Пассажирка из Франкфурта. Немезида. Слоны помнят все — страница 49 из 50

ДЛИННЫЕ ТЕНИ

Глава 1Главный инспектор Гарроуэй и Пуаро совещаются

Главный инспектор Гарроуэй смотрел на маленького бельгийца, сидевшего за столом напротив него. Когда Джордж поставил перед Пуаро стакан с каким-то фиолетовым напитком, в глазах Гарроуэйя мелькнул огонек.

— Что это вы пьете? — спросил он.

— Черносмородиновый сироп.

— Ну-ну, — сказал Гарроуэй, — у каждого свои слабости. А Спенс говорил, что обычно вы пьете какое-то снадобье… Как же оно называется? Вроде бы тисана, я правильно запомнил? Это что, французский коктейль?

— Нет, — сказал Пуаро, — это настой на травах, обычно пьют при высокой температуре.

— В общем, пойло для инвалидов, — сказал Гарроуэй, отпивая из своего бокала виски с содовой, — Ну, за что будем пить? давайте выпьем за самоубийц!

— А это точно было самоубийство? — спросил Пуаро.

— А что же еще? — сказал инспектор Гарроуэй. — Стоило ли вам копаться в этом дерьме, задавать кучу вопросов! — И он покачал головой. Его ироническая улыбка явно превращалась в ухмылку.

— Вы уж меня извините за то, что причинил вам столько хлопот, — сказал Пуаро. — Я, знаете ли, похож на слоненка[347], или на мальчишку из сказки вашего знаменитого мистера Киплинга — меня снедает Неутолимое Любопытство.

— Неутолимое любопытство, — повторил с улыбкой Гирроуэй. — Отличные сказки он писал, старина Киплинг. Кстати, настоящим профессионалом был. Мне рассказывали, стоило этому человеку прогуляться по палубе эсминца, как он знал о нем больше, чем любой из главных конструкторов Королевского флота.

— Увы, — сказал Эркюль Пуаро, — у меня, к сожалению, нет таких талантов. Поэтому, как вы понимаете, мне приходится задавать вопросы. Боюсь, что я озадачил вас слишком длинным перечнем этих самых вопросов.

— Что меня поразило, — сказал Гарроуэй, — так это полное отсутствие логики и порядка. Вы перескакивали от психиатров к заключениям терапевтов, потом — у кого были деньги, кому оставили деньги, кому достались деньги, кто надеялся получить деньги и кто остался с носом… Фасоны дамских причесок, парики, и кто этими париками торгует. Спросили даже о красивых картонных коробках, в которых эти парики пересылают…

— И вы ответили на все вопросы, — сказал Пуаро. — Примите мое восхищение.

— Так ведь дело-то было головоломное, так что мы записали все, что могли. Самим-то нам без надобности, но протоколы мы сохранили — на случай, если найдется какой-нибудь любопытный… слоненок.

Он подвинул к Пуаро исписанный лист бумаги.

— Вот, держите. Парикмахеры. Бонд-стрит[348]. Дорогой салон. Назывался — «Эжен и Розантелль». Потом они переехали на Слоан-стрит. Вот адрес, только нынче там зоомагазин «Домашние любимцы». Эти двое уже несколько лет там не работают, но тогда они были из лучших, и леди Равенскрофт была их клиенткой. Розантелль теперь живет в Челтенхэме[349] Все еще при деле, только называет он теперь себя Парикмахером-Стилистом и еще вдобавок Визажистом[350]. Как мы говаривали в молодости, тот же пострел — другую шапку надел.

— Ага! — сказал Пуаро, заметно повеселев.

— Что значит «ага»? — спросил Гарроуэй.

— Премного вам обязан, — сказал Эркюль Пуаро. — Вы подали мне одну мысль. Воистину, неисповедимы пути, которыми мысли попадают человеку в голову.

