливаются. Если бы я еще понимала, что все это значит. Раньше это означало, что человек честно работает, а нынче — сплошь атомные бомбы и запрятанные в бетон фабрики. — Тетя Матильда говорила с явным возмущением. — И эти ужасные компьютеры, которые то и дело путают все цифры да вдобавок еще и перевирают их. По правде говоря, они нам всю жизнь испортили. Ты представить себе не можешь, что они натворили с моим банковским счетом. И с моим почтовым адресом. Право, мне кажется, я зажилась на этом свете.

— Выбросьте это из головы! Может, я заеду на будущей неделе?

— Приезжай хоть завтра, если хочешь. У меня обедает викарий[24], но я спокойно могу ему отказать.

— Что вы, в этом нет необходимости.

— Как раз есть. Ужасно надоедливый человек. Новый орган ему нужен, представляешь? А старый еще лет сто прослужит. И потом, дело совсем даже не в органе, а в том, кто на нем играет. У него абсолютно никудышный органист. Викарий ему сочувствует, потому что тот потерял мать, к которой был очень привязан. Но будь он хоть трижды распрекрасным сыном, на органе он играть не умеет, и точка.

— Совершенно верно. Но визит к вам придется отложить до будущей недели — у меня несколько важных дел. Как поживает Сибилла?

— Чудесный ребенок! Проказница, но такая забавная!

— Я ей привез медвежонка-панду, — сказал сэр Стаффорд Най.

— Очень мило с твоей стороны, дорогой.

— Надеюсь, он ей понравится, — сказал сэр Стаффорд и, взглянув на панду, вдруг почувствовав себя очень неуютно под взглядом круглых стеклянных глаз.

— Во всяком случае, она умеет прилично себя вести, — сказала тетя Матильда, и сэру Стаффорду почудилась в ее словах какая-то уклончивость.

Тетя Матильда назвала ему несколько подходящих поездов, предупредив заодно, что их часто отменяют, и наказала непременно привезти ей камамберу[25] и полголовки стилтона[26].

— Здесь теперь уже ничего не купишь. Наш лавочник — такой славный и внимательный, всегда знал, кто что любит, вдруг взял и открыл супермаркет. Теперь вместо лавки стоит какой-то куб в шесть раз больше, буквально забитый проволочными корзинками и тележками, которые надо таскать за собой и набивать совершенно ненужными вещами. Мамаши то и дело теряют своих младенцев, а потом бьются в истерике. Кому это все нужно? Ну ладно… Значит, я тебя жду, мой мальчик. — И она повесила трубку.

Телефон тут же зазвонил:

— Алло? Стаффорд? Эрик Пью. Слышал, ты уже вернулся. Хочешь, поужинаем сегодня вместе?

— С удовольствием.

— Отлично. Тогда в четверть девятого. «Лимпитс клуб».

Не успел сэр Стаффорд положить трубку, как в комнату ворвалась запыхавшаяся миссис Уоррит.

— Там внизу джентльмен… — Она громко выдохнула. — Хочет вас видеть. То есть это только так говорится… — она снова громко выдохнула… — А по-моему, он вовсе и не джентльмен. В общем, он уверен, что вы его примете.

— Он назвался?

— Хоршэм, сэр — как станция по дороге в Брайтон[27].

— Хоршэм? — Сэр Стаффорд был немного удивлен.

Он вышел из спальни и спустился по лестнице в гостиную. Миссис Уоррит ничего не перепутала. Это был Хоршэм собственной персоной, встреченный им полчаса назад в приемной Четвинда: крепкий, надежный, с раздвоенным подбородком, румяными щеками, густыми седыми усами и присущей ему абсолютной невозмутимостью.

— Надеюсь, вы не возражаете, — сказал он приветливо, поднимаясь со стула.

— Против чего я должен возражать?

— Мы ведь сегодня уже виделись — возле кабинета мистера Гордона Четвинда, — вы не забыли?

— Ну мало ли, — неопределенно протянул сэр Стаффорд Най и подтолкнул стоявшую на столе коробку с сигаретами в сторону гостя.

— Прошу. Так что же вас интересует?

— Премилый человек этот мистер Четвинд, — заметил Хоршэм, снова опускаясь на стул. — Нам удалось его немного успокоить. Его и полковника Манро. Они, видите ли, приняли случившееся слишком близко к сердцу. Я хотел сказать, случившееся с вами.

— Да что вы?

Сэр Стаффорд Най тоже уселся. Он курил, улыбался и задумчиво разглядывал Генри Хоршэма.

— Итак, что мы собираемся предпринять?

— Если честно, я как раз собирался спросить об этом у вас, уж простите за дерзость.

— С удовольствием вам отвечу, — сказал сэр Стаффорд Най. — Я собираюсь поехать погостить к своей тетушке, леди Матильде Клекхитон. Если хотите, оставлю вам адрес.

— Он у меня есть, — сказал Генри Хоршэм. — Что ж, мне кажется, это прекрасная мысль. Она будет очень рада видеть вас целым и невредимым. А ведь все могло кончиться и не так благополучно, а?

— Так считают полковник Манро и мистер Четвинд?

— Вы же прекрасно знаете их обоих, сэр, — ответил Хоршэм. — Джентльмены из этого министерства страдают хронической подозрительностью. Вот и эти никак не решат, доверять вам или нет.

— Доверять ли мне? — повторил сэр Стаффорд Най с обидой в голосе. — Что вы, собственно, хотите этим сказать, мистер Хоршэм?

Мистер Хоршэм нимало не смутился. Он лишь ухмыльнулся.

— Видите ли, — сказал он. — Существует мнение, что вы относитесь ко всему недостаточно серьезно.

— О! А я было решил, что меня считают перебежчиком. Или агентом. Что-то в таком духе.

— О нет, сэр, они просто считают вас весьма легкомысленным. Они думают, что вы не прочь время от времени выкинуть какую-нибудь шутку.

— Но нельзя же всю жизнь только и делать, что занудствовать и изводить окружающих своей серьезностью, — неодобрительно заметил сэр Стаффорд Най.

— Согласен. Но вы сильно рисковали, сэр.

— Никак не возьму в толк, о чем это вы.

— Я объясню. Порой все идет не так, как надо, но люди тут как бы и ни при чем. И это значит, что вмешался кто-то другой: может быть, тот, кого называют Господом Богом, а может, и другой джентльмен — ну, тот самый, с хвостиком.

Сэра Стаффорда это сравнение немного позабавило.

— Вы имеете в виду туман в Женеве? — спросил он.

— Именно. В Женеве был туман, и это нарушило чьи-то планы. Кое-кому грозили серьезные неприятности.

— Расскажите об этом поподробнее, — сказал сэр Стаффорд Най. — Честное слово, мне это чрезвычайно интересно.

— Видите ли, когда ваш самолет вылетел вчера из Франкфурта, на борту недоставало одного пассажира. Это совершенно естественно, поскольку, допив пиво, вы тихонько сидели себе в уголке, безмятежно похрапывая. Но одновременно на другой рейс не явилась и некая дама, хотя ее несколько раз вызывали по радио. Очевидно, самолет так и улетел без нее.

— Вот как. И что же с ней случилось?

— Очень хотелось бы знать. Но, что бы ни случилось с ней, ваш паспорт благополучно прибыл в Хитроу, хотя вас при нем не было.

— Где же он теперь? Кто-то считает, что он у меня?

— Не думаю. Вряд ли они настолько оперативны. А это зелье, кстати, отличная штука. То, что доктор прописал, если так можно выразиться. Оно вас усыпило, но совершенно не причинило никакого вреда.

— У меня было жуткое похмелье, — возразил сэр Стаффорд Най.

— Могло быть и хуже. Учитывая обстоятельства.

— Скажите, раз уж вы все про всех знаете, — спросил сэр Стаффорд, — а что бы произошло, если бы я отверг предложение, которое мне могли — заметьте, я говорю «могли» — сделать?

— Вполне вероятно, что для Мэри Энн все было бы кончено.

— Мэри Энн? Кто такая Мэри Энн?

— Мисс Дафна Теодофанос.

— Кажется, я уже слышал это имя — когда вызывали пропавшую пассажирку.

— Да, она путешествовала под этим именем. Мы зовем ее Мэри Энн.

— И кто же она?

— Одна из лучших в своем деле. Высший класс.

— И что же это за дело? Она из своих или из чужих — если, конечно, вы знаете, кто свои, а кто чужие? Признаюсь, мне самому порой трудно в этом разобраться.

— Да, вы правы, разобраться в этом непросто. Тут и китайцы, и русские, и довольно странная организация, связанная со студенческими волнениями, и новоиспеченная мафия, и загадочные компании в Южной Америке. И славное гнездышко финансистов, которые явно что-то замышляют. В общем, тут сам черт голову сломит.

— Мэри Энн и Дафна Теодофанос, — задумчиво произнес сэр Стаффорд Най. — Довольно странное сочетание.

— Просто мать у нее гречанка, отец англичанин, а дед австрийский подданный.

— И что же все-таки случилось бы, не одолжи я ей… одну из своих вещей?

— Скорее всего, ее бы убили.

— Да полно! Неужели вы это серьезно?

— Мы очень обеспокоены тем, что творится в Хитроу. Особенно в последнее время. Что-то там нечисто. Если бы самолет вылетел в Женеву по расписанию, все прошло бы прекрасно. Ей была обеспечена полная безопасность. И вдруг — внезапное изменение времени вылета, и все пошло насмарку, а разве угадаешь, кто нынче твой союзник, а кто враг. Каждый ведет двойную, а то и тройную игру.

— Вы меня пугаете, — сказал сэр Стаффорд Най. — Но теперь-то она в безопасности? Вы ведь это хотели мне сказать?

— Надеюсь, с ней все в порядке. Во всяком случае, плохих вестей нет.

— Знаете, сегодня утром, пока я беседовал со своими дружками в Уайтхолле, сюда кто-то наведался. Сказал экономке, что я позвонил в химчистку и просил забрать костюм, в котором вчера прилетел. Почему-то он унес два. Конечно, второй он мог взять просто потому, что он ему понравился, или же он коллекционирует образчики одежды джентльменов, только что вернувшихся из-за рубежа, или… Но, возможно, у вас есть другое объяснение?

— Думаю, он что-то искал.

— Да, мне тоже так показалось. Некто искал нечто. И оставил все в отменном порядке. Я-то побросал вещи как попало. Значит, он что-то искал. И что именно?

— Этого я вам сказать не могу, — медленно проговорил Хоршэм. — Потому что и сам не знаю. Что-то происходит, но что? Отдельные фрагменты проглядывают, как из плохо запакованного свертка, понимаете? Удается заметить то один, то другой. Сначала вам кажется, что все завязано вокруг Байрейтского фестиваля[28], но уже через минуту вы решаете, что нити тянутся к крупному землевладению в Южной Америке, и тут же вам сообщают, что нашли улики в США. В самых разных местах творится что-то неладное, и все это как-то связано. Это может оказаться как политикой, так и чем-то весьма от нее далеким. Не исключено, что дело просто в деньгах. Вы ведь, кажется, знаете мистера Робинсона? — неожиданно спросил Хоршэм. — Он, во всяком случае, утверждает, что вы знакомы.

— Робинсон? — Сэр Стаффорд Най призадумался. — Робинсон. Фамилия явно английская. — Он посмотрел на Хоршэма. — Толстяк, лицо желтое? — спросил он. — Крупный финансовый воротила? Неужели он тоже на стороне ангелов[29] — вы это хотели мне сказать?

— Про ангелов я ничего не знаю, — сказал Генри Хоршэм. — Но здесь он нам не раз помог выпутаться из крупных неприятностей. Деятели вроде мистера Четвинда не больно его жалуют. Считают, видно, что он им не по карману. Мистер Четвинд вообще скуповат. Любит экономить там, где не следует.

— Как говорится, «Беден, но честен», — задумчиво заметил сэр Стаффорд Най. — Насколько я понял, вы бы сказали иначе. Вы бы сказали, что мистер Робинсон — человек хоть и дорогой, но честный. Или же честный, но дорогой. — Он вздохнул и жалобно протянул: — Очень уж хочется разобраться, что тут к чему.

Он с надеждой воззрился на Генри Хоршэма, но тот лишь покачал головой.

— Никто из нас не знает. То есть не знает всего.

— Но что мог искать у меня этот человек, представившийся работником химчистки?

— Честно говоря, не имею ни малейшего представления, сэр Стаффорд.

— Жаль… Я тоже.

— А у вас точно нет ничего такого? Может, вам что-то передавали, просили куда-то доставить?

— Абсолютно ничего. Что касается Мэри Энн, она сказала только, что я могу спасти ее жизнь.

— Что ж, если в вечерних газетах ничего не появится, можно будет считать, что вам это удалось.

— Значит, на этом все и кончится? Жаль. Я только вошел во вкус… Очень уж интересно узнать, что будет дальше. А у вас что-то неважнецкое настроение.

— Вас это удивляет? Неладно что-то в нашем государстве.

— Понимаю, о чем вы. Случается, я и сам задумываюсь..

Глава 4Обед с Эриком

— Можно с тобой поговорить, старина? — сказал Эрик Пью.

Сэр Стаффорд Най пристально посмотрел на него. Хотя он был знаком с Эриком Пью много лет, близкими друзьями они так и не стали. Друг из Эрика, по мнению сэра Стаффорда, получился бы надежный — этого у Эрика было не отнять, — но скучноватый. Он был из той породы людей, которая звезд с неба не хватает, зато всегда в курсе последних событий. Он никогда не забывал того, что когда-либо услышал, и порой мог поделиться крайне полезной информацией.

— Ты только что из Малайи, верно?

— Да, — сказал сэр Стаффорд.

— Что-нибудь было интересного?

— Все как обычно, — сказал сэр Стаффорд.

— Понятно. Значит, напрасно я волновался. Ну, сам понимаешь. Мало ли что могло случиться — пусти козла в огород…

— Да что ты — на конференции? Нет, все до отвращения предсказуемо. Все говорят в точности то, чего от них ждут, только, к сожалению, гораздо дольше. Сам не понимаю, зачем меня носит на эти сборища.

Эрик Пью сказал несколько набивших оскомину фраз о коварных замыслах китайцев.

— А по-моему, ничего они не замышляют, — сказал сэр Стаффорд. — Обычные слухи. Мол, старый Мао[30] дышит на ладан, а вокруг полно интриганов.

— А как арабы с евреями?

— Ну, там все по плану. По их плану, разумеется. Но какое отношение это имеет к Малайе?

— Вообще-то я имел в виду не столько Малайю…

— Слушай, ты сейчас похож на Телепаху[31], — улыбнулся сэр Стаффорд Най. — «Супчик на ужин, чудненький суп». Откуда такое уныние?

— Вообще-то — уж ты меня извини, ладно? — я хотел выяснить, не подмочил ли ты свою репутацию.

— Я? — переспросил сэр Стаффорд с видом глубочайшего удивления.

— Ну ты же сам знаешь, на что способен, Стафф. Любишь порой устроить что-нибудь веселенькое.

— В последнее время мое поведение было безупречным, — сказал сэр Стаффорд. — Чего это тебе про меня наплели?

— Я слышал о каких-то неприятностях в аэропорту. Какая-то незапланированная посадка…

— Ясно… И от кого же ты это услышал?

— Да понимаешь, заглянул на днях к старику Картисону.

— Старый зануда. Вечно ему мерещится чего и в помине не было.

— Да знаю я. Знаю, что он за птица. Но в этот раз он просто обмолвился, что кто-то там — Уинтертон, что ли? — считает, будто ты во что-то замешан.

— Замешан? Я бы не прочь, — усмехнулся сэр Стаффорд Най.

— Где-то началась крупная заварушка, и он беспокоится о своих людях.

— Да за кого они меня принимают — за второго Филби[32], что ли? Или за одного из его коллег?

— Сам виноват. Вечно морочишь людям голову. А то еще ляпнешь что-нибудь такое…

— Искушение слишком уж велико, — улыбнулся Най. — Ох уж эти политики, дипломаты и прочая братия! Чертовски важный у них вид. Так и хочется встряхнуть их разок-другой.

— Твое чувство юмора слишком необычно, мой мальчик. Иногда я за тебя беспокоюсь. Кстати, они собираются задать тебе несколько вопросов об этом происшествии в аэропорту. Им, видишь ли, кажется, что ты не открыл им всей правды.