— Ваша голова и без того набита до отказа. Куда уж вам еще новые… — то ли в шутку, то ли всерьез сказал инспектор. — Пойдем дальше: я тщательно проверил их корни, но ничего интересного не нашел. Алистер Равенскрофт — выходец из Шотландии. Отец был священником, двое дядьев в армии — и оба в больших чинах. Женился на Маргарет Престон-Грей — девушке из хорошей семьи — была представлена ко двору и прочее. Никаких тайн и скандалов ни у кого из их родни не было. Вы угадали, у нее есть сестра — близнец. Не представляю, как вы это раскопали — Доротея и Маргарет Престон-Грей, в кругу своих друзей их называли Долли и Молли. Семья Престон-Грей жила в Хэттерс Грин, что в Сассексе. Однояйцовые близнецы, и сплошные — обычное для таких близнецов — совпадения. Первый зубик прорезался в один день, одновременно болели скарлатиной, носили одинаковые платья, влюбились в мужчин примерно одного типа — вышли замуж почти одновременно, обе — за военных. Доктор, который лечил все семейство — в ту пору сестры были молоденькими барышнями, — умер несколько лет назад, так что у него уже ничего не узнаешь Так вот, с одной из сестер связана одна давнишняя трагедия.

— С леди Равенскрофт?

— Нет, с другой — она вышла замуж за капитана Джарроу, у них было двое детей — девочка и мальчик. Мальчика — ему было четыре года — то ли сшибли тачкой, то ли ударили по голове лопаткой — небольшой такой лопаткой, из детского садового инвентаря. Он упал в пруд — и захлебнулся. Возможно, его ударила сестра, она на пять лет старше. Обычная детская ссора — и как все обернулось… Ни у кого особых сомнений не было, но все-таки кое-кто намекал, что девочка тут ни при чем. Одни твердили, что мать в сердцах ударила сына, другие — что соседка. Думаю, вам эта история вряд ли что может дать — никакой связи с тем, что ее сестра Молли вместе с мужем спустя много лет решили вдруг покончить с собой.

— Да, — сказал Пуаро, — пожалуй, вы правы. И все же лучше знать как можно больше.

— Конечно, — сказал Гарроуэй, — мы-то в свое время так глубоко не копали — это несчастье с мальчиком, повторяю, случилось задолго до самоубийства.

— А в то время было что-нибудь предпринято?

— Да, мне удалось просмотреть некоторые материалы. Отчеты. Газетные сообщения. Опросы соседей. Слухов-то было много, и все разные. Мать была в тяжелейшем состоянии, пришлось поместить ее в соответствующую клинику. Говорят, она так до конца и не оправилась.

— Слухи слухами, но в полиции склонялись к тому, что это сделала она?

— По крайней мере, таково мнение врача. Понимаете, прямых улик не было. Она будто бы увидела все из окна — как девочка ударила брата и столкнула его в воду. Но можно ли было верить ее словам? Она вела себя как безумная.

— А показания психиатров сохранились?

— Да. Она попала не то в клинику, не то в санаторий специального назначения, а может быть, лежала и там и там. Лечили ее под наблюдением лондонских врачей — из госпиталя Св. Андрея. Года через три ее признали здоровой и отправили домой, к семье.

— А до этой истории она считалась вполне здоровой?

— Я думаю, она всегда была невротичкой…

— А где она находилась, когда произошло самоубийство? У Равенскрофтов?

— Нет-нет, она погибла — недели за три до того. И представьте, это произошло, когда она гостила у них, в их новом доме. Еще одна иллюстрация невероятных порою совпадений в жизни близнецов… тут просто рок какой-то. Случалось, она разгуливала во сне — и страдала этим своего рода лунатизмом на протяжении нескольких лет. С ней уже случались всякие неприятности — то наткнется на что-нибудь, то упадет. Иногда она принимала слишком большую дозу снотворного, и это так странно на нее действовало: бродила по дому, выходила на улицу… Вот ее однажды и занесло на тропу, ведущую к обрыву, — оступилась и сорвалась вниз. Мгновенная смерть. А нашли ее только на следующий день. Леди Равенскрофт сама чуть не умерла от горя. Они жить друг без друга не могли, так что ее в шоковом состоянии увезли в больницу.

— Могло ли это несчастье стать причиной самоубийства Равенскрофтов — ведь и месяца не прошло?

— Никто об этом даже не думал.

— Вы сказали, что странный рок преследовал сестер. Может быть, леди Равенскрофт покончила с собой из-за невидимой связи, существующей между двойняшками. А муж мог почувствовать себя виноватым… Ну и в результате застрелился…

— У вас в голове решительно переизбыток идей, Пуаро. Если бы у Алистера Равенскрофта был роман со свояченицей, об этом знала бы вся округа. Ничего подобного не было — вы ведь об этом подумали?