— Ах, вот оно что! Интересно. Тут есть над чем поразмыслить.

— Только не совершай опрометчивых поступков.

— Могу же я хоть изредка позволить себе подобное удовольствие.

— Послушай, старина, неужели ты собираешься поставить крест на своей карьере только ради того, чтобы немного поразвлечься?

— С каждым днем я все больше и больше убеждаюсь, что делать карьеру — самое нудное занятие в мире.

— Ты всегда так думал. Поэтому и не занимаешь того положения, которого заслуживаешь. Тебе ведь прочили посольство в Вене. Смотреть противно, как ты собственными руками разрушаешь свою карьеру.

— А мне кажется, я веду себя исключительно солидно и деловито, — сказал сэр Стаффорд Най. — Выше нос, дружище! Неуместные шутки остались в прошлом.

Эрик с сомнением покачал головой.

Вечер был прекрасный, и сэр Стаффорд решил пройтись до дому пешком через Грин-парк. Когда он переходил дорогу на Бёрдкейдж Уок, его чуть не сбила машина. Сэр Стаффорд едва успел отскочить на тротуар. Автомобиль исчез так же стремительно, как и появился. Сэр Стаффорд вполне отдавал себе отчет, что едва не состоявшийся на него наезд отнюдь не был случайностью. Его явно хотели сбить. Ну и дела! — подумал он. Сначала обыскали его квартиру, а теперь, видно, решили взяться за него самого. Конечно, это могло быть и простым совпадением, но… Сэр Стаффорд был опытным человеком, не раз встречался с опасностью лицом к лицу и чувствовал ее кожей. Ощущал он ее и сейчас. Но почему? В чем причина? При всем желании он не мог выдумать ни одной. Так в чем же тогда дело?

Войдя в квартиру, он подобрал почту, валявшуюся на полу у двери. Не густо. Пара счетов и журнал «Спасательная шлюпка». Он бросил счета на письменный стол и пальцем подцепил обертку журнала. Время от времени он и сам помогал спасателям. Он машинально листал журнал, все еще поглощенный своими мыслями. Внезапно его пальцы замерли. К одной из страниц было что-то приклеено липкой лентой. Он присмотрелся. Паспорт, который ему возвращали столь необычным способом. Он высвободил его и просмотрел. Последней отметкой оказался штамп о прибытии в аэропорт Хитроу. Оригинальный же способ она выбрала, чтобы вернуть ему паспорт. Где она сейчас? Он многое отдал бы за то, чтобы знать это.

Суждено ли им еще встретиться? Кто она на самом деле? И куда исчезла? У него появилось ощущение, что он сидит в партере и ждет начала второго акта. Или, скорее, даже первого. Ведь что он до сих пор видел? Что-то вроде водевиля перед спектаклем, какие устраивали в старину. Девушку, которая, переодевшись мужчиной, прошла через паспортный контроль и сразу же затерялась в толпе. Скорее всего, он никогда ее больше не увидит. От этой мысли он немного расстроился и сам себе удивился. Девушка как девушка, не слишком даже привлекательная. Ничего особенного. Нет… он лукавит. Она явно была не такой, как все, иначе вряд ли бы сумела заставить его сделать то, что ей было нужно. Она ведь даже не уговаривала его, не пыталась очаровать, а просто попросила помочь. Каким-то образом она сразу дала понять, что знает о его готовности пойти на риск для спасения другого человека. А ведь он действительно рисковал, подумал сэр Стаффорд Най. Мало ли чего она могла подсыпать ему в пиво. Пожелай только она от него избавиться, и его тело нашли бы в каком-нибудь углу франкфуртского аэропорта. Ведь если она хоть немного разбиралась в фармакологии — а она явно в ней разбиралась, — она с легкостью бы устроила так, чтобы его смерть выглядела следствием, например, сердечного приступа, вызванного перепадом давлений при посадке. Впрочем, что толку рассуждать об этом, если он жив. И однако, он чувствовал сильнейшую досаду при мысли, что больше ее не увидит. Он был уязвлен до глубины души, и это ему совсем не нравилось. Немного подумав, он набросал текст объявления.

«Пассажир из Франкфурта. 3-го ноября. Просьба связаться с попутчиком в Лондоне».

Он решил, что объявление опубликуют трижды. Девушка или откликнется, или нет. Если оно попадется ей на глаза, она сразу поймет, кто его дал. У нее был его паспорт, она знает его имя и сможет его разыскать. Возможно, она откликнется. А может, и нет. Даже скорее всего — нет. И тогда водевиль так и останется простым вступлением, дурацкой одноактной пьеской, предназначенной для тех, кто пришел в театр пораньше и теперь скучает в ожидании представления. В довоенное время этим широко пользовались. А скорее всего, он никогда о ней не услышит по той простой причине, что, закончив свои дела в Англии, она наверняка покинула ее, улетев — да куда угодно: в Женеву, на Ближний Восток, в Россию, Китай, Южную Америку или Соединенные Штаты. «Стоп, — подумал сэр Стаффорд, — с чего это я вдруг подумал о Южной Америке? Этому наверняка должна быть причина. Она ни словом не упоминала о Южной Америке, и никто не упоминал. Хотя нет, Хоршэм обмолвился… Но ведь он просто упомянул Южную Америку в ряду других стран».

На следующее утро, когда он, поместив в газету свое объявление, не спеша возвращался домой, его внимание привлекли цветы, окаймляющие дорожки Сент-Джеймсского парка[33]. Долговязые хризантемы в пушистых золотых и бронзовых шапочках словно тянулись ему навстречу. Он вдохнул их аромат, и перед его мысленным взором возникла идиллическая[34] картина — козы, пасущиеся на зеленых холмах Греции. Не забыть бы просматривать объявления в разделе «Личное». Пока еще рано. Должно пройти два или три дня, пока напечатают его объявление и ответ, если он будет. Только бы не пропустить! В конце концов, он имеет полное право знать, что произошло тогда на самом деле.

Он попытался вспомнить — не девушку из аэропорта, а лицо своей сестры, Памелы. Как давно она умерла! Он все равно ее помнил. Конечно, помнил, только вот почему-то никак не мог представить себе ее лицо, и это было очень грустно. Прежде чем переходить улицу, он внимательно огляделся. По дороге неспешно, точно вальяжная почтенная вдова, катилась одинокая машина. Раритет, подумал он. «Даймлер»[35] бог знает какого года. Он передернул плечами. Долго он будет стоять тут как идиот, погрузившись в раздумье?

Он решительно направился на другую сторону улицы и успел уже сделать несколько шагов, когда достопочтенный лимузин[36] (как он назвал его про себя) внезапно ожил и рванул, стремительно набирая скорость, прямо на него. В мгновение ока автомобиль оказался совсем рядом, и сэр Стаффорд едва успел отчаянным прыжком переметнуться на противоположный тротуар. Машина тут же исчезла за ближайшим поворотом.

«Занятно, — сказал себе сэр Стаффорд. — Право, занятно. Хотел бы я знать, кто это меня так не любит? Похоже на то, что он следит за каждым моим шагом и только ждет удобного случая».

Полковник Пайкэвэй, грузно развалившись в кресле в своем маленьком кабинете в Блумсбери[37], где он находился с десяти утра до пяти вечера с коротким перерывом на ленч, утопал в удушающих волнах сигарного дыма; он сидел с закрытыми глазами, лишь изредка открывая их словно бы для того, чтобы показать, что он не спит. Он почти никогда не поднимал головы.

Кто-то сказал, что он напоминает одновременно Будду[38] и громадную лягушку, а какой-то нахальный юнец добавил, что в его родословной никак не обошлось без бегемота.

Зуммер селекторной связи вывел его из задумчивости. Он трижды моргнул, открыл глаза и усталым жестом снял трубку.

— Да, — сказал он.

Послышался голос секретарши.

— Здесь к вам министр.

— Министр, говорите? И что это за министр? Небось баптистский священник из церкви за углом?[39]

— Да нет же, полковник, это сэр Джордж Пэкхэм.

— Жаль, — астматически пыхтя, вздохнул полковник Пайкэвэй. — Очень жаль. Его преподобие Макгилл куда забавнее. От него так и пышет адским пламенем.

— Разрешите проводить его к вам, полковник?

— Он, наверное, думает, я тут же его приму. Кстати, секретари министров куда более обидчивы, чем их хозяева, — мрачно заметил полковник Пайкэвэй. — Министр… Эти министры только и знают, что врываться к человеку в кабинет и отрывать его от дел.

Сэра Джорджа Пэкхэма препроводили в кабинет. Он тут же принялся чихать и кашлять. Это случалось здесь почти со всеми. Все окна в небольшой комнатушке были плотно закрыты. Полковник Пайкэвэй был почти погребен под сигарным пеплом. Дышать было практически невозможно, и в официальных кругах его кабинет именовался не иначе, как «малый кошатник».

— А, дорогой друг, — произнес сэр Джордж с напускной бодростью и энергией, совсем не подходившей к его унылому и аскетическому облику. — Давненько мы с вами не виделись, а?

— Садитесь, пожалуйста. Сигару?

Сэра Джорджа слегка передернуло.

— Нет, благодарю, — сказал он, устремляя многозначительный взгляд на окно.

Полковник Пайкэвэй намека не понял. Сэр Джордж откашлялся — вернее, закашлялся — и сказал:

— Э-э… Кажется, Хоршэм к вам уже заходил.

— Да, и сказал все, что хотел, — ответил полковник Пайкэвэй, позволяя своим глазам снова закрыться.

— Я думаю, это даже к лучшему. Ну, что он к вам заходил. Крайне важно, чтобы информация никуда не просочилась.

— А, — сказал полковник Пайкэвэй. — Но она ведь уже просачивается?

— Прошу прощенья?

— Просачивается, — повторил полковник Пайкэвэй.

— Не знаю, насколько вы… э-э… осведомлены о недавнем происшествии…

— Нам известно всё, — заявил полковник Пайкэвэй. — Для этого мы тут и сидим.

— О да, разумеется. Я говорю про С. Н. — понимаете, кого я имею в виду?

— Пассажира, недавно прибывшего из Франкфурта, — сказал полковник Пайкэвэй.

— Совершенно невероятный случай. Совершенно невероятный. Не знаешь, что и думать. Трудно себе представить…

Полковник Пайкэвэй нетерпеливо отстукивал пальцами по столу.

— Не знаешь, что и думать, — повторил сэр Джордж. — Вы с ним знакомы?

— Встречался раз или два, — сказал полковник Пайкэвэй.

— Просто уму непостижимо…

Полковник Пайкэвэй не без труда подавил зевок. Ему порядком надоело все, чего не мог себе представить сэр Джордж и что было непостижимо его уму. Он вообще был невысокого мнения об умственных способностях сэра Джорджа. Осмотрительный человек — из тех, на кого можно положиться, — в своем министерстве дела ведет с должной осторожностью. «Но умом не блещет. Может, это и к лучшему, — подумал полковник Пайкэвэй. — По крайней мере, тем, кто думает, сомневается и не уверен в себе, можно доверить место, на которое они попали по воле Бога и избирателей».

— Вряд ли можно забыть, — продолжал сэр Джордж, — те разочарования, которые постигли нас в прошлом.

Полковник Пайкэвэй сочувственно улыбнулся.

— Чарлстон, Конвей и Курто, — сказал он. — Им доверяли полностью, они были проверены-перепроверены…

— Порой начинаешь сомневаться, а можно ли доверять хоть кому-то, — уныло сказал сэр Джордж.

— Какие тут сомнения? — сказал полковник Пайкэвэй. — Конечно, нельзя.

— Взять хотя бы Стаффорда Ная, — сказал сэр Джордж. — Из хорошей семьи… Из почтеннейшей, я бы даже сказал. Я лично знал и его отца, и деда.

— В семье не без урода.

Это замечание не смутило сэра Джорджа. Он словно его и не слышал.

— Не могу отделаться от сомнений. Понимаете, иногда он кажется таким несерьезным…

— Когда я был помоложе, — неожиданно сообщил полковник Пайкэвэй, — я повез двух своих племянниц смотреть замки на Луаре[40]. Вижу — на берегу рыбак. А у меня с собой была удочка. Вот он мне и говорит: «Vous n'etes pas un pecheur serieux? Vous avez des femmes avec vous»[41].

— Неужели вы думаете, сэр Стаффорд?..

— Нет-нет, никаких историй с женщинами. Его слабость — ирония. Любит подшутить. Не может отказать себе в удовольствии выставить других дураками.

— Но ведь это, согласитесь, не очень хорошая черта.

— Почему? Лучше так, чем заключать сделки с врагами.

— Если бы только можно было быть уверенным, что он абсолютно надежен… А вы что скажете? Какое ваше мнение?

— Надежен, как стена. Причем каменная. Стены тоже разные бывают. — Полковник добродушно улыбнулся. — На вашем месте я бы не беспокоился.

Сэр Стаффорд Най отодвинул чашку кофе, взял газету и, просмотрев заголовки, принялся внимательно изучать страницу с личными объявлениями. Этот раздел он просматривал с пристальным вниманием вот уже седьмой день. Он был разочарован, но не удивлялся. С какой стати ему должны были отвечать? Он медленно скользил взглядом по множеству странных объявлений, благодаря которым он читал эту страницу с неизменным интересом. Далеко не все они были личными. Половина, если не больше, оказывались замаскированной рекламой, а то и откровенными предложениями купли-продажи. Вероятно, их следовало бы поместить в других разделах, но они оказались здесь — видимо, в расчете на то, что привлекут больше внимания в этой рубрике. Среди них было и несколько, так сказать, обнадеживающих.

«Молодой человек, не согласный на тяжелую работу и предпочитающий легкую жизнь, будет рад заняться любимым делом».

«Девушка желает поехать в Камбоджу[42]. Только не гувернанткой».

«Огнестрельное оружие с ноля битвы под Ватерлоо[43]. Любые предложения».

«Потрясное! Расчудесное! Меховое манто. Срочно продается. Хозяйка выезжает за границу».

«Знаете Дженни Кэпстен? Пироги у нее — объеденье! Заходите на Ящеричную улицу, 14, С.В. 3».

Палец Стаффорда Ная на секунду остановился. Дженни Кэпстен. Приятное имя. А есть ли такая улица — Ящеричная? Должна быть. Ни разу не слыхал. Он вздохнул и снова повел пальцем вниз по колонке, но почти сразу остановился.

«Пассажир из Франкфурта: четверг, 11 ноября, мост Хангердфорд, 19.20».

Четверг, 11 ноября. Да это же… точно, это сегодня. Сэр Стаффорд Най сразу же пришел в отличное расположение духа. Он откинулся в кресле и допил свой кофе. Хангердфорд. Хангердфордский мост. Он встал и прошел на кухню. Миссис Уоррит ловко шинковала картофель, тут же сбрасывая его в большую кастрюлю с водой. На сэра Стаффорда она взглянула не без удивления.

— Вам что-то нужно, сэр?

— Да, — сказал он. — Если бы вам назначили встречу на Хангердфордском мосту, куда бы конкретно вы пошли?

— Куда бы я пошла? — Миссис Уоррит призадумалась. — Вы, конечно, имели в виду, если бы я согласилась пойти?

— Да, конечно, если бы вы согласились.

— Ну, тогда я бы пошла прямо на мост. А куда ж еще?

— Вы хотите сказать, что поехали бы в Хангердфорд, что в Беркшире?[44]

— А где это?

— В восьми милях[45] за Ньюбери[46].

— Про Ньюбери я слыхала. Мой старик там в прошлом году поставил на лошадку. И выиграл.

— Значит, вы бы отправились в Хангердфорд под Ньюбери?

— И не подумала бы, — заявила миссис Уоррит. — Зачем это мне тащиться в такую даль? Я бы пошла на Хангердфордский мост, и все тут.

— Вы считаете…

— Ну да — от Черинг-Кросс[47] рукой подать. Вы же прекрасно знаете этот мост. Через Темзу.

— Да, — сказал сэр Стаффорд Най. — Прекрасно знаю. Благодарю вас, миссис Уоррит.

Ему показалось, что все это напоминает подбрасывание монетки: орел или решка? Объявление в утренней лондонской газете касалось Хангердфордского железнодорожного моста. Вполне вероятно, податель объявления имел в виду именно Лондон, хотя у сэра Стаффорда Ная имелись на этот счет некоторые сомнения. По собственному опыту он знал, что девушка мыслит весьма оригинально, и вряд ли следует ожидать от нее стандартных решений. Но ему не оставалось ничего иного. Конечно, могут быть и другие Хангердфорды, и в каждом из них, вероятно, есть мосты. Но сегодня — сегодня он пойдет и посмотрит.

Вечер был холодный и ветреный, временами накрапывал дождик. Сэр Стаффорд поднял воротник своего макинтоша и побрел дальше. Ему не в первый раз приходилось идти по Хангердфордскому мосту, но он никогда не пошел бы сюда ради удовольствия. Внизу струилась река, а по мосту сновало множество совершенно одинаково одетых людей. Запахнув плащи и надвинув поглубже шляпы, они все как один горячо желали одного: скорее оказаться дома, подальше от дождя и ветра. «Трудновато будет», — подумал сэр Стаффорд Най, — «узнать кого-то в этой толпе. Семь двадцать. Не самое лучшее время для свиданий. А может, это все-таки Хангердфорд в Беркшире. Странно все это, что ни говори».

Он уверенно продвигался вперед. Не обгоняя тех, кто шел впереди, и старательно лавируя, чтобы не столкнуться с теми, кто шел навстречу. Он шел достаточно быстро, чтобы его самого не пытались обогнать, хотя при желании любой мог это сделать. А может, это послание розыгрыш. Не в его вкусе, конечно, но вкусы бывают разные.

Однако, как ему казалось, ей такие шутки тоже вряд ли бы пришлись по вкусу. Людской поток немного усилился и даже слегка оттеснил его в сторону. Совершенно неожиданно прямо перед ним возникла женщина в макинтоше, и он, не успев посторониться, налетел на нее. Женщина упала, и сэр Стаффорд поспешно нагнулся, протягивая ей руку.

— Все в порядке?

— Да, спасибо.

Она поднялась и заспешила дальше, успев прежде сунуть что-то в его ладонь, а другой рукой слегка сжать его пальцы. А потом она исчезла, скрылась, смешалась с толпой. Стаффорд Най снова двинулся вперед. Догнать ее он все равно бы не мог. Он ускорил шаг, сжимая что-то в руке. Казалось, мосту не будет конца, но наконец-то он достиг его со стороны Суррея[48].

Через несколько минут он уже сидел за столиком в маленьком кафе, заказывая подошедшему официанту чашечку кофе. Наконец-то он посмотрел на то, что было у него в руке. Очень тонкий непромокаемый конверт. Внутри другой — белый, из дешевых. Он вскрыл и этот. То, что лежало внутри, удивило его. Это был билет.

Билет в Фестиваль-Холл[49] на завтрашний вечер.

Глава 5Вагнеровская мелодия

Сэр Стаффорд Най поудобнее уселся на своем месте и стал слушать громыханье марша Нибелунгов, которым начинался спектакль. Хотя он и любил Вагнера[50], «Зигфрид» отнюдь не был самой любимой из «Кольца Нибелунгов» [51]оперой. Он всегда отдавал предпочтение «Золоту Рейна» и «Гибели богов». Тема юного Зигфрида[52], слушающего пение птиц, по какой-то неведомой причине раздражала его, вместо того чтобы преисполнять восхищением. Может быть, из-за воспоминаний молодости — когда-то он слушал эту оперу в Мюнхене, где пел поразительный тенор, еще более поражающий своими объемами, а он был еще слишком молод, чтобы примириться с вопиющим несоответствием прекрасной музыки и внешности Зигфрида, юность которого осталась в далеком прошлом. Зрелище, которое представлял собой слоноподобный Зигфрид, катающийся по земле в пароксизме[53] мальчишеской радости, вызвало у него отвращение. Что же касается пенья птичек в сопровождении лесных шорохов — оно оставляло его совершенно равнодушным. Нет, он всегда предпочитал рейнских дев, хотя в те далекие мюнхенские дни девы тоже были откормлены до безобразия. Но это ему почему-то не так мешало. Упиваясь мелодическим шипеньем воды и жизнеутверждающей темой всеобщего ликования, он не обращал внимания на то, что видел.

Время от времени он как бы случайно осматривался. Свое кресло он занял одним из первых. Зал был, как водится, полон. Начался антракт. Сэр Стаффорд встал и оглядел зал. Кресло рядом с ним оставалось пустым. Кто-то должен был прийти и не пришел. Может быть, по этой причине, а может быть, и потому, что опоздавших в зал не пускали по установившейся на вагнеровских концертах традиции, но кресло пустовало.

Он вышел в фойе, прошелся, выпил чашку кофе и вернулся с первым звонком. На этот раз, подходя к своему ряду, он увидел, что соседнее кресло занято. Его снова охватило прежнее волнение. Он прошел на свое место и сел. Да, это была женщина из франкфуртского аэропорта. На него она и не взглянула; она смотрела прямо перед собой. Ее лицо было таким же, каким он его запомнил — те же четкие, чистые линии. Она слегка повернула голову и скользнула взглядом по его лицу, словно не узнавая. Это демонстративное неузнавание было красноречивее слов. Их встреча не должна привлекать внимание. Во всяком случае, не сейчас. Свет постепенно гас. Женщина обернулась к нему.

— Простите — нельзя ли взглянуть на вашу программку? Боюсь, я обронила свою, пока пробиралась к месту.

— Пожалуйста, — сказал он.

Он протянул ей программку, и она тотчас в нее углубилась. Свет погас. Началось второе отделение концерта. Зазвучала увертюра к «Лоэнгрину»[54]. Когда она кончилась, соседка вернула ему программку, коротко поблагодарив.

— Большое спасибо. Вы очень любезны.

Следующим номером были «Шорохи леса» из «Зигфрида». Сэр Стаффорд посмотрел в программку. Только теперь он заметил, что внизу страницы что-то было едва заметно написано карандашом. Света было маловато, и он даже не попытался сразу это прочесть. Он спокойно закрыл программку и так и держал ее в руке. Так как сам он ничего на ней не писал, значит это сделала она, или, скорее всего, заранее написала что-то в своей программке, а затем во время увертюры вынула ее из сумочки и передала ему. Он снова был окутан прежней таинственной атмосферой, полной опасности и приключений. Сначала встреча на Хангердфордском мосту и конверт, торопливо вложенный ему в руку. Теперь эта женщина была рядом. Он бросил на нее один или два быстрых, безразличных взгляда, как смотрят обычно на незнакомых людей, оказавшихся рядом. Она откинулась в кресле; на ней было платье из матового крепа с высоким воротом, на шее — старинное ожерелье крученого золота. Темные волосы были коротко острижены и гладко уложены. Она не смотрела на него и не отвечала на его взгляды. Он задал себе вопрос: нет ли кого-нибудь в зале Фестиваль-Холла, кто наблюдал бы за ней — или за ним? Следил, не смотрят ли они друг на друга, не разговаривают ли? Весьма возможно, что так оно и есть, да, скорее всего, именно так. Она откликнулась на его объявление. Что ж, ему бы хватило и этого. Любопытство его, разумеется, не было удовлетворено, но зато он точно теперь знал, что Дафна Теодофанос — или Мэри Энн — жива и находится здесь, в Лондоне. В будущем могут представиться другие возможности узнать, с кем он имеет дело. Но план сражения разрабатывает она. Ему придется следовать ее указаниям. Он будет следовать им и дальше, как тогда в аэропорту, и — нельзя не признаться — он вдруг ощутил, что жизнь его стала куда интереснее. Это было лучше нудных конференций, заполняющих жизнь дипломата. А та машина — его и вправду пытались сбить? Несомненно. А потом еще раз… Конечно, у нас у всех такое воображение… а водители гоняют так беспардонно, что подозрения невольно могут возникнуть на пустом месте. Он свернул программку и положил ее во внутренний карман пиджака. Очередной номер закончился. Женщина в соседнем кресле громко вздохнула, затем заговорила, вроде — как бы сама с собой, а возможно с соседом слева, при этом она то и дело громко вздыхала.

— Юный Зигфрид, — сказала она и снова вздохнула.

Программа завершилась маршем из «Мейстерзингеров»[55]. Публика бурно аплодировала, потом стала расходиться. Он ждал — не подаст ли она ему какой-нибудь знак, но нет, знака не было. Она подобрала свою накидку, прошла вдоль ряда, слегка прибавила шагу и затерялась в шумной толпе.

Стаффорд Най нашел свою машину и отправился домой. Приехав, он развернул программку и, пока закипал кофе, принялся внимательно ее рассматривать.

То, что оказалось в программке, сильно его разочаровало, чтобы не сказать больше. В ней не было никакого послания. Только возле списка номеров едва виднелись какие-то значки, которые он не успел разглядеть в зале. Но это были не слова, не буквы и даже не цифры. Похоже… Да, это были просто ноты! Казалось, кто-то нацарапал музыкальную фразу не совсем подходящим для этого карандашом. На минуту Стаффорду Наю подумалось, а нет ли там симпатических чернил[56], которые проявятся под действием тепла. Довольно опасливо, порядком стыдясь своего романтического предположения, он подержал бумагу перед электрическим камином, но на ней совершенно ничего не высветилось. Он вздохнул и бросил программку на стол. Его охватил праведный гнев. Вся эта нелепица — встреча на мосту над рекой, под ветром и дождем! Просидел весь концерт бок о бок с женщиной, которой ему так хотелось задать кучу вопросов, — и чем все кончилось? Да ничем! Полный тупик. И все же она с ним встретилась. Только зачем? Если она не собиралась поговорить, условиться о дальнейших встречах, зачем было вообще приходить?

Рассеянно взглянув на стоявший у дальней стены шкаф, где у него стояли триллеры, детективные романы и несколько томов научной фантастики, он покачал головой и в который раз подумал, что вымысел куда интереснее реальной жизни. Убийства, таинственные звонки по телефону и неимоверное количество иностранных красавиц шпионок. Тем не менее эта самая ускользающая леди может еще раз предъявить на него свои права. «Но в следующий раз, — подумал он, — мне надо самому кое о чем позаботиться. В ее игру можно играть и вдвоем».

Он отбросил программку, выпил еще одну чашку кофе и подошел к окну. Программка снова оказалась у него в руке. Он глядел вниз, на улицу, и, когда его взгляд случайно упал на раскрытую программку, он почти бессознательно принялся напевать себе под нос. У него был хороший музыкальный слух, и ему не стоило никакого труда напеть мотив по нацарапанным на листе нотам. Мотив показался ему знакомым. Он запел громче. Что же это? Там, там, там, там ти-там. Там. Там. Да, определенно что-то знакомое.

Он принялся распечатывать письма. Все они были скучнейшие. Пара приглашений, одно — из американского посольства, одно от леди Ательхэмптон, потом еще на благотворительный эстрадный концерт, куда ожидали особ из королевского дома, вследствие чего, намекал ось в письме, вполне прилично было бы заплатить за билет пять гиней[57]. Он сильно сомневался в том, что ему захочется принять любое из этих приглашений. Он уже твердо решил, что ему не стоит оставаться в Лондоне, а лучше без дальнейших проволочек съездить в гости к тетушке Матильде, как он и обещал. Тетю Матильду он любил, хотя навещал не слишком часто. Она жила в квартире из нескольких заново отремонтированных комнат в боковом крыле старинного георгианского[58] дома в поместье, доставшемся ей по наследству от деда. У нее была просторная гостиная великолепных пропорций, небольшая овальная столовая, новая кухня, переделанная из прежней комнаты экономки, две спальни для гостей, большая комфортабельная спальня с примыкающей ванной комнатой лично для нее, и удобное помещение для терпеливой компаньонки, неразлучно при ней находившейся. Остатки былого штата верных домашних слуг были тоже удобно устроены и хорошо обеспечены. Весь остальной дом пребывал в чехлах от пыли и периодически приводился в порядок. Стаффорд Най любил старый дом — он еще мальчишкой проводил там каникулы. В те дни там царило веселье. В доме жил его старший дядя с женой и двумя детьми. Да, тогда там было приятно бывать. Денег и прислуги хватало. Тогда он как-то не обращал внимания на портреты и картины. Там было множество громоздких образчиков викторианской[59] живописи, занимавших самые выигрышные места, но было и несколько прекрасных портретов старых мастеров. Рэйбёрн[60], два Лоуренса[61], Гейнсборо[62], Лели[63], два не вполне достоверных ван Дейка[64]. И пара Тёрнеров[65]. Некоторые из них были проданы, когда семья нуждалась в деньгах. Но он всегда во время своих визитов с удовольствием рассматривал оставшиеся картины и семейные портреты.

Тетя Матильда слишком любила поболтать, зато всегда рада была его видеть. На него же лишь временами находили приступы любви к своим родственникам, и сейчас он не совсем понимал, с чего это ему так захотелось с ней повидаться. А почему он вдруг вспомнил о фамильных портретах? Может быть, все дело в том, что там есть портрет его сестры Памелы, написанный неким знаменитым художником двадцать лет назад? Ему хотелось увидеть портрет Памелы и рассмотреть его получше. Посмотреть, насколько разительно сходство между его сестрой и незнакомкой, которая ворвалась в его жизнь столь возмутительным образом и все в ней перевернула.

Он снова взял программку концерта в Фестиваль-Холле и не без досады принялся напевать мелодию, написанную карандашом. Там, там, ти-там… И вдруг его осенило: он узнал этот мотив. Это была тема Зигфрида. Рог Зигфрида. Именно это и сказала та женщина прошлым вечером. Тема юного Зигфрида. Она не обращалась к нему, да и ни к кому вообще. Но это и было ее сообщение, слова, которые ничего не значили для окружающих, потому что они сочли бы, что речь идет о только что исполненном номере программы. И на его программке был тот же мотив. Да, Юный Зигфрид. Это должно что-то означать. Оставалось надеяться, что его снова осенит догадка, юный Зигфрид. Черт знает, что это значит. Как, где, когда, зачем и почему? Нелепица. Сплошные вопросы.

Он подошел к телефону, и его соединили с тетушкой Матильдой.

— Ну, разумеется, Стаффи, дорогой, я буду очень рада! Поезжай поездом в шестнадцать тридцать. Понимаешь, он ходит как и раньше, только сюда прибывает на полтора часа позже. И из Паддингтона[66] отправляется позже — в семнадцать пятнадцать. Очевидно, это они и называют улучшением железнодорожного обслуживания. Останавливается по дороге на каких-то несусветных полустанках. Ну, хорошо. Хорэс встретит тебя в Кингс-Марстоне.

— Значит, он все еще у вас?

— А где ж ему еще быть?

— Конечно, я понимаю.

Хорэс был некогда конюхом, потом дослужился до кучера, потом стал шофером и, судя по всему, до сего дня пребывал в этой должности. «Ему никак не меньше восьмидесяти», — сказал себе сэр Стаффорд и улыбнулся.

Глава 6Портрет дамы

— Ты прекрасно выглядишь, милый, и загорел, — сказала тетя Матильда, одобрительно его разглядывая. — Полагаю, это все Малайя. Ты ведь туда ездил, верно? Или в Сиам?[67]Таиланд? Они так часто меняют названия, что, право, никак не упомнишь. Во всяком случае, не Вьетнам, правда? А то я про этот Вьетнам просто слышать уже не могу! Сплошная неразбериха: Северный Вьетнам, Южный Вьетнам, Вьет-Конг[68], а еще Вьет — как его там, не знаю — и все рвутся в бой друг с другом, и никто не хочет уступить. Никто не хочет съездить в Париж или куда там еще… сесть за стол и все обсудить. А тебе не кажется, милый, — я сама над этим поразмышляла и нашла, по-моему, очень славное решение: почему бы им не устроить побольше футбольных полей, и пусть сражаются в свое удовольствие — все же оружие не такое смертоносное. Не то что этот жуткий напалм[69] — ну, ты знаешь. И пусть тузят друг друга на здоровье. Сами потешатся и других развлекут; можно будет даже деньги брать с тех, кто захочет посмотреть. Честно говоря, мне кажется, мы просто не совсем понимаем, что именно им нужно, и все время пытаемся всучить что-то не то.

— По-моему, это замечательная мысль, тетя Матильда, — сказал сэр Стаффорд Най, прикладываясь к нежнорозовой, чуть надушенной морщинистой щеке. — Как поживаете, дорогая моя?