Зазвонил телефон — Пуаро подошел и снял трубку Звонила миссис Оливер.

— Мосье Пуаро, вы можете придти завтра к чаю? Я пригласила Селию, а после нее придет и та напористая дама. Ну, вы довольны?

Пуаро заверил ее, что просто счастлив.

— А теперь мне пора бежать, — сказала миссис Оливер, — на встречу со старым Боевым Конем — которого мне сосватал слон номер один — Джулия Карстейрз. Фамилию, конечно, перепутала, но надеюсь, хоть адрес верный.

Глава 2Селия знакомится с Эркюлем Пуаро

— Итак, мадам, — сказал Пуаро, — позвольте узнать, каковы трофеи после встречи с сэром Хьюго Фостером?

— На самом деле он не Фостер, а Фозергилл, Джулия вечно путает фамилии. На это она мастерица.

— Значит, слоны не так уж надежны, когда дело касается фамилий?

— Слышать больше не могу о слонах. Со слонами я покончила.

— А каков Боевой Конь?

— Старик просто душка, только узнать у него ничего не удалось. Все время твердил про каких-то Барнетов, у которых в Малайе погиб ребенок — несчастный случай. Ни малейшего отношения к Равенскрофтам. Нет, со слонами покончено. С меня хватит.

— Мадам, вы проявили высочайшую доблесть и несравненное благородство.

— Селия придет примерно через полчаса. Я сказала ей, что вы… ну… помогаете мне. Или, вы хотели, чтобы она нанесла визит вам?

— Нет, нет, — сказал Пуаро, — у вас мне будет проще завоевать ее доверие.

— Она побудет всего часок, думаю, этого будет вполне достаточно. Потом мы немного передохнем и все обсудим, а там и миссис Бартон-Кокс пожалует.

— Ах да. Мне не терпится на нее взглянуть. Полагаю, это действительно примечательная личность.

Миссис Оливер вздохнула.

— А все-таки обидно, правда? — И она пояснила: — мы уже так много всего узнали, и ни с места.

— Обидно, — согласился Пуаро. — Но ведь мы и сами не знаем, что ищем. Вероятнее всего, произошло двойное самоубийство. Но какова причина? Тут тоже одни догадки, хотя мы и произвели тщательную рекогносцировку, и на западе, и на востоке, и в прошлом, и даже, отчасти, в будущем, не говоря уж о настоящем.

— Да, — сказала миссис Оливер, — везде побывали. Разве что до Северного полюса пока не добрались…

— И до Южного тоже, — сказал Пуаро.

— Ну и каков же итог всех наших трудов?

— Кое-что все-таки набралось, — сказал Пуаро. — У меня тут есть небольшой конспект, хотите прочесть?

Миссис Оливер заглянула в так называемый конспект через его плечо.

— Парики, — прочла она первый пункт. — Почему вы начали с париков?

— Потому что их действительно слишком много. Хотелось бы с этим разобраться.

— Того магазина, где она купила парики, наверное, уже не существует. Да и мода на них прошла. Раньше без париков в длительные поездки никто не отправлялся — никаких хлопот с прической.

— Да-да, — сказал Пуаро, — к парикам мы еще вернемся. Далее — в семье были случаи психических болезней. У миссис Равенскрофт была сестра-двойняшка, которая провела много лет в соответствующем заведении.

— По-моему, это тупиковый вариант, — сказала миссис Оливер. — Она могла, конечно, прийти к обрыву и перестрелять их, только я не вижу причины.

— Не могла, — возразил Пуаро, — потому что на револьвере были только отпечатки пальцев генерала Равенскрофта и его жены. К тому же она вроде бы погибла недели на три раньше их. Далее. Смерть ребенка в Малайе, и, возможно, к этому приложила руку его мать — сестра леди Равенскрофт. Но не исключено, что это сделала служанка-туземка или сестра мальчика. Далее. Мы немного разобрались с деньгами.

— А при чем тут деньги? — удивилась миссис Оливер.

— В том-то и дело, что ни при чем, — сказал Пуаро. — Что уже настораживает. Как правило, все сводится к деньгам. Кто-то мог получить их благодаря этому самоубийству. Кто-то, наоборот, потерять. Из-за них могло произойти все что угодно. Но в том-то и загвоздка, что деньги вообще нигде не фигурировали. Естественно, многие в качестве причины называли супружескую неверность, с той или с другой стороны. Резонно. Ведь на почве ревности совершается немало самоубийств — или убийств.