— Старею, — мрачно сообщила леди Матильда Клекхитон. — Совсем старая стала. Конечно, откуда тебе знать, что такое старость. Не одно, так другое. То ревматизм, то артрит, то жуткий приступ астмы, или горло простудишь, ногу подвернешь… Всегда что-нибудь докучает. Не смертельно, конечно, но утомляет жутко. Так почему тебе вздумалось меня навестить?

Сэр Стаффорд немного смутился.

— Я ведь всегда приезжаю к вам после заграничных командировок.

— Придется тебе сесть поближе, — сказала тетя Матильда. — На один стул. Я стала еще хуже слышать с тех пор, как мы с тобой виделись. У тебя как-то изменилось лицо… Почему это у тебя такое лицо?

— Просто я загорел. Вы же сами сказали.

— Чепуха, я вовсе не о том. Только не говори мне, что у тебя наконец появилась девушка.

— Девушка?

— Ну да — я всегда знала, что рано или поздно это случится. Вся закавыка в том, что ты любишь над всеми посмеяться.

— Почему вы так думаете?

— Да ведь все так говорят. Да-да, именно все. Кстати, эта манера вечно иронизировать мешает твоей карьере. Тебе ведь приходится общаться со всеми этими людьми. Дипломатами, политиками… Как это там у них называется — младшие советники, старшие советники, уж наверно, есть и средние. А сколько этих самых партий! Право, мне кажется, глупо разводить такое множество партий! И хуже всех эти ужасные, ужасные лейбористы. — Она задрала нос, как истая консерваторша. — Помилуй, да когда я была молода, мы и слыхом не слыхали про какую-то там партию Труда[70]. А если бы и услышали, не поняли бы, о чем речь. Просто сказали бы: «Чушь какая!» Теперь вот оказывается, что никакая не чушь. А эти либералы — ужасно несуразная партия. Потом ведь еще есть тори, или консерваторы, как они снова себя именуют.

— А с ними что не в порядке? — спросил Стаффорд Най с легкой улыбкой.

— Слишком много серьезных женщин. Им недостает жизнерадостности, понимаешь?

— Ну, знаете, в наше время ни одна из политических партий весельем не блещет.

— Вот именно, — сказала тетя Матильда. — И ты совершаешь большую ошибку, когда пытаешься всех приободрить. Я понимаю, ты хочешь внести в их жизнь хоть немного веселья и подтруниваешь над ними, но, поверь мне, им это совсем не нравится. Они заявляют: «Се n'est pas un garcon serieux»[71], как тот рыбак из анекдота.

Сэр Стаффорд рассмеялся, блуждая взглядом по комнате.

— Что это ты все высматриваешь?

— Ваши картины.

— Уж не собираешься ли уговаривать меня их продать? Нынче все принялись распродавать свои картины. Даже старый лорд Грэмпион. Продал всех своих Тёрнеров, а заодно и кое-кого из собственных предков. А Джеффри Гоулдмен? Всех своих дивных лошадей! Работы Стаббса[72], кажется? В общем, какой-то знаменитости. Зато какие цены за них дают! Но я свои продавать не намерена. Я их люблю. Те, что в этой комнате, дороги мне потому, что это наши предки. Знаю — в наше время предки никому не нужны, но я старомодна. Мне предки дороги. Мои собственные, конечно. На кого ты смотришь? На Памелу?

— Да. Я вспоминал о ней недавно.

— Вы с ней поразительно похожи. То есть даже не так, как настоящие близнецы-двойняшки, хотя говорят, что разнополые близнецы — даже если они настоящие близнецы — не могут быть идентичными, надеюсь ты меня понимаешь…

— Значит, Шекспир здорово напутал с Виолой и Себастьяном[73].

— Нет, бывает, конечно, что брат и сестра очень похожи. Вы с Памелой всегда были на одно лицо — я хочу сказать, с виду.

— И больше никакого сходства? Я имею в виду характеры.

— Ни в малейшей степени. Как раз это — самое удивительное. Разумеется, у тебя и у Памелы есть фамильное сходство, семейное лицо, как я это называю. Не от Иайев, конечно. Думаю, это лицо Болдуэн-Уайтов.

Когда дело доходило до генеалогических тонкостей, сэру Стаффорду Наю оставалось лишь внимать своей внучатой бабушке.

— Я всегда считала, что вы с Памелой пошли в Алексу, — продолжала она.

— А кто такая Алекса?

— Твоя прапра — и, кажется, еще раз прабабка. Венгерка. Венгерская графиня или баронесса, уже не помню. Твой прапрапрадедушка влюбился в нее, когда работал в посольстве в Вене. Да, точно, она была венгерка. И очень спортивная, знаешь ли. Венгры все настоящие охотники. Она охотилась с гончими, скакала на лошади, ей все было нипочем.

— Она есть в галерее?

— На первой площадке, как раз против лестницы, чуть правее.

— Не забыть бы взглянуть на нее по дороге в спальню.

— Почему бы тебе не сходить и не посмотреть прямо сейчас? Потом возвращайся, и я расскажу тебе все, что о ней знаю.

— Что ж, раз вы этого хотите. — И он улыбнулся ей.

Он вышел из комнаты и легко взбежал по лестнице. Да, тетя Матильды не ошиблась. Это было то самое лицо. Лицо, которое он видел, которое так врезалось ему в память, запомнившись не сходством с ним самим и даже не сходством с Памелой, а поразительным сходством с этим портретом Красавица, которую привез посол, его прапрапра — кажется, хватит «пра» — дедушка. Тетя Матильда никогда на могла остановиться вовремя. Алекс тогда было лет двадцать. Она приехала сюда и была отчаянно-бесстрашна, великолепно ездила верхом, божественно танцевала и покорила сердца всех мужчин. Но, как говорили, всегда хранила верность его прапрапрадедушке — весьма положительному и серьезному представителю дипломатических кругов. Она ездила с ним повсюду, жила в посольствах, а потом возвратилась сюда и родила ему троих или, кажется, четверых детей. Вот от одного из них они с Памелой и получили в наследство ее черты лица, ее нос, этот поворот головы… Он подумал: а что, если та женщина, которая заставила его отдать ей паспорт и плащ, заявив, что она будет убита, если он ей не поможет, — что, если она его родственница, хоть и седьмая вода на киселе, но все же прямой потомок женщины, чей портрет он видит перед собой. Что ж, вполне вероятно. Возможно, она тоже венгерка. Во всяком случае, они очень похожи друг на друга. Какой у нее точеный профиль, породистый нос с легкой горбинкой, осанка. А эта особая атмосфера, что ее окутывала…

— Нашел? — спросила леди Матильда, когда ее племянник возвратился в белую гостиную, как принято было называть эту комнату. — Интересное лицо, не так ли?

— Да, и очень красивое.

— Лучше быть интересной, чем красивой. Но ведь ты никогда не был в Венгрии или Австрии? В Малайе такую женщину никогда не встретишь. Сидеть за столом, стенографировать или править чужие речи — нет, это не по ней. Она была настоящей дикаркой, можешь не сомневаться. Прелестные манеры и все прочее. Но — дикарка. Неприрученная, как вольная птица. Не боялась никого и ничего.

— Откуда вы так много о ней знаете?

— Я, разумеется, не была ее современницей. Родилась через несколько лет после ее смерти. Но это не имеет значения. Меня всегда интересовала ее судьба. Видишь ли, она любила приключения. Опасные приключения. О ней и о событиях, в которых она была замешана, ходили странные слухи.

— А как на это смотрел мой прапрапрадедушка?

— Думаю, он до смерти за нее боялся. Говорят, души в ней не чаял. Кстати, Стаффи, ты читал «Узника Зенды»?[74]

— «Узник Зенды»? Что-то знакомое.

— Разумеется, знакомое. Это роман.

— Да, конечно, я понял, что это роман.

— Впрочем, откуда тебе знать. До вас это уже не дошло. А вот когда я была девчонкой — это было одно из первых романтических впечатлений, которые нам довелось пережить. Не поп-музыканты и не «Биттлз». Всего-навсего книга, роман. Когда я была молода, нам запрещали читать романы. Во всяком случае, с утра.

— Что за необычные правила, — сказал сэр Стаффорд. — Почему же нельзя было читать романы именно по утрам?

— Видишь ли, по утрам девушкам полагалось заниматься чем-то полезным по хозяйству. Скажем, ухаживать за цветами, чистить серебряные рамочки для фотографий. Этим и развлекались. Еще немного занимались с гувернантками. А вот после обеда нам разрешалось почитать какие-нибудь книжки. И обычно одной из первых нам попадался «Узник Зенды».

— Очень милая, респектабельная книга, не так ли? Кажется, я что-то припоминаю. Возможно, я ее все-таки читал. Все исключительно благопристойно, я полагаю. И кажется, никакого секса?

— Господь с тобой! Нам не давали подобных книг. Мы упивались романтикой. «Узник Зенды» — сплошная романтика. Обычно все влюблялись в главного героя, Рудольфа Рассендила.

— Кажется, и это имя мне знакомо. Немного вычурное, не правда ли?

— Ну, мне-то его имя до сих пор кажется романтичным. Двенадцать — да, мне было тогда двенадцать лет. Я вспомнила о нем, когда ты пошел наверх взглянуть на тот портрет. Принцесса Флавия, — добавила она.

Стаффорд Най смотрел на нее с улыбкой.

— Вы прямо помолодели: раскраснелись, разволновались, — заметил он.

— Ну и разволновалась, что ж такого? Современным девушкам эти чувства неведомы. Они умирают от любви или падают в обморок, когда кто-то бренчит на гитаре и вопит во весь голос, но они не умеют чувствовать. Кстати, я не была влюблена в Рудольфа Рассендила. Я влюбилась в другого — в его двойника.

— А у него был двойник?

— И еще какой! Король Руритании.

— А, конечно, теперь вспомнил. Так вот откуда это слово, Руритания[75] — то и дело его поминают. Да, кажется, я читал эту книгу. Этот Рудольф Рассендил выдает себя за короля Руритании и влюбляется в принцессу Флавию, с которой тот обручен.

Леди Матильда несколько раз подряд тяжело вздохнула.

— Да. Рудольф Рассендил унаследовал рыжий цвет волос от одной из своих прабабушек, и в книге есть место, где он склоняется перед портретом и говорит что-то про тетушку — не могу вспомнить имя — Амелию или как ее там, — от которой унаследовал внешность, как, впрочем, и все остальное. Вот я на тебя сейчас смотрела и представляла, что ты Рудольф Рассендил, отправившийся посмотреть на портрет своей дальней родственницы, чтобы проверить, не напоминает ли она тебе кого-то. Значит, ты попал в романтическую историю? Ну, признавайся.

— Да с чего вы взяли?

— Знаешь, в жизни довольно мало разнообразия. А когда что-то случается, обычно узнаешь знакомый узор. Это как в книге «Вяжем сами» — примерно шестьдесят пять различных образчиков. Так вот, когда ты знаешь определенный узор, ты его всегда заметишь. Твой теперешний узор, насколько я понимаю, называется романтическое приключение. — Она вздохнула. — Но ты, я думаю, ничего мне не расскажешь.

— Рассказывать-то нечего, — сказал сэр Стаффорд.

— Ты всегда был отменным лгунишкой. Ладно, пусть будет так. Когда-нибудь ты ее ко мне приведешь. Это единственное, чего мне хотелось бы, пока доктора не прикончили меня очередным антибиотиком, который они только что открыли. Мне теперь приходится принимать кучу таблеток всех цветов радуги! Ты глазам своим не поверишь!

— Не понимаю, почему вы говорите «ее» и «она»…

— Так-таки и не понимаешь? Нет, дорогой, меня ты не проведешь — я ее чувствую. По тебе, по тому, как и что ты говоришь. Не могу только понять, где ты ее нашел? В Малайе, во время переговоров? Дочка посла или министра? Хорошенькая секретарша из машбюро в посольстве? Нет, не то. На пароходе, когда возвращался в Европу? Да нет, какие теперь пароходы. Должно быть, ты встретил ее в самолете.

— Теплее, — не удержался сэр Стаффорд Най.

— А! — вскинулась она. — Стюардесса?

Он покачал головой.

— Ну, ладно. Можешь хранить свою тайну. Только имей в виду, я все равно узнаю. Я всегда умела узнавать все, что касается тебя. У меня вообще нюх на подобные дела. Конечно, я нынче в стороне от разных событий, но время от времени все же встречаюсь со старыми друзьями, и получить от них нужную информацию — легче простого. Люди встревожены. И так происходит повсюду.

— Вы хотите сказать, что существует всеобщее недовольство?

— Нет, я вовсе не то хотела сказать. Я думаю, что встревожены власть предержащие. Наши ужасные правительства в тревоге. Старое доброе вечно сонное Министерство иностранных дел в тревоге. Что-то такое происходит, чего никак не должно происходить. Беспокойство.

— Студенческие беспорядки?

— О, студенческие беспорядки — это только цветочки. Один цветочек. А тут целое дерево в цвету — оно распускается повсюду, в каждой стране — по крайней мере, так кажется. Знаешь, тут ко мне приходит милая девушка, читает утренние газеты. Сама я с этим уже не справляюсь. Голос у нее очень приятный. И почту мою отправляет, и читает интересные статьи из газет, вообще очень добрая, славная девушка. И читает она именно то, что я хочу знать, а не то, что мне, по их мнению, знать полагается. Да, мир стоит на грани серьезных потрясений, это я поняла и из слов моего старого, очень старого друга.

— От одного из ваших преданных вояк?

— Он генерал-майор, если ты на это намекаешь, много лет как ушел в отставку, но всегда в курсе всех дел. Молодежь — вот воплощение всех зол, если хочешь знать. Но это еще не самое страшное. Они — кем бы они ни были — действуют через молодежь. Молодежь всех стран. Подначивают их; придя на демонстрации, выкрикивают лозунги — лозунги, которые их возбуждают, хотя они не всегда даже понимают, о чем идет речь. Разжечь революцию так просто. У молодых это в крови. Они всегда были бунтовщиками. Ты восстаешь, ты все рушишь, ты хочешь увидеть иной, новый мир. Но при этом ты слеп! На глазах у молодых повязка. Они не видят, куда идут. Что будет дальше? Что ждет их впереди? И кто прячется за их спинами, кто понукает, кто их гонит? Вот что страшнее всего. Понимаешь — кто-то держит морковку перед носом у осла, чтобы тот бежал вперед, а кто-то сзади еще и подхлестывает хворостиной.

— Да, фантазия у вас разыгралась.

— Это вовсе не фантазии, милый мой мальчик. То же самое говорили про Гитлера[76]. Гитлер и Гитлерюгенд[77]. Но этому предшествовала долгая, тщательная подготовка. То была война, разработанная до мельчайших деталей. То была пятая колонна[78], внедренная в разные страны. Это был целый миф о суперменах. О суперменах, которые составят цвет германской нации. Вот о чем они думали, вот во что страстно верили. Возможно, и сейчас кто-то верит в нечто подобное. Это символ веры, который они воспримут с восторгом — стоит только завернуть его в яркую обертку.

— Кого вы имеете в виду, тетя? Китайцев, русских? О ком вы говорите?

— Сама не знаю. Даже понятия не имею. Но где-то что-то творится, и можно узнать прежний почерк. Опять узор, понимаешь? Узор! Русские? Им так заморочили головы коммунизмом, что, мне кажется, они ничего не видят дальше собственного носа. Китайцы? Подозреваю, они и сами еще толком не разобрались, чего им надо. До сих пор верят в Председателя Мао. Я не знаю, кто за всем этим стоит, кто все планирует. На слишком многие вопросы надо найти ответ. Зачем, где, когда, кто?

— Очень интересно.

— Это какой-то ужас — все та же идея, снова и снова возвращающаяся из небытия… История повторяется. Юный герой, супермен, который всех увлекает за собой. — Она помолчала и добавила: — Да представь себе, все та же идея. Юный Зигфрид.

Глава 7Совет тетушки Матильды

Внучатая тетушка Матильда пристально на него взглянула. А взгляд у нее, как давно уже убедился сэр Стаффорд, был на редкость пронзительным. Сейчас это особенно бросалось в глаза.

— Значит, ты уже слышал эти слова, — сказала она. — Понятно.

— Но что они означают?

— А ты не знаешь? — Ее брови удивленно поднялись.

— Чтоб мне Богу не молиться и сквозь землю провалиться, — скороговоркой произнес сэр Стаффорд детскую клятву.

— Да, мы всегда так говорили, — сказала леди Матильда. — Так ты и вправду не знаешь?