Ну а теперь перейдем к тому, что в данный момент интересует меня больше всего. Именно поэтому я так жажду увидеть миссис Бартон-Кокс.

— Не понимаю, чего вы от нее ждете. Она только и может, что совать нос в чужие дела и ко всем приставать с немыслимыми просьбами. Ей, видите ли, нужно что-то разнюхать, но почему это должна делать я?

— Действительно, почему вы? И почему она сама не хочет ничего предпринять? Мне кажется, нам следует найти ответ на этот вопрос. Понимаете, она — связующее звено.

— Связующее звено?

— Да. Мы не знаем, в какую цепь фактов и событий включено это звено. Однако мы знаем, что эта дама готова на самые экстравагантные поступки ради того, чтобы узнать правду о гибели Равенскрофтов. Но две очевидные причины налицо: ваша крестница, Селиия Равенскрофт, и ее сын, который ей вовсе и не сын.

— То есть как это не сын?

— Он приемный сын, — сказал Пуаро. — Она его усыновила. Ее родной сын умер.

— Умер? Но отчего? Когда?

— Я сам задавал себе те же вопросы. За этим могут скрываться глубокие переживания, жажда мести… В любом случае мне необходимо с ней увидеться и выяснить, что она собой представляет. Мне почему-то кажется, что эта дама очень нужный нам человек.

Раздался звонок.

— Это Селия, — сказала миссис Оливер и пошла открывать. — Вы уверены, что я все сделала как надо?

— Совершенно уверен, — сказал Пуаро. — Надеюсь, и Селия не будет возражать.

Миссис Оливер вернулась через несколько минут в сопровождении Селии Равенскрофт. Девушка посмотрела на Пуаро с некоторой опаской.

— Не знаю, — сказала она. — Не знаю, стоит ли мне… — И она замолкла.

— Хочу тебя познакомить, — воспользовалась паузой миссис Оливер, — самый выдающийся детектив современности, мосье Эркюль Пуаро. У него особый дар раскрывать самые неразрешимые тайны.

— О-о, — протянула Селия, недоверчиво разглядывая маленького человечка с яйцевидной головой и огромными усами.

— Кажется, — неуверенно начала она, — я о вас что-то слышала.

Эркюль Пуаро едва не выпалил в ответ: «Вы мне лучше покажите того, кто обо мне не слышал», но, сделав поистине нечеловеческое усилие, сдержался. На самом деле это непрозвучавшее утверждение уже не соответствовало действительности, поскольку многие почитатели и знакомые Пуаро давно покоились под приличествующими их положению дорогими могильными плитами.

Он пододвинул ей стул:

— Присаживайтесь, мадемуазель. Хочу вам рассказать немного о себе. Во-первых, если я берусь за какое-то расследование, я всегда довожу его до конца. Я непременно узнаю правду, и если вы и вправду хотите знать правду — простите за невольный каламбур — то я обязательно до нее доберусь. Но, может статься, вам нужно только утешение. Правда и утешение далеко не всегда одно и то же. Я могу найти убедительные доводы, которые вас успокоят. Что же касается правды… вы не боитесь, что, узнав ее, будете очень сожалеть?

Селия испытующе на него посмотрела.

— Так вы думаете, что правда мне не нужна?

— Я думаю, что она может оказаться… слишком горькой. И вы скажете себе: «Зачем я это сделала? Зачем так упорно пыталась вытащить ее из небытия? Ну и что, выяснила — но я же ничего не могу изменить — весь этот кошмар. Пусть бы это оставалось для меня просто самоубийством А так… Я уже не могу по-прежнему их любить.»

— В наше время любовь к родителям вообще не в чести, — ввернула миссис Оливер. — Новое мировоззрение, так сказать.

— Мне все это время очень не сладко… ну после смерти мамы и папы, — сказала Селия. — Я пыталась что-то понять. Эти намеки, шепот за спиной… Люди смотрят на меня с жалостью, а часто… и с любопытством. Все время кто-то пытается выпытать что-то про родителей. Или про их друзей. Или про моих друзей. Мне все это так надоело… Вот вы сказали, что я… могу пожалеть — возможно, но все же я хочу знать правду. Какая бы она ни была.