— Ну конечно же нет.

— Но слышал.

— Да. Мне сказал один человек.

— Кто-то влиятельный?

— Пожалуй. А что ты имеешь в виду?

— Ну, ты же в последнее время принимал участие во всяких там важных мероприятиях, ведь так? Представлял нишу бедную старушку Англию и делал для нее все, что мы, и, думаю, получше многих других, которые сидят за круглыми столами и только и делают, что мелют языками Не знаю, получится ли у вас что-нибудь.

— Скорее всего, нет, — сказал Стаффорд Най. — По правде сказать, за такие вещи берешься без излишнего оптимизма.

— Твой долг — делать все как можно лучше, — наставительно сказала леди Матильда.

— Да, глубоко христианский принцип. В наши дни, сдается мне, больше везет тем, кто делает все как можно хуже. Так о чем же идет речь, тетя Матильда?

— Не уверена, что мне это известно…

— Думаю, вы знаете очень много.

— Не то чтобы знаю… Просто случается услышать то одно, то другое…

— Итак?

— Видишь ли, у меня еще осталось несколько старых друзей. Из тех, кто имеет доступ… Хотя, конечно, почти все они сильно сдали — кто плохо слышит, кто немного подслеповат, у кого с головой не все в порядке, а кто еле таскает ноги. Но кое-что у них еще сохранилось. Кое-что вот здесь. — Она красноречиво похлопала себя по голове, увенчанной седыми, уложенными в безупречную прическу волосами. — И вот что я уловила: вокруг все больше тревоги и отчаяния. Гораздо больше обычного.

— Этого всегда хватает.

— Да-да, только теперь все гораздо серьезнее. Как бы это сказать? — Пассивность сменилась активностью. Мне и со стороны это видно, а тебе, изнутри, и подавно — вокруг бог знает что творится. Все идет вкривь да вкось — просто беда. Самая настоящая беда. Пора в этой неразберихе разобраться, если, конечно, еще не поздно. Разумеется, это опасно. Что — то происходит — гроза надвигается. И ведь не только у нас, но и в других странах. Они создали собственную армию, а самое опасное, что это — сообщество молодых. И эта молодежь готова бросаться куда угодно, делать что угодно и верить во что угодно. И покуда: нм обещают возможность рушить, сносить и ломать flee, что попадется под руку, они будут уверены, что воюют за что-то стоящее, за новый мир, который устроят по-своему — и уж наверняка гораздо лучше прежнего. Но вот в чем беда: они ничего не умеют созидать — только разрушать. А ведь есть среди них и такие, кто писал стихи, книги, сочинял музыку, рисовал. Но стоило горячим головушкам увлечься разрушением ради разрушения, как злые силы взяли над ними верх.

— Вы все время говорите «они», «им». А кто эти «они»?

— Хотелось бы мне знать, — сказала леди Матильда. — Ох, как бы мне хотелось это знать! Если я услышу что-нибудь, сразу тебе сообщу. И ты что-нибудь придумаешь.

— К сожалению, мне-то сообщать некому. Не знаю никого, кому можно было бы передать такие сведения.

— А ты и не передавай кому попало. Людям доверять нельзя. Не вздумай сообщать кому-нибудь из этих недотеп, что сидят в правительстве, или как-то с ним связаны, или надеются занять в нем места, когда у нынешнего выйдет срок. Политикам некогда взглянуть на окружающий мир. Они смотрят на страну, в которой живут, а видят одну громадную избирательную платформу. И этого им вполне достаточно. Они что-то затевают, чтобы жить стало лучше, и искренне верят, что у них получится, и сильно удивляются, что народу живется нисколько не лучше и вовсе даже не веселее, и дали ему совсем не то, что народу хотелось. И волей-неволей начинаешь думать, что все эти политики воображают, будто им даровано некое божественное соизволение лгать, если им кажется, что это ложь во спасение. Ведь еще не так давно мистер Болдуин[79] обронил крылатую фразу: «Если бы я сказал правду, я потерял бы избирателей». Так до сих пор и считают все премьер-министры. Время от времени, слава Богу, Он посылает нам великого человека, но очень уж редко.

— Хорошо — так что же, по-вашему, нам надо предпринять?

— Ты меня спрашиваешь? Меня? Да ты знаешь, сколько мне лет?

— Что-то под девяносто? — предположил племянник.

— Ну, знаешь! — с обидой произнесла леди Матильда. — Неужели я так плохо выгляжу, мой дорогой мальчик?

— Что вы, тетя. Выглядите вы на шестьдесят шесть, не больше.

— Неприкрытая лесть, — сказала леди Матильда. — Неприкрытая лесть, но все же лучше, чем под девяносто. Знаешь, у меня есть несколько знакомых, старичков, которые любят собраться и потолковать о том о сем. Так что информация мало-помалу расходится. Один из них генерал, другой адмирал, третий маршал авиации, и у всех у них сохранились старые связи, так что они много чего знают. Юный Зигфрид. Что же это может значить? Возможно, человек, а может, пароль, или название клуба, или вообще новый мессия или поп-звезда. Но что-то за этим кроется. Кстати, есть такая музыкальная тема. У Вагнера. Рог Зигфрида, кажется? — Своим надтреснутым старческим голосом она попыталась напеть мелодию, и ей это почти удалось. — Надо бы тебе купить флейту. Да-да, настоящую флейту, на которой можно играть. И брать уроки. Я как-то ходила на лекцию, которую организовал наш викарий. Невероятно интересно. Вся история флейт и их разновидностей с елизаветинских времен до наших дней. Каких там только не было — и большие, и маленькие, и всякая звучит на свой лад. Представляешь? Такое удовольствие получила. Во-первых, у них такой чудесный звук. А во-вторых, узнать их историю. Да. Так о чем это я говорила?

— Насколько я понял, вы советуете мне приобрести один из этих инструментов.

— Да. Купи флейту и научись играть на ней «Рог Зигфрида». У тебя с детства способности к музыке. Надеюсь, ты сможешь с этим справиться?

— Что ж, думаю, этот скромный вклад в дело спасения мира мне по силам.

— И не откладывай в долгий ящик. Держи ее наготове, потому что, видишь ли… — она постучала по столу очешником, — порой необходимо произвести впечатление при знакомстве со всякими одиозными личностями. Это может очень даже пригодиться. Они встретят тебя с распростертыми объятиями, и ты сможешь кое-что из них выудить.

— На выдумки вы мастерица, — восхищенно сказал сэр Стаффорд.

— А что мне еще остается, в моем-то возрасте? — улыбнулась его внучатая тетушка. — Никуда не пойдешь. А значит, почти никого не видишь, даже в саду покопаться, и то нельзя. Только и остается, что сидеть в кресле да думать. Вспомнишь меня, когда станешь лет на сорок старше.

— Меня заинтересовала одна ваша мысль.

— Одна? — переспросила леди Матильда. — Маловато, если принять во внимание, сколько я тут наговорила. И какая же?

— Вы сказали, что я могу произвести впечатление при знакомстве с какими-то личностями, играя на флейте По-вашему, мне надо с кем-то познакомиться?

— Думаю, да. Свои люди — я имею в виду, конечно, порядочных людей — не в счет. А вот чужаки — дело другое. Тебе ведь нужно будет что-то у них выведать, так? Иными словами, тебе придется внедриться в самую сердцевину их организации. Как это делает жук-могильщик, — задумчиво сказала она.

— И при этом издавать по ночам зловещие звуки?

— Что-то в этом роде. Да. У нас здесь в восточном крыле как-то завелся жук-могильщик, так ты не поверишь, во сколько мне обошлось от него избавиться. Думается, избавить мир от той нечисти тоже будет недешево.

— Во много раз дороже, — заметил Стаффорд Най.

— Это не имеет значения, — сказала леди Матильда. — Люди денег не жалеют. Крупные затраты производят на них впечатление. Но когда вы хотите сделать все наилучшим образом и без особых затрат, тогда почему-то совсем не желают раскошелиться. Понимаешь, мы не меняемся. В нашей стране, я хочу сказать. Мы остаемся такими же, как были во все времена.

— Я не совсем понимаю…

— Мы способны на великие дела. Мы прекрасно справлялись с громадной империей. Но мы не можем поддерживать империю в прежнем ее виде, да нам она больше и не нужна, согласись. И мы это признали. Слишком трудно сохранять все, как есть. Робби мне это объяснил.

— Робби? — Имя показалось сэру Стаффорду знакомым.

— Робби Шорхэм. Роберт Шорхэм. Мой очень старый друг. У него левосторонний паралич. Но говорить он может, и у него прекрасный слуховой аппарат.

— Кроме того, он один из самых знаменитых физиков в мире, — сказал Стаффорд Най. — Значит, он тоже из когорты ваших старинных приятелей?

— Мы с детства знакомы, — сказала леди Матильда. — Тебя удивляет эта дружба или то, что у нас есть что-то общее и нам интересно беседовать друг с другом?

— Признаться, мне трудно представить, о чем.

— О чем нам с ним разговаривать? Конечно, с математикой я никогда не была в ладах. По счастью, в моей юности девушкам она была ни к чему. А Робби математика давалась без труда с самого детства, насколько я помню. Нынче считают, что это вполне естественно. Робби любит поговорить. Я ему нравилась, потому что была легкомысленной девчонкой и умела его рассмешить. И еще я умею слушать. А он иногда рассказывает такие интересные вещи.

— Не сомневаюсь, — сухо заметил Стаффорд Най.

— Только не задирай нос, ладно? Мольер женился на своей служанке, не правда ли, и брак его был на редкость удачный — только не помню, Мольер это был или кто другой…[80] Если у мужчины ума палата, ему вовсе не обязательно общаться с умной женщиной. Это крайне утомительно. Он с куда большей охотой поболтает с прелестной простушкой, и, поверь мне, ему это будет гораздо интересней. В молодости я была недурна собой, — сказала леди Матильда не без самодовольства. — Но далека от всякой учености. И Роберт всегда говорил, что у меня бездна здравого смысла и что я очень сообразительная.

— Вы прелесть и само очарование, — сказал сэр Стаффорд Най. — Мне ужасно нравится у вас бывать, и конечно же я запомню все, что вы мне сказали. Но ведь вы могли бы сказать гораздо больше, верно?

— Подождем более подходящего момента, — ответила леди Матильда. — Но твои проблемы я всегда принимала близко к сердцу. Ты хоть изредка сообщай, как твои дела На следующей неделе ты, кажется, обедаешь в американском посольстве?

— Откуда вы знаете, тетушка? Да, я получил приглашение.

— И насколько я понимаю, принял?

— Это входит в мои обязанности. — Он с любопытством взглянул на нее. — Как вам удается быть в курсе всего, что происходит?

— Мне сказала Милли.

— Милли?

— Милли Джин Кортмэн. Жена американского посла. Совершенно неотразимое создание, должна тебе сказать. Невысока ростом, но сложена безукоризненно — просто прелесть.

— Вы имеете в виду Милдред Кортмэн?

— Крестили ее Милдред, но она предпочитает называться Милли Джин. Мы с ней обсуждали по телефону какой-то благотворительный утренник или что-то в этом роде… Я всегда с удовольствием с ней общаюсь, она мне ужасно нравится. Знаешь, как я ее про себя называю? Миниатюрная Венера…[81]

— Как нельзя более подходящее и лестное прозвище, — сказал Стаффорд Най.

Глава 8Обед в посольстве

Увидев миссис Кортмэн, которая с протянутой рукой шла ему навстречу, Стаффорд Най тут же вспомнил, как накануне ее назвала тетушка Матильда. Милли Джин Кортмэн было лет тридцать пять — сорок. У нее были тонкие черты лица, большие голубовато-серые глаза, прекрасной формы головка и безукоризненно уложенные волосы — седые с голубым оттенком, отлично подобранным и подчеркивавшим общее впечатление холености. В Лондоне она пользовалась большой популярностью. Муж ее, Сэм Кортмэн, был крупным, тяжеловесным, начинающим полнеть человеком. Он очень гордился своей женой. Его собеседникам порой приходилось нелегко, когда он с упорством, достойным лучшего применения, обсуждал тему, которая в этом вовсе не нуждалась.

— Только что из Малайи, не так ли, сэр Стаффорд? Наверное, занятно было там побывать, хотя лично я предпочла бы другое время года. Поверьте, мы так рады видеть вас здесь. Вы знакомы… Да, вы конечно же знаете леди Альдборо и сэра Джона, и герра фон Рокена и фрау фон Рокен, и мистера с миссис Стаггенхэм.

Стаффорд Най в той или иной степени был знаком со всеми присутствующими. Не знал он только голландца, который был назначен сюда совсем недавно. Чета Стаггенхэмов — министр социального обеспечения с женой. Редкостные зануды.

— И графиню Ренату Зерковски. Она говорила, вы с ней как-то встречались… Должно быть, в прошлом году, когда я была в Англии… — сказала графиня.

Она, снова она — пассажирка из Франкфурта. Абсолютное самообладание, полная непринужденность; прелестное платье серо-голубого пастельного[82] цвета, отделанное шиншиллой[83]. Шикарная прическа — или парик, — на шее рубиновый крест старинной работы.

— Синьор Каспаро, граф Райтнер, мистер и миссис Арбатнот.

Всего человек двадцать шесть. За столом Стаффорд Най оказался между невыносимо скучной миссис Стаггенхэм и синьорой Каспаро. Рената Зерковски сидела прямо напротив.

Обед в посольстве. Из тех обедов, на которых он так часто бывал, и гости, обычные для подобных раутов[84]. Представители дипломатического корпуса, второстепенные министры, один-два крупных промышленника, несколько светских львов, которых приглашали за то, что они были прекрасными собеседниками, — люди раскованные, с которыми приятно провести время. Хотя., есть, пожалуй, и парочка гостей, не совсем типичных для сегодняшней компании. Несмотря на то, что он был полностью поглощен беседой с миссис Каспаро, очаровательной болтушкой, слегка с ним кокетничавшей, его мысли то и дело скользили следом за его взглядом, почти незаметно изучавшим сотрапезников. По этому отсутствующему вроде бы взгляду никак нельзя было заподозрить, что сэр Стаффорд думает сейчас о вещах, совершенно не относящихся к разговору. Его пригласили на обед. Почему? Причины могли быть самые разные. Возможно, его имя автоматически попало в список, который секретари периодически подают начальству, ставя галочки напротив имен тех, до кого дошла очередь. Возможно также, им просто понадобился.

«Ах да, — говорила обычно супруга дипломата, — Стаффорд Най — это то, что надо. Его надо посадить рядом с мадам Такой-то или леди Такой-то…»

Очень может быть, что его пригласили именно затем, чтобы заполнить пустое место. И все же его одолевали сомнения. По опыту он знал, что подоплека этого приглашения могла быть совершенно неожиданной. Так что его взгляд с привычной приветливостью и живостью, ни на ком особенно не задерживаясь, продолжал оценивающе изучать сидящих за столом гостей.

Что, если среди них был некто более крупного калибра, человек, у которого имелись какие-то особые цели? Человек, которого пригласили не для того, чтобы уравновесить присутствующих мужчин и женщин, а тот, кто сам мог бы выбирать, с кем ему соседствовать за столом. Некто значительный. И он напряженно размышлял: кто же мог быть этим джентльменом… или леди?

Кортмэну, разумеется, это известно. Возможно, и Милли Джин тоже. Хотя про жен никогда не скажешь наверняка. Порой они гораздо более ловкие дипломаты, чем их мужья. На некоторых из них можно положиться — на их обаяние, умение контактировать с людьми и вписаться в любое общество, на их приветливость и отсутствие излишнего любопытства.

«Но есть и такие, — подумал он с тоской, — которые оказываются для своих мужей сущим бедствием. Быть может, они и принесли в семью деньги или престиж, но в любой момент способны сморозить такую глупость, что хоть святых выноси. Чтобы как-то сгладить подобные неловкости, необходим соответствующий гость, и лучше не один, который выполнял бы роль своеобразного „буфера“.