Поставив таким образом все точки над «i», Селия спросила его о том, что, видимо, интересовало ее больше всего.

— К вам ведь заходил Десмонд, да?

— Заходил. Вы не отговаривали его, когда узнали, что он собирается ко мне?

— Он мне ни о чем не сказал.

— А если бы сказал?

— Я не знаю, как бы к этому отнеслась.

— Я хотел бы задать вам один вопрос, мадемуазель Очень важный. И — вы уж простите — очень личный. Но я должен это знать.

— Спрашивайте.

— Десмонд показался мне очень милым и добрым молодым человеком и очень ответственным. А теперь я хочу вас спросить: вы действительно собираетесь выйти за него замуж? Хотите навсегда соединить с ним свою судьбу? И могут ли повлиять на ваше решение те или иные обстоятельства гибели ваших родителей?

— Так вы действительно думаете, что это было не самоубийство?

— Пока у меня нет никаких оснований это утверждать, хотя обнаружились некоторые факты, не вписывающиеся в версию о самоубийстве. Правда, полиция до сих пор считает, что это самоубийство.

— Но они же так и не выяснили причину?

— Причину, может, и не выяснили, — сказал Пуаро. — Но они могли выяснить что-то такое, что, возможно, причинит вам боль. И потому позволю себе еще раз спросить: не лучше ли отступиться? Сказать себе: «Что было, то было. Вот человек, которого я люблю и который любит меня. И у нас впереди целая жизнь».

— Десмонд вам сказал, что он — приемный сын?

— Да, сказал.

— Так какое же ей тогда до нас дело? С чего это вдруг она пристала к крестной?

— Он ее любит?

— Нет, — отрезала Селия. — И никогда не любил. Если хотите знать, он терпеть ее не может.

— Но она ведь заботилась о нем — сделала все возможное, чтобы он получил образование. Не каждая мать так заботится о своем ребенке. Как вы думаете, а она его любит?

— Не знаю. По-настоящему, думаю, нет. Ей просто хотелось ребенка. Ее собственный погиб в результате какого-то несчастного случая, а муж как раз незадолго до этого умер Вот она и решила взять чужого. Или ее муж умер еще раньше? Нет, не помню..

— Понимаю. Мне бы хотелось узнать еще одну вещь: будет ли он обеспечен материально?

— Я не совсем понимаю, о чем вы говорите. Он вполне способен содержать меня — то есть жену. Кажется, на его имя были положены какие-то деньги — при усыновлении. Приличная сумма, как я поняла. Конечно, не миллионы, но все же…

— А она не может что-нибудь… удержать?

— Вы что, думаете — она всего ее лишит, если он на мне женится? По-моему, она что-то такое ему говорила… Но вряд ли она сможет это сделать. Ведь все было оговорено. Кажется, комитетом по опеке над детьми. Я слышала, этот комитет не дает своих питомцев в обиду.

— Я хотел бы спросить вас о том, что никто, кроме вас, вероятно, не знает. Разве что миссис Бартон-Кокс. Вам известно, кто его настоящая мать?

— Вы считаете, что это из-за нее мамаша Десмонда начала все вынюхивать? Но я понятия не имею, кто его мать. Вполне возможно, что он вообще незаконнорожденный. Обычно их то как раз и пристраивают в чужие семьи, верно? Может, она что-то и разнюхала про его настоящих родителей. Но ему-то она точно ничего не сказала. Просто наговорила всяких глупостей, какие обычно говорят в таких случаях. Что приемным сыном быть даже лучше, потому что, раз тебя взяли, значит, ты желанный ребенок. И прочую белиберду. Кажется, это принято в некоторых благотворительных обществах — чтобы ребенку легче было примириться с реальностью.

— А имеются ли у него близкие родственники? Он вам не говорил?

— Понятия не имею. Да и он, по-моему, тоже. Его это вообще мало волнует. Знаете, он не любит дергаться по пустякам.

— А может быть, миссис Бартон-Кокс была близка с вашими родителями, была, так сказать, другом семьи? Не встречались ли вы с ней в детстве, когда еще не уехали учиться в Швейцарию? Попробуйте вспомнить.

— Да нет, вряд ли. Кажется, его мать — я говорю про миссис Бартон-Кокс — жила в Малайе. По-моему, ее муж там и умер. А Десмонда они послали учиться в Англию, пристроили к какому-то родственнику, чтобы было к кому ездить на каникулы. Мы с ним во время каникул и познакомились. Так и дружим с тех пор. Он казался мне настоящим героем — я тогда была ужасной мечтательницей. По деревьям он лазил, словно белка, показывал мне птичьи гнезда с яичками, научил их различать. В общем, мы с ним были не разлей вода. Поэтому у нас все и вышло как бы само собой — то есть, когда мы снова встретились в университете и заговорили о доме, о тех местах, где жили раньше… Он еще спросил, как моя фамилия. «Я ведь только твое имя знаю», сказал он, а потом мы столько всего навспоминали… Можно сказать, с этого все и началось. Я далеко не все о нем знаю. Я даже о своей собственной семье мало чего знаю. А как вообще можно планировать будущее, если совершенно не знаешь прошлого — того, что может полностью перевернуть твою жизнь.

— Значит, вы настаиваете, чтобы я продолжал свое расследование?

— Да, хотя мне не очень-то верится, что это что-то даст. Мы ведь с Десмондом тоже не сидели сложа руки, но все впустую. Будто ничего и не было в их жизни. Только эта нелепая смерть. Когда двое кончают с собой, кажется, что это одна смерть, общая… Как это у Шекспира — или не знаю у кого: «И даже смерть не разделила их»[351].— Она снова взглянула на Пуаро. — Да, мне очень бы хотелось, чтобы вы все узнали. И расскажите миссис Оливер или… мне. Я бы хотела, чтобы мне. — Она обернулась к миссис Оливер. — Только не думайте, что я не хочу, чтобы вы знали — нет, вы всегда были такой замечательной крестной, я вовсе не хочу вас обидеть. Но мне нужно знать — понимаете, мне просто необходимо знать, я хочу, чтобы вы взяли след, мосье Пуаро, и извините, если я не так выразилась, меньше всего я хотела бы вас обидеть…

— Ну что вы, — сказал Пуаро, — даже приятно, когда тебя сравнивают с гончей.

— Надеюсь, что вы не менее упорны, верно?

— Я всегда надеюсь на успех.

— И всегда его добиваетесь?

— Как правило, да, — потупив взор, скромно ответил Пуаро.

Глава 3Миссис Бартон-Кокс

— Ну-с сказала миссис Оливер, проводив Селию. — Что скажете?

— Яркая девушка, — сказал Пуаро. — Как говорится, со своим лицом.

— Совершенно с вами согласна.

— Если можно, расскажите мне.

— О ней? Да ведь я ее почти не знаю. С крестниками обычно видишься только по особо торжественным случаям — то есть очень редко.

— Нет, не о ней. Расскажите о ее матери.

— А. Понятно.

— Вы ведь знали ее мать?

— Да. Мы вместе учились в парижском пансионе. Девушек раньше посылали в Париж, чтобы дать им воспитание, отшлифовать манеры, как тогда выражались. Будто речь шла о надгробной плите, а не о будущей светской даме А что вы хотите о ней узнать?

— Вы хорошо ее помните?

— Конечно. С чего бы это я должна ее забыть?

— Какое впечатление она производила?

— Красавица, — сказала миссис Оливер. — Это вспоминается в первую очередь. Конечно, она стала такой позже. А в тринадцать — четырнадцать была еще похожа на щенка — знаете, они все такие кругленькие. Наверно, мы все тогда выглядели страшно неуклюжими, — добавила она задумчиво.

— Ну а как личность, она тоже была приметной?

— Вот это вспомнить труднее. Видите ли, она не была моей единственной подругой, и, уж во всяком случае, не лучшей. Понимаете, у нас была целая компания, несколько девочек. У нас были общие интересы. Мы играли в теннис и обожали оперу, а вот в картинных галереях умирали со скуки. Так что у меня сохранилось только общее впечатление. Ее звали Молли Престон-Грей. Да, Молли Престон-Грей.

— А у вас… у нее был… молодой человек?

— Ну, естественно, были… по крайней мере, кумиры. Только не подумайте, что мы сходили с ума по звездам поп-музыки. Тогда их еще и в помине не было. Обычно они влюблялись в актеров. Например, был такой довольно известный актер. Одна из девочек, помнится, приколола его портрет у себя над изголовьем — так мадемуазель Жиран, наша воспитательница, строго ее отчитала «Се'n est pas convenable»[352],— заявила она. А девочка ей так и не сказала, что это был ее собственный отец! Вот уж мы нахохотались! — добавила миссис Оливер. — До слез!