Был ли сегодняшний обед чем-то большим, нежели обычным приемом в высшем обществе?» Его быстрый и наметанный глаз уже успел выделить нескольких человек, которых стоило «прощупать». Американский бизнесмен. Приятный человек, но без светского лоска. Профессор одного из университетов на Среднем Западе[85]. Супружеская пара: муж — немец, жена — типичная американка, почти агрессивно это демонстрирующая. Настоящая красавица и по-женски необычайно привлекательна. Может быть, кто-то из них? У него в голове тут же возникли аббревиатуры[86]ФБР[87] и ЦРУ[88]. Может быть, бизнесмен — сотрудник ЦРУ, и здесь с определенным заданием. Пора к этому привыкать. Раньше все было по-другому. Как там говорилось? «Большой брат присматривает за младшим»[89]. Да, теперь все зашло куда как дальше. Заокеанский кузен присматривает за нами. Финансовые воротилы Центральной Европы присматривают за нами. А там, где нам приходится присматривать за ними, возникают дипломатические осложнения. О да. В наше время за кулисами творится гораздо больше, чем на сцене. А может, это всего лишь манера, новая мода? Неужели за всем этим кроется что-то жизненно важное и реальное? Что мы сейчас имеем в Европе? Общий рынок[90]Ну, тут все ясно: промышленность, экономика, сотрудничество разных стран.

Это декорации на сцене. А что за кулисами? Кто-то ждет условного знака. Готов подать нужную реплику, если понадобится. Что происходит? Что творится в большом мире и за его кулисами?

Кое-что он знал, кое о чем догадывался «Но о некоторых вещах я и понятия не имею, и никто не горит желанием меня просветить», — подумалось ему.

На мгновение его взгляд задержался на его визави[91]: он заинтересовался гордой посадкой ее головы, любезной улыбкой. И неожиданно их глаза встретились. Он пытался найти в них то, что искал и что не давало ему покоя, но тщетно — ни взгляд, ни улыбка ничего ему не сказали. Что она здесь делает? На своем ли она здесь месте, ее ли это мир? Да, несомненно, она чувствовала себя здесь как рыба в воде. Он конечно же без особого труда мог выяснить, каково ее истинное положение в определенных кругах, но поможет ли это ему что-то узнать о ней?

У молодой женщины, которая попросила у него помощи во франкфуртском аэропорте, было умное, волевое лицо. Здесь же он видит светскую львицу. Так кто же она на самом деле? Может, всего лишь хорошая актриса? Только какую роль она играет? А может, этих ролей несколько? Как-нибудь это надо выяснить. Он обязательно должен это выяснить.

А может быть, к его приглашению она не имеет никакого отношения? Милли Джин встала. Остальные дамы поднялись следом за ней. Но вдруг с улицы донесся дикий шум. Вопли. Крики. Звон разлетевшегося вдребезги стекла. Снова вопли. А эти звуки… точно, револьверные выстрелы. Синьора Каспаро вцепилась в руку Стаффорда Ная и испуганно воскликнула:

— Ну вот, опять! Dio![92] Опять эти ужасные студенты! И у нас то же самое. Зачем они громят посольства? Дерутся с полицией, орут дурацкие лозунги, ложатся на тротуар. Si, si[93]. Они у нас повсюду — в Риме, в Милане… Они, как чума, по всей Европе. Почему они вечно всем недовольны, эти молодые? Что им нужно?

Стаффорд Най попивал свой коньяк и слушал разглагольствования мистера Чарльза Статтенхэма, пытавшегося изобразить из себя некого проповедника, но его красноречие сегодня явно не было оценено. Судя по всему, полиция оттеснила особенно рьяных бузотеров. Это было одно из тех событий, которые в прежние времена сочли бы из ряда вон выходящими, даже тревожными, но теперь общество воспринимало их как нечто само собой разумеющееся.

— Необходимо усилить полицию. Вот что нам нужно. Усилить полицию. Эти ребята не в силах справиться. То же самое везде. Я вчера беседовал с герром Лурвитцем. У них тоже неприятности, и у французов… Не такие конечно, как в Скандинавии… И что этим типам нужно — только беспорядки? Я вас уверяю, будь моя воля…

Стаффорд Най стал думать о другом, сохраняя на лице выражение лестного для оратора внимания, пока тот объяснял, что именно он сделал бы, будь на то его воля — впрочем, это давно уже не было ни для кого секретом.

— Только и орут: «Руки прочь от Вьетнама» и тому подобное. Да что они знают про Вьетнам? Никто из них там не был, верно?

— Возможно, и не был, — согласился сэр Стаффорд Най.

— Мне сегодня один человек говорил, что у них в Калифорнии серьезные неприятности. В университетах. Если бы мы проводили разумную политику…

Наконец, все собрались в гостиной. Стаффорд Най, с ленивой грацией и тем напускным безразличием, которое всегда его выручало, присел возле золотоволосой разговорчивой дамочки, с которой был неплохо знаком, и от которой не приходилось ждать никаких глубоких мыслей или острот, зато можно было узнать всю подноготную о людях своего круга. И уже вскоре златоволосая леди, так и не понявшая, каким образом они вышли на эту тему, рассказывала ему о графине Ренате Зерковски.

— По-прежнему хороша собой, не правда ли? Она не часто навещает нас в последнее время. По большей части проводит время в Нью-Йорке, представляете себе, или на том чудесном островке. Вы конечно знаете. Нет, не на Минорке[94]. На другом, но тоже в Средиземном море. Если не ошибаюсь, ее сестра замужем за мыльным королем, но не за греком. Кажется, он швед. Денег куры не клюют. И, разумеется, она много времени проводит в каком-то замке в Доломитах[95] — или под Мюнхеном — она всегда была очень музыкальна. Она говорила, вы вроде бы встречались, правда?

— Да. Год или два назад.

— Ах да, должно быть, во время ее прошлого приезда в Англию. Поговаривают, она была замешана в событиях в Чехословакии. Или это были беспорядки в Польше? Господи, как все сложно, правда? Все эти названия, понимаете? Сплошные согласные. Язык сломаешь, а уж написать и вовсе невозможно. А она имеет отношение к литературе. Занимается, знаете, этими петициями, собирает подписи. Что-то насчет предоставления убежища писателям по политическим мотивам у нас в Англии. Не думаю, что она многого добилась. Вы же понимаете, в наше время никому ни до кого нет дела — все только и думают, как бы успеть заплатить налоги. Дорожные чеки — это, конечно, замечательно, но толку от них мало. Понимаете, сначала все равно нужно достать деньги, а уж потом брать их с собой за границу, верно? Не представляю себе, как люди ухитряются при нынешней ситуации добывать деньги, но в обороте такие суммищи. Просто жуткие.

Тут она с удовлетворением взглянула на свою левую руку, на которой красовались два кольца — одно с крупным бриллиантом, другое с изумрудом — явное свидетельство того, что и на нее тратятся солидные суммы.

Вечер подходил к концу. О пассажирке из Франкфурта он так и не узнал ничего нового. Он понял, что у нее есть крыша, и притом надежно крытая, то есть хорошее прикрытие, если можно громоздить подряд столько слов одного корня. Она интересуется музыкой. Правильно — он же встречался с ней в Фестиваль-Холле, — все сходится. Любит заниматься спортом на открытом воздухе. У нее есть богатые родственники, владеющие островами на Средиземном море. Занимается благотворительностью, известна в литературных кругах. Итого: у нее хорошие связи, солидная родня, и она вхожа в высшее общество. На первый взгляд далека от политики, но, вполне вероятно, тайно состоит в какой-то партии. Часто переезжает с места на место, бывает во многих странах. Вращается среди людей денежных, талантливых, знает литературный мир.

Уж не шпионка ли она? Ответ напрашивался сам собой. И все же такой ответ удовлетворял его далеко не полностью.

А вечер все тянулся. Наконец настал и его черед воспользоваться вниманием хозяйки. Милли Джин отлично знала правила этикета.

— Я целую вечность мечтала поговорить с вами. Расскажите же, какая она, эта Малайя. Признаюсь, эти азиатские страны всегда сбивали меня с толку. Я их безбожно путаю. Как вам там жилось? Было хоть что-нибудь интересненькое или сплошная скучища, до одури?

— Уверен, вы сами знаете ответ.

— Значит, была дикая скука — угадала? Но вам, очевидно, не разрешают так говорить.

— Да нет, я могу и думать, и говорить именно так. Тем более что эта поездка вообще не входила в мои обязанности.

— Зачем же вы тогда поехали?

— Люблю путешествовать, грешен; мне нравится бывать в самых разных странах.

— Вы загадочная личность — и большой оригинал! А если честно, жизнь дипломата сама по себе ужасно скучна, ведь правда? Мне не пристало бы это говорить, но я говорю только вам.

У нее были голубые глаза. Темно-голубые, как лесные колокольчики. Вот она распахнула их пошире, и тонкие черные брови чуть опустились у висков и слегка приподнялись у переносицы. Ее лицо стало похожим на мордочку прелестной персидской кошки.

Он подумал — интересно, какая она на самом деле, Милли Джин? У нее мягкие интонации уроженки Южных штатов. Головка чудесной формы, профиль — чеканный, как на монетах, но что скрыто в этой головке?

Милли далеко не дурочка. Умеет, когда нужно, пустить в ход свой светский опыт, способна при желании очаровать любого, а свой загадочный вид использовать, как дымовую завесу. Если ей что-то от кого-то нужно — она своего добьется.

Он приметил, каким пристальным взглядом она на него смотрит. Значит, ей от него что-то нужно? Да нет, едва ли.

Она спросила:

— Вы знакомы с мистером Статтенхэмом?

— Теперь да, мы поговорили за столом. Раньше я с ним не встречался.

— Говорят, он очень важная птица, — сказала Милли Джин. — Президент ПиБиЭф, знаете, что это такое?

— Такие вещи положено знать, — сказал сэр Стаффорд. — ПиБиЭф, ДиСиВи и ЭльУайЭйч. И еще неимоверное количество заглавных букв.

— Отвратительно, — сказала Милли Джин. — Отвратительно. Сплошные заглавные буквы, ничего живого, никаких людей. Одни идиотские обозначения. Какой чудовищный мир! Я все чаще об этом думаю. Мир ненависти и отчуждения. Я хочу, чтобы он стал другим, совсем, совсем другим.

Она и вправду этого хочет? На мгновение ему показалось, что она говорит искренне. Любопытное признание…

Гровнер-сквер была воплощением покоя. Хотя на тротуаре поблескивали осколки стекла, битые яйца, расплющенные помидоры и кусочки блестящего металла, в небе над площадью безмятежно сияли звезды.

Машины одна за другой подруливали к подъезду посольства, увозя гостей по домам.

Полицейские маячили на углах, но особенно глаза не мозолили.

Ситуация была полностью под контролем.

Один из гостей-политиков заговорил с офицером полиции.

Вернувшись, он сказал вполголоса:

— Арестовали немногих. Всего восемь человек. Утром все предстанут перед судом на Боустриш. Все те же лица. Как всегда, Петронелла и Стивен со своей шайкой. Да… Остается только ждать, пока им это надоест.

— Вы ведь живете недалеко отсюда, — произнес голос за спиной у сэра Стаффорда. Глубокое контральто. — Могу вас подбросить.

— Нет-нет, я отлично доберусь пешком. Тут минут десять ходу.

— Меня это нисколько не затруднит, уверяю вас, — сказала графиня Зерковски. — Я остановилась в «Сэйнт-Джеймс Тауэр»[96].

Это было название одного из престижнейших отелей.

— Вы очень любезны.

Ее дожидался огромный роскошный лимузин. Шофер открыл дверцу, графиня Рената села в машину, сэр Стаффорд Най последовал за ней. Она назвала адрес сэра Стаффорда Ная шоферу. Автомобиль тронулся с места.

— Вы, оказывается, знаете, где я живу? — сказал он.

— А почему бы нет?

Интересно, что означает сей ответ.

— Правда, почему бы и нет, — сказал он. — Вы ведь знаете так много? — И добавил: Очень вам признателен за то, что вернули мой паспорт.

— Я подумала, что это избавит вас от некоторых неприятностей. Наверно, лучше его сжечь. Вам, наверное, уже выдали новый?

— Выдали.

— Свой разбойничий плащ вы найдете в нижнем ящике комода. Его туда положили сегодня вечером. Я думаю, вам было бы хлопотно покупать новый, да и отыскать подобную вещь вряд ли бы удалось.

— Я буду дорожить им еще больше — после того как он побывал в определенных… переделках, — сказал Стаффорд Най. И добавил: — Надеюсь, свое дело он сделал.

Тихо урча, машина неслась по ночным улицам.

Графиня Зерковски сказала:

— Да. Он свое дело сделал, раз я здесь — и жива…

Сэр Стаффорд Най промолчал. Она, видимо, ждет от него расспросов, думает, что он станет выпытывать у нее подробности, попытается узнать, что она делала, какой именно опасности избежала. Она хотела, чтобы он проявил любопытство, но сэр Стаффорд Най никакого любопытства проявлять не собирался. И был очень рад, что не пошел у нее на поводу. В тишине раздался ее негромкий смех. Однако, к его немалому удивлению, смех этот был торжествующим, а вовсе не смущенным.

— Вам понравилось, как вы провели вечер? — спросила она.

— По-моему, прием удался. Милли Джин умеет всегда устраивать приемы.

— Значит, вы с ней давно знакомы?

— Я знал ее еще по Нью-Йорку — до того, как она вышла замуж. Миниатюрная Венера.

Она взглянула на него с легким изумлением.

— Это прозвище дали ей вы?

— Нет, не я, одна моя пожилая родственница.

— Да, в наше время подобное прозвище услышишь не часто. По-моему, оно ей очень подходит. Только…

— Только — что?

— Венера соблазнительна, не так ли? Но разве она честолюбива?

— А вы считаете, что Милли Джин Кортмэн честолюбива?

— Конечно. Это самое главное в ее натуре.

— И вы считаете, что быть женой посла при Сент-Джеймсском дворе не слишком ласкает ее честолюбие?

— Что вы! — сказала графиня. — Это всего лишь начало.

Он не ответил, вглядываясь в дома за окном лимузина. Потом хотел что-то спросить, но передумал. Он заметил, как она бросила на него быстрый взгляд, но тоже промолчала. И только когда они проезжали по мосту через Темзу, он наконец заговорил:

— Значит, мы едем не к моему дому и не к вашему отелю. Мы переправились на другой берег Темзы. Мы уже встречались на этом мосту. Куда вы меня везете?

— Не все ли вам равно?

— Думаю, нет.

— Да, я вас понимаю.

— Разумеется, вы стараетесь идти в ногу со временем. Сейчас модно похищать людей. Вы меня похитили. Зачем?

— Затем, что вы мне нужны, как и в тот раз. — Она немного помолчала и добавила: — И не только мне.

— Вот как.

— И это вам не нравится.

— Я предпочел бы, чтобы меня пригласили.

— Если бы я вас пригласила, вы бы поехали?

— Может — да, а может, и нет.

— Мне очень жаль.

— Неужели?

Они мчались сквозь ночь в полном молчании. Дорога пролегала не через пустынную сельскую местность; они ехали по шоссе. Временами свет фар выхватывал из темноты дорожные указатели, так что Стаффорд Най прекрасно видел, куда лежит их путь: через все графство Суррей и по северной части Суссекса[97]. Иногда ему казалось, что они пускались в объезд по проселочной дороге, петляя без всякой надобности. Но как знать? Он едва не спросил, нет ли за ними погони, и, похоже, от самого Лондона. Но вовремя сдержался, вспомнив о своем намерении хранить молчание. Пусть сама решает, что ему говорить, а что нет. Несмотря на то, что он уже что-то о ней узнал, она не стала для него менее загадочной.

Они ехали по глухой сельской местности. И это после званого обеда в Лондоне. Сидя в одном из самых дорогих наемных лимузинов. Вероятно, так и было задумано. Так что погоня тут ни при чем. Ничего, скоро он узнает, куда они направляются. Если только его не собираются везти до самого побережья. Что, впрочем, вполне возможно, подумал он. Хэйзлмир[98], прочел он на придорожном указателе. А теперь — окраина Годалминга. Все очень пристойно, но никаких архитектурных изысков. Богатый пригородный район, где селятся люди с деньгами. Приветливые леса, красивые особняки. Они несколько раз повернули, и шофер сбросил скорость. Кажется, приехали. Ворота. Небольшой белый домик привратника. Дальше — по аллее, к которой с обеих сторон подступали безукоризненно ухоженные рододендроны[99]. Обогнув поворот, они подъехали к дому. «Маклерский псевдотюдор»[100],— прошептал себе под нос сэр Стаффорд Най. Его спутница повернулась к нему, не расслышав.

— Так, пустяки, — сказал Стаффорд Най. — Не обращайте внимания. Насколько я понимаю, мы наконец прибыли к месту назначения?

— И вы не в восторге от увиденного?

— Парк как будто в неплохом состоянии, — сказал сэр Стаффорд, следуя взглядом за светом фар, когда они выезжали из-за поворота. — Чтобы содержать подобные владения в хорошем состоянии, нужны большие деньги. А дом! Я думаю, должен быть вполне комфортабельным.

— Комфорт, но никакой красоты. Видите ли, хозяин дома ценит комфорт больше красоты.

— Вполне разумно, я бы сказал, — заметил сэр Стаффорд. — И все же он очень тонко чувствует красоту, по крайней мере, некоторые ее грани.

Они остановились у ярко освещенного подъезда. Сэр Стаффорд открыл дверцу, вышел и протянул руку своей спутнице. Шофер поднялся по ступенькам и позвонил. Когда они поднялись следом, он обернулся:

— На сегодня я вам еще нужен, миледи?

— Нет. На сегодня все. Утром вам позвонят.

— Доброго вам вечера. Доброго вечера, сэр.

За дверью послышались шаги, и она отворилась. Сэр Стаффорд ожидал появления дворецкого или кого-то из слуг-мужчин, но перед ними возникла высоченная горничная — настоящий гренадер. Седая, с поджатыми губами и, видимо, бесконечно признанная и знающая. Приобретение бесценное и в наше время почти недоступное. Воплощенная добродетель, но пальца ей в рот не клади.

— Боюсь, мы немного запоздали, — сказала Рената.

Глава 9Дом под Годалмингом

Горничная двинулась наверх по широкой лестнице, они последовали за ней. «Да, — подумал Стаффорд Най, — дом весьма комфортабельный. Обои в стиле Якова Первого[101], дубовая лестница с чудовищными резными перилами, но удобными невысокими ступеньками. Картины подобраны неплохо, но сама живопись так себе… Дом богача. Человека со вкусом, но предпочитающего общепринятые стандарты. Толстый ворсистый ковер, по которому они шли, был красив — приятного сливового оттенка».

На втором этаже гренадерша свернула к первой же двери. Распахнув ее, она пропустила гостей вперед, но докладывать не стала. Графиня вошла первой, сэр Стаффорд — за ней. Он услышал, как дверь тихо затворилась за его спиной.

В комнате было четыре человека. За большим письменным столом, заваленным бумагами, среди которых было несколько развернутых карт и еще какие-то, судя по всему, необходимые для обсуждения документы, восседал крупный, дородный мужчина с желтым лицом. Это лицо сэр Стаффорд Най уже где-то видел, но никак не мог вспомнить его имя. А должен бы. Встреча их была, в сущности, случайной, но при очень серьезных обстоятельствах. Да, он должен знать его имя. Но почему же он никак не может его вспомнить?

Человек, сидевший за столом, с некоторым трудом поднялся на ноги и пожал руку приветствовавшей его графини Ренаты.

— Наконец-то, — сказал он. — Очень рад вашему приезду.

— Спасибо. Позвольте вас познакомить, хотя вы уже, я думаю, встречались. Сэр Стаффорд Най мистер Робинсон.

Ну конечно! В памяти сэра Стаффорда Ная что-то щелкнуло, словно шторка фотоаппарата. Одновременно всплыло и второе, связанное с этим имя — Пайкэвэй. Сказать, что он что-то знает о мистере Робинсоне, было бы явным преувеличением. Он знал о нем лишь то, что мистер Робинсон позволял о себе знать. Его фамилия, насколько было известно, действительно была Робинсон, хотя ему вполне подошла бы любая другая. Нет, на этот счет никто никогда не сомневался. Сэр Стаффорд хорошо помнил и его характерную внешность: высокий лоб, печальные темные глаза, большой яркий рот, и на удивление крупные белые зубы — возможно, искусственные, — о них так и хотелось сказать, как в сказке о Красной Шапочке: «А это чтобы тебя съесть, детка!»

Он знал и то, какие силы представлял мистер Робинсон. Они определялись одним-единственным словом. Капитал. Капитал с большой буквы. Интернациональный капитал, всемирный капитал, частный капитал внутри страны, банки, иностранные правительства. Индустриальные проекты. Он олицетворял собой деньги, но не те, о каких грезит средний обыватель. Его никто не считал просто богатым человеком. Нет, он безусловно очень богат, но дело вовсе не в этом. Он — один из тех, кто управляет капиталами, член великого клана банкиров. Личные его потребности были не так велики, хотя сэру Стаффорду в это не очень верилось. Образ жизни мистера Робинсона должен был отличаться известной степенью комфорта, быть может, даже роскоши. Но не более того. Итак, значит, за всеми этими тайнами стоит крупный капитал.

— Слышал про вас совсем недавно — вчера или позавчера — от нашего друга Пайкэвэя, — сказал мистер Робинсон, пожимая ему руку.

Ну да, конечно, подумал Стаффорд Най, окончательно вспомнив, что при его единственной встрече с мистером Робинсоном присутствовал полковник Пайкэвэй. И Хоршэм тоже говорил о мистере Робинсоне.

Итак, в этом деле была замешана Мэри Энн (или графиня Зерковски?), полковник Пайкэвэй, сидевший в своем прокуренном кабинете с полузакрытыми глазами — то ли сейчас заснет, то ли вот-вот проснется, — и мистер Робинсон со своим широким желтым лицом — признак того, что здесь пахнет большими деньгами. Он окинул взглядом остальных, может, еще кого-нибудь узнает или хотя бы попробует догадаться, что они собой представляют или кого.

В переносном кресле у камина сидел очень старый человек; высокая спинка обрамляла его голову и торс, наподобие портрета, лицо его в свое время было знакомо практически любому англичанину. Собственно говоря, почему было? Его до сих пор хорошо знают, хотя он почти нигде не появляется. Беспомощный старик, инвалид, который практически не выезжает из дому, а когда это случается, это стоит ему больших усилий и страданий. Лорд Альтамаунт. Худое высохшее лицо, острый нос, зачесанная назад густая седая шевелюра; немного оттопыренные уши, высмеять которые являлось делом чести для любого карикатуриста, и пронзительный, всевидящий взгляд, который, казалось, проникал в самую суть явлений. В данный момент взгляд лорда был устремлен на сэра Стаффорда Ная. Когда сэр Стаффорд приблизился, Альтамаунт протянул ему руку.

— Не могу встать, — сказал лорд Альтамаунт. У него был слабый голос, звучащий будто издалека. — Спина не позволяет. Только что вернулись из Малайи, не так ли, мистер Най?

— Да.

— И стоило вам туда ездить, как считаете? Думаю, считаете, что не стоило. Возможно, вы правы. Но тем не менее мы нуждаемся в этих житейских излишествах, в этих финтифлюшках, украшающих лучшие из образчиков нашей дипломатической лжи. Я рад, что вы сегодня приехали к нам — или вас привезли? Полагаю, это сделала Мэри Энн?

Так вот как он ее называет? И Хоршэм так ее называл. Значит, она с ними заодно, никаких сомнений. А сэр Альтамаунт, за кого или за что стоит он? И Стаффорд Най тут же сам себе ответил: за Англию. Он всегда стоял и стоит за Англию, и будет стоять, пока его не похоронят в Вестминстерском аббатстве[102] или в родовом склепе[103] — это уж как он укажет в завещании. «Он был Англией, он знает Англию, и я уверен, знает цену каждому политическому деятелю и каждому члену правительства в Англии, знает, несмотря на то, что со многими из них ему даже не приходилось общаться».

Лорд Альтамаунт добавил:

— А это наш коллега, сэр Джеймс Клийк.

Клийка Стаффорд Най не знал. И вроде бы даже о таком не слышал. Дерганый какой-то, из тех, кто ни минуты не может постоять спокойно. Взгляд подозрительный, цепкий — вопьется и тут же скользнет мимо. Он очень напоминает легавого пса — постоянно начеку, словно боится пропустить команду хозяина. И готов тут же броситься, едва хозяин поведет бровью.

Только вот кто его хозяин? Альтамаунт или Робинсон?

Стаффорд перевел взгляд на четвертого мужчину, сидевшего возле двери. Тот тут же поднялся. Пышные усы, густые, чуть приподнятые брови, он был словно весь в себе — и начеку. Каким-то непостижимым образом ему удается выглядеть знакомым и в то же время почти неузнаваемым.

— А, это вы, — сказал сэр Стаффорд Най. — Как дела, Хоршэм?

— Очень рад вас видеть, сэр Стаффорд.

«Весьма представительное собрание», — подумал Стаффорд Най, еще раз окинув взглядом присутствующих.

Стул для Ренаты поставили возле камина рядом с лордом Альтамаунтом. Она протянула руку — как заметил сэр Стаффорд, левую, — тот взял ее обеими руками, задержал на мгновение и отпустил со словами:

— Вы рисковали, дитя мое; вы слишком часто рискуете.

Она посмотрела ему в глаза и сказала:

— Вы сами научили меня этому, и другой жизни я не хочу.

Лорд Альтамаунт посмотрел на сэра Стаффорда Ная.

— Но выбирать того, кого нужно, я вас не учил. Это у вас от Бога. — И, обращаясь к Стаффорду Наю, продолжал: — Я знаком с вашей бабушкой — или прабабушкой?

— Тетя Матильда мне двоюродная бабушка, — тут же откликнулся Стаффорд Най.

— Да. Она самая. Один из столпов викторианского общества девяностых годов. Ей и самой сейчас должно быть под девяносто. — И он продолжал: Сейчас я ее редко вижу. Раз-два в год, не больше. И знаете, что меня в ней поражает — бьющая через край жизненная сила, преодолевающая телесную немощь. Да, эта тайна ведома им, несгибаемым викторианцам, — и, пожалуй, некоторым эдвардианцам[104].

Сэр Джеймс Клийк вмешался:

— Хотите чего-нибудь выпить, Най? Что вам налить?

— Джин с тоником, если можно.

Графиня отказалась, едва заметно качнув головой.

Джеймс Клийк взял бокал Ная и поставил его на стол возле мистера Робинсона. Стаффорд Най не собирался первым начинать разговор. На какое-то мгновение глаза человека, сидевшего за столом, потеряли свое меланхолическое выражение. Совершенно неожиданно в них промелькнула веселая искорка.

— Есть вопросы? — спросил он.

— Слишком много, — сказал сэр Стаффорд Най. — Не лучше ли начать с объяснений, а вопросы — потом?

— Так вам будет удобнее?

— По крайней мере, проще.

— Тогда начнем с простой констатации фактов. Вас сюда пригласили или же… просто привезли, что могло вас несколько задеть…

— Он предпочел бы приглашение, — сказала графиня. — Он мне это уже сказал.

— Естественно, — заметил мистер Робинсон.

— Меня похитили, — сказал Стаффорд Най. — Наверное, это нынче в моде. Так сказать, в духе времени…

Он говорил небрежно, словно все это его слегка забавляло.

— И у вас, естественно, возник вопрос, — сказал мистер Робинсон.

— Всего один: зачем?

— Вот именно: зачем? Мне нравится, что вы не тратите лишних слов. Здесь собралась комиссия, в которую входят только частные лица, — комиссия по расследованию. Расследование это затрагивает интересы всего мира.

— Даже так? — сказал сэр Стаффорд Най.

— Я ничуть не преувеличиваю. Решается вопрос жизни и смерти. Сегодня тут собрались представители четырех общественных групп, и у каждого имеется свой взгляд на вещи, — сказал лорд Альтамаунт. — Мы — представители разных, так сказать, направлений. Я давно уже отошел от дел, но порой выступаю в роли консультанта. Меня попросили возглавить это расследование, цель которого — выяснить, что именно происходит в мире в настоящий момент, ибо что-то несомненно происходит. Джеймс сейчас вам все объяснит. Он — моя правая рука. Кроме того, он у нас главный оратор. Изложи-ка сэру Стаффорду Наю общую расстановку сил, Джейми.

Стаффорду Наю показалось, что легавый пес встрепенулся, чрезвычайно довольный тем, что его настороженное ожидание оправдалось. «Наконец-то! Наконец-то я востребован, наконец-то я при деле!» — было написано на его лице. Он слегка подался вперед, не вставая со стула.

— Когда в мире происходят те или иные события, мы должны искать причины, по которым они происходят. Внешние признаки можно увидеть без труда, но это не то, что наш председатель — поклон в сторону лорда Альтамаунта, — а также мистер Робинсон и мистер Хоршэм считают существенным. Каков извечный ход вещей? Вы подчиняете себе реку, и мощный водопад вращает ваши турбины. Вы открываете способ добычи урана, и по прошествии времени у вас в руках сила ядерного распада, о существовании которой не только никто не подозревал, но и не смел мечтать. Вы добываете уголь и прочие ископаемые, и они обеспечивают вам работу транспорта, приводят в движение все жизненные структуры. В мире всегда какие-то силы работают на вас. Но каждая из этих сил сосредоточена в чьих-то конкретных руках. Вам необходимо узнать, в чьих руках находятся силы, которые мало-помалу набирают влияние практически во всех европейских государствах и которые уже оказываются решающими в некоторых странах Азии. В Африке, может быть, их влияние несколько меньше, зато в обеих Америках они набирают силу. Вы должны проникнуть в суть происходящего, разгадать первопричину событий. Деньги — вот одна из движущих сил этих событий.

Он кивком указал на мистера Робинсона.

— Полагаю, мистер Робинсон, как никто другой, знает этот аспект нашей проблемы.

— Да тут, собственно, никаких особых тайн и нет, — сказал мистер Робинсон. — Назревают глобальные события, за которыми конечно же стоят крупные деньги. Мы должны узнать, откуда идут эти средства. Кто ими распоряжается? Итак, откуда и зачем? Джеймс абсолютно прав, сказав, что я знаю о деньгах практически все. Все, что может знать опытный финансист. Кроме того, налицо и кое-какие общественные склонности, тенденции — вот слова, которые в наше время не сходят с языка! Склонности и тенденции — понятия, которые бесконечно варьируются и в прессе, и в обиходе. Они не совсем однозначны, но все так или иначе связаны друг с другом. Скажем, явно просматривается определенная тенденция. Вспомните-ка историю. Вы сразу обнаружите, что все общественные катаклизмы повторяются словно в периодической таблице, по одной и той же схеме, в основе которой — жажда мятежа. Само ощущение неповиновения, средства, разжигающие мятеж, и формы, в которые он выливается. Революция не ограничивается одной отдельно взятой страной. Через какое-то время она в той или иной степени непременно затрагивает и другие. Вы ведь это имели в виду, сэр, не так ли? — Он повернулся к лорду Альтамаунту. — Во всяком случае, вы мне примерно так это обрисовали.

— Да, ты прекрасно выражаешь мои мысли, Джеймс.

— Это определенная модель, и она неизбежно возникает в любую эпоху. Поэтому она легко узнаваема. Когда-то очень давно все страны были одержимы страстью к крестовым походам[105]. Со всей Европы люди устремлялись на Ближний Восток, влекомые желанием освободить Святую Землю[106]. Вот вам отличная модель детерминированного поведения. Но откуда это желание появилось? Вот в чем назначение истории. Разгадать, откуда возникают эти страсти, эта жажда бунта. Кстати, причины далеко не всегда меркантильны. На восстание людей могут толкнуть самые разнообразные мотивы: стремление к свободе слова или вероисповедания, нежелание подчиняться устаревшим догмам — вариаций может быть сколько угодно. Это заставляло людей эмигрировать в другие страны, изобретать новые религии, причем зачастую столь же тиранические, как и те, с которыми они распрощались. Но за всем этим, стоит вам достаточно пристально вглядеться, вы увидите первопричину всех этих и многих других моделей поведения. Чем-то это напоминает вирусную инфекцию. Вирусу не помеха ни океаны, ни высокогорья. Он способен перенестись в любую точку земного шара и заразить всех и вся. Распространяется он без видимого изначального импульса: Впрочем, нельзя с уверенностью сказать, что это действительно так. Могли быть причины. Причины, вызывающие определенные события. Пойдем дальше: в событиях всегда замешаны люди. Один человек — десять человек — несколько сот человек, — которые могут стать причиной или пустить в ход механизмы, вызывающие то или иное событие. Так что исследовать нужно не конечный результат. Надо искать тех, кто обусловил первопричины. У вас конечно же сразу возникают ассоциации с крестоносцами, религиозными фанатиками, всяческими борцами за свободу и со всем таким прочим, но вы должны смотреть глубже. За реальными событиями стоят идеи. Видения, чаяния… Пророк Иоиль знал об этом, когда писал: «Старцам вашим будут сниться сны, и юноши ваши будут видеть видения»[107]. А что из этого опаснее? Сны не зовут к разрушению. А вот видения могут открыть вам новые миры — и стереть с лица земли те, которые уже существуют… — Джеймс Клийк внезапно повернулся к лорду Альтамаунту. — Не знаю, имеет ли это какое-то отношение к теме, — сказал он, — но я вспомнил, вы мне как-то рассказывали о женщине в посольстве, в Берлине.

— А, да… В то время эта история казалась мне интересной. Вы правы, она имеет прямое отношение к нашему разговору. Жена одного из сотрудников посольства, умная женщина, получившая к тому же прекрасное образование, интеллектуалка. Она мечтала увидеть фюрера, послушать его речи. Как вы понимаете, я говорю о периоде непосредственно перед войной тридцать девятого года[108]. Ей очень хотелось узнать, почему Гитлер на всех производит столь сильное впечатление? И вот ее желание исполнилось. Она увидела Гитлера и послушала его речь. Знаете, что она сказала? «Это что-то необыкновенное. Конечно, я не очень хорошо знаю немецкий, но я была потрясена. Теперь мне понятно, почему все в таком восторге. Понимаете, его идеи так прекрасны… Вы просто загораетесь ими. А как он говорит! Когда его слушаешь, понимаешь, что иначе и думать нельзя и что нужно только следовать за ним, чтобы построить новый прекрасный мир. Да, в нескольких словах об этом не расскажешь. Вот сяду и все по памяти запишу, а потом дам вам почитать, и вы сами почувствуете, какое впечатление он производит». Я согласился, что так будет гораздо лучше. На следующий день она приходит ко мне и смущенно так говорит: «Не знаю, поверите ли вы мне. Я начала было записывать то, что слышала, то, о чем говорил Гитлер. Но… это было так страшно — оказалось, что записывать нечего. Я не могла вспомнить ни одной зажигательной или вдохновляющей фразы. Вспоминались отдельные слова, но, когда я пыталась их записать, вся их значительность и сила странным образом пропадали. Получался какой-то вздор и бессмыслица. Ничего не понимаю».

Вот вам пример величайшей опасности, о которой порой забывают, но она реальна. Есть люди, способные заражать других своего рода одержимостью, внушать им нечто вроде миража — видение новой жизни и великих свершений. Это им удается, хотя фактически они достигают этого не тем, что они говорят, не словами, которые вы слышите. И даже идеи, которые они высказывают, не суть важны. Тут нечто иное. Умение завораживать, присущее очень немногим, неведомая сила, пробуждающая нечто глубинное, скрытое в самой сущности человека, и даже вызывающая определенные видения. Возможно, все дело в личном магнетизме, в особом тембре голоса, а быть может, в каких-то токах, излучаемых этими индивидуумами. Не знаю, что это, но подобный феномен существует.

Некоторые фанатики обладают этой силой. Вспомним основателей тех или иных религий, но и носители зла тоже ею владеют. Можно создать веру в некое движение, в то, что достаточно совершить нечто вполне конкретное — и мы создадим новую землю и новое небо. Ради этой веры люди будут в поте лица трудиться, сражаться и даже умирать.

Он понизил голос:

— Об этом прекрасно сказал Иан Сматс[109]: «Лидерство — это не только великая творческая сила — оно также может быть воплощением дьявольщины».

Стаффорд Най уселся поудобнее.

— Я понял основную вашу мысль. То, что вы сказали, очень интересно. И пожалуй… убедительно.

— Вам наверняка кажется, что я преувеличиваю.

— Не думаю, — возразил Стаффорд Най. — То, что в первый момент кажется преувеличением, подчас оказывается абсолютной реальностью. Просто вы ни о чем подобном раньше не слыхали. Или не задумывались. Вследствие чего эти идеи вам настолько сложно переварить, что остается только одно — принять их как данность. Кстати, можно задать вам один простой вопрос: что необходимо в таких случаях делать?

— Когда вы заподозрите, что происходит что-либо подобное, вам следует досконально в этом разобраться, — сказал лорд Альтамаунт. — Придется брать пример с киплинговского мангуста[110]: пойти и разведать. Разузнать, откуда берутся деньги, и откуда распространяются идеи, и откуда, если можно так выразиться, идут приводные ремни. Кто управляет механизмами? Видите ли, там есть и свои начальники, и главнокомандующий. Вот это мы и пытаемся выяснить. Было бы здорово, если бы вы помогли нам.

Это был один из редких случаев в жизни сэра Стаффорда Ная, когда он растерялся. Какие бы чувства ни обуревали его, обычно ему удавалось их скрывать. Но на этот раз все было иначе. Он обвел взглядом всех присутствующих. Мистер Робинсон, с бесстрастным желтым лицом и хищными белыми зубами; сэр Джеймс Клийк, нагловатый краснобай, которого про себя он называл верным псом. Он взглянул на лорда Альтамаунта, голова которого покоилась на спинке инвалидного кресла. Свет в комнате был приглушенный и придавал ему сходство со статуей святого в нише какого-нибудь собора. Аскет. Четырнадцатый век. Великий человек. Да, Альтамаунт когда-то был одним из великих. В этом Стаффорд Най не сомневался, но теперь он стар и немощен. Должно быть, поэтому ему и понадобился сэр Джеймс Клийк. Он перевел взгляд на таинственную особу, которая доставила его сюда: графиня Рената Зерковски, она же Мэри Энн, она же Дафна Теодофанос. Он ничего не смог прочесть на ее лице. Она даже и не глядела в его сторону. Наконец его взгляд уперся в мистера Генри Хоршэма из службы безопасности.

Генри Хоршэм, как ни странно, ухмылялся.

— Нет, послушайте, — сказал Стаффорд Най, отметай все формальности и переходя на язык, скорее подходящий для восемнадцатилетнего юнца. — Я-то тут при чем, а? Разве я хоть что-то знаю? По правде говоря, меня не слишком ценят мои коллеги, впрочем, вы и сами это знаете. В Министерстве иностранных дел на меня никто не поставит и никогда не ставил.

— Мы знаем, — сказал лорд Альтамаунт.

Теперь уже ухмыльнулся сэр Джеймс Клийк.

— Может, это и к лучшему, — бодро заметил он, но, увидев, что лорд Альтамаунт нахмурился, поспешил извиниться: — Прошу прощения, сэр.

— Мы создали комиссию по расследованию, — сказал мистер Робинсон. — Дело не в том, что вы делали в прошлом, и не в том, что о вас думают другие. Наша цель — провести скрупулезное расследование. На данный момент людей в этой комиссии очень немного. Мы просим вас присоединиться к нам, так как считаем, что вы обладаете рядом качеств, которые могут весьма пригодиться в этом деле.

Стаффорд Най повернулся к представителю службы безопасности.

— А вы как считаете, мистер Хоршэм? — сказал он. — Что-то мне не верится, что вы тоже так думаете.

— Почему бы и нет? — отозвался Генри Хоршэм.

— В самом деле? Хотел бы я знать, что же это за «качества», которыми я обладаю? Сам я, по правде говоря, не замечал за собой каких-то особых талантов.

— Вы не из тех, кто преклоняется перед кумирами толпы, — сказал Хоршэм. — Вы сразу распознаете фальшь. Никто, каким бы он красноречием ни обладал, не сможет пустить вам пыль в глаза. Вы оцениваете людей по своей мерке.

«Се n'est pas un garcon serieux», — эти слова промелькнули в памяти сэра Стаффорда Ная. Забавная мотивация, если учесть, что членам комиссии предстоит трудная и требующая громадного напряжения работа.

— Должен вас предупредить, — сказал он, — что у меня есть один существенный недостаток, довольно широко известный — он мне уже стоил нескольких хороших мест. Для такого дела я человек, скажем так, недостаточно серьезный.

— Хотите — верьте, хотите — нет, — сказал мистер Хоршэм, — но как раз это качество очень даже может пригодиться. Я правильно понял, милорд? — И он посмотрел, на лорда Альтамаунта.

— Ох уж эти чиновники! — сказал лорд Альтамаунт. — Позвольте вам заметить — одно из главных упущений в общественной жизни как раз и состоит в том, что люди, работающие в министерствах, слишком уж серьезно относятся к собственной персоне. Мы надеемся, вы этому не подвержены. Во всяком случае, — добавил он, — так думает Мэри Энн.

Сэр Стаффорд Най повернул голову. Итак, теперь она уже не графиня. Здесь она снова Мэри Энн.

— Разрешите спросить, — сказал он. — Кто же вы на самом деле? Вы настоящая графиня?

— Абсолютно настоящая. Geboren[111], как говорят немцы. Мой отец был весьма известного знатного рода, хороший спортсмен, прекрасный стрелок и владел весьма романтичным, хотя и несколько запущенным замком в Баварии[112]. Замок все еще стоит там. Если уж речь зашла об этом, то я связана с той немалой частью европейского общества, которая до сих пор не избавилась от закоренелого снобизма, когда речь идет о происхождении. Первой за стол у них садится обнищавшая и одетая в обноски графиня, а богатая американка, у которой в банке куча долларов, дожидается своей очереди.

— А кто такая Дафна Теодофанос? Она тут при чем?

— Очень удобное имя для паспорта. Моя мать была гречанкой.

— А Мэри Энн?

Кажется, едва ли не впервые Стаффорд Най увидел улыбку на ее лице. Она взглянула на лорда Альтамаунта, потом на мистера Робинсона.

— Просто я — что-то вроде прислуги на все случаи жизни, — сказала она. — Вечно что-то везу из одной страны в другую, что-то достаю, выметаю пыль из углов, делаю, что скажут, еду, куда скажут, в общем навожу в доме порядок. — Она снова взглянула на лорда Альтамаунта. — Я правильно все объяснила, дядя Нэд?

— Вы прекрасно все объяснили, моя дорогая. Для нас вы всегда были и останетесь Мэри Энн.

— Вы что-то перевозили в том самолете? То есть переправляли что-то важное из одной страны в другую?

— Да. И об этом знали. Если бы вы не пришли мне на помощь, не отдали бы мне свой паспорт и свой вызывающий плащ, могло бы случиться непоправимое — несчастные случаи в наши дни не так уж редки. Во всяком случае, сюда бы я не добралась.

— Что же вы перевозили — или это секрет? Возможно, о некоторых вещах мне знать не положено?

— Вам не положено знать о множестве вещей. Равно как и о многом спрашивать. Но на этот вопрос я отвечу. Если никто не будет возражать. — Она снова взглянула на лорда Альтамаунта.

— Я вам полностью доверяю, — сказал лорд Альтамаунт.

— Выкладывайте все как есть, — бросил непочтительный Джеймс Клийк.

Мистер Хоршэм сказал:

— Полагаю, ему нелишне будет это знать. Я-то лично не имею на это права, такое уж у нас ведомство. Говорите, Мэри Энн.

— Я везла сюда свидетельство о рождении, вот и все. Больше я вам ничего не скажу, и задавать мне вопросы совершенно бессмысленно.

Стаффорд Най обвел взглядом всех присутствующих.

— Ладно. Я согласен. Я польщен тем, что вы меня пригласили. С чего начнем?

— Завтра мы с вами уедем на континент. Возможно, вы уже слышали о Баварском фестивале? Новое начинание, ему всего два года. Называется: «Содружество юных вокалистов», и его поддерживают правительства нескольких стран. Он представляет альтернативу традиционным фестивалям в Байрейте. По большей части там играют музыкальный модерн — дают молодым композиторам шанс быть услышанными. Многие о нем высокого мнения, а другие и слышать не хотят.

— Да, — сказал сэр Стаффорд. — Я в курсе. Значит, мы едем на фестиваль?

— У нас зарезервированы места на два концерта.

— Этот фестиваль играет в нашем деле какую-то роль?

— Нет, — сказала Рената. — Скорее, это удобное место для пересадки. Наша поездка не должна вызывать подозрений. Потом, в нужное время, мы продолжим путь в намеченном направлении.

Он снова оглядел присутствующих.

— Какие будут инструкции? Мне не потребуется никакой длительной подготовки? Мне дадут какие-нибудь указания?

— Не совсем такие, какие вы имеете в виду. Вы отправляетесь в путешествие в качестве исследователя. Все, что нужно, вы узнаете сами. Вы едете под своим именем и знаете только то, что вам уже известно. Вы — любитель музыки, слегка обиженный на судьбу дипломат, который надеялся получить высокий пост у себя на родине, но оказался не у дел. Больше вам ничего знать не надо. Так будет безопаснее.

— И все же — как далеко эта зараза успела распространиться? Германия, Бавария, Австрия, Тироль[113] — в этих границах?

— Там один из их центров.

— Значит, он — не единственный?

— И даже не самый главный. Имеются и другие, требующие самого пристального внимания. А насколько важен каждый из них, вам и предстоит выяснить.

— Но я ни об одном из них не знаю. Вы хоть что-то можете мне рассказать?

— Только в общих чертах. Один из них, по нашему мнению, главный, базируется в Южной Америке. Штаб-квартиры еще двух — в Соединенных Штатах, одна — в Калифорнии, другая — в Балтиморе. Еще одна — в Швеции и, наконец, одна — в Италии. В Италии в последние месяцы наблюдается резкий всплеск активности. В Португалии и Испании организации помельче. Ну, и разумеется, Париж. Есть и новые интересные точки, но там все только «пошло в рост» и до плодов еще довольно далеко.

— Вы говорите о Малайе или о Вьетнаме?

— Нет, нет, все это уже в прошлом. Там мы имели только призыв к мятежу, к студенческим беспорядкам и всему такому… Теперь же подоплека несколько иная. Везде есть молодежь, недовольная действиями правительства, настроенная против давних традиций, а зачастую и против той религии, в которой была воспитана. Они выросли на культе вседозволенности и насилия.

Причем насилия не ради наживы, а насилия, с позволения сказать, как удовлетворения их болезненных прихотей Насилие ради насилия — вот что для них главное. И естественно, им очень важно найти убедительное оправдание своим действиям.

— А вседозволенность, она тоже имеет для них особое значение?

— Только как образ жизни, не более. Способствует некоторым правонарушениям, но не является их первопричиной.

— А что скажете о наркотиках?

— Их культ насаждался и поддерживался не только из-за колоссальных денежных средств.

Все посмотрели на мистера Робинсона, и он медленно покачал головой.

— Конечно, — сказал он. — За мелкими торговцами была установлена слежка. Кого-то арестовали и отдали под суд. Но это всего лишь ширма. За всем этим таится нечто гораздо большее, чем торговля наркотиками. Наркотики — всего лишь грязный способ делать деньги. Тут все гораздо серьезнее.

— Но кто… — Стаффорд Най осекся.

— Что, кто, где и почему? Четыре вопроса из детского стишка. Это и есть ваше задание, сэр Стаффорд, — сказал мистер Робинсон. — Это вы и должны выяснить. Вы и Мэри Энн. Вам предстоит весьма сложное дельце. И самое главное, никто не должен вас заподозрить, иначе — провал.

Стаффорд Най вгляделся в толстое желтое лицо мистера Робинсона. Быть может, секрет могущества мистера Робинсона в мире финансовых воротил кроется именно в этом. В том, что он умеет хранить свои тайны. Мистер Робинсон снова улыбнулся. Сверкнули крупные зубы.

— Когда вы что-то знаете, — сказал он, — вас мучает искушение показать, что вы это знаете; иными словами, вам хочется об этом рассказать. Нет, конечно, никто не захотел бы выдать секретные сведения, но человек слаб. Любому хочется показать, какая он важная птица. Да, все очень просто. Собственно говоря, — сказал мистер Робинсон, полуприкрыв тяжелые веки, — в этом мире все очень и очень просто. Жаль, что люди этого не понимают.

Графиня встала, и Стаффорд Най последовал ее примеру.

— Надеюсь, вам тут будет уютно и ничто не помешает вашему сну, — сказал мистер Робинсон, — здесь как будто все есть для комфортного отдыха.

Стаффорд Най пробормотал, что абсолютно в этом уверен, и вскорости убедился, что так оно и есть. Уснул он сразу же, как только положил голову на подушку.

Книга вторая