— Хорошо, расскажите-ка мне побольше про Молли, про Маргарет Престон-Грей. Дочка на нее похожа?

— Нет, не сказала бы. Нет. Ничего общего. Во-первых, Молли была более… более эмоциональной, что ли.

— Как я понял, у нее была сестра-двойняшка. Она тоже училась в этом пансионате?

— Нет. А странно, ведь она была нашей ровесницей. Тем не менее она осталась в Англии, ее отправили в какую-то другую школу. Не знаю в какую. Я видела эту Долли — тогда она была похожа на Молли как две капли воды — знаете, они тогда еще ничего не предпринимали, чтобы отличаться друг от друга. Это уже став взрослыми, близнецы делают разные прически, по-разному одеваются… Я думаю, Молли обожала свою сестру, хотя редко о ней рассказывала. Мне кажется — тогда я об этом не задумывалась — что уже в детстве с ее сестрой были какие-то проблемы Несколько раз, помню, в разговоре проскальзывало, что ее отправили куда-то на лечение. Помню, я как-то даже подумала, что она у них калека. Однажды их тетя отправилась с ней в морское путешествие, в надежде ее подлечить. — Она покачала головой. — Но точнее ничего вспомнить не могу. Помню, что Молли была к ней очень привязана и готова была защищать ее — но от чего, не знаю. Вам не кажется это странным?

— Отнюдь, — сказал Эркюль Пуаро.

— Были моменты, когда Молли явно избегала разговоров о сестре. Вот об отце и матери она говорила охотно.

Естественно, она их любила. Как все дети любят родителей — не очень-то это осознавая. Ее мать однажды приезжала в Париж, водила ее куда-то в гости. Приятная женщина Не слишком яркая, не очень красивая — ничего особенного. Обаятельная, спокойная, ласковая.

— Понятно. Как я вижу, пока ничего интересного? Никаких кавалеров?

— Тогда у нас не очень-то принято было заводить кавалеров, — сказала миссис Оливер. — Это сейчас считается в порядке вещей. Позже, когда мы обе вернулись домой, наши пути разошлись. Молли вскоре уехала с родителями за границу. В Индию… нет, не в Индию. Может, в Египет? По-моему, отец ее был дипломатом. Некоторое время они были в Швеции, потом переехали на Бермуды! или в Вест-Индию. Кажется, он там был губернатором. Я такие вещи никогда не запоминаю. Обычно запоминаешь какие-то глупости, какую-то дурацкую болтовню. Еще помню, как я влюбилась в скрипача. А Молли в другого учителя — по фортепьяно. Мы обе были так счастливы — куда счастливее современных девушек со всеми их кавалерами. Понимаете — мы их просто боготворили, не могли дождаться дня, когда были их уроки. Они, кстати, оставались в неведении. Но для нас это было не важно, они снились нам по ночам, и я еще помню, как мечтала — будто я выхаживаю своего драгоценного мосье Адольфа, когда он заболел холерой, и спасаю ему жизнь, отдав свою кровь. Господи, какими мы были глупышками… Как вспомнишь, о чем мечтали… Одно время я вполне серьезно намеревалась уйти в монастырь, но потом передумала, решив стать сестрой милосердия. Однако сюда вот-вот явится миссис Бартон-Кокс. Интересно, как она воспримет вас?

Пуаро взглянул на часы.

— Это мы узнаем в ближайшее время.

— Мы все успели обсудить? В смысле, как действовать?

— Я полагаю, прежде всего нам нужно сравнить наши наблюдения — в некоторых деталях. Некоторые моменты потребуют более тщательного расследования. Приготовьтесь к охоте на очередного слона. А мне предстоит изучить, если можно так выразиться, его повадки.

— Что вы такое несете, — проворчала миссис Оливер. — Я же вам сказала, что со слонами я покончила.

— Я понял. Но, возможно, сами слоны еще не покончили с вами.

В очередной раз прозвучал звонок в дверь. Пуаро и миссис Оливер переглянулись.

— Внимание, — сказала миссис Оливер, — вот и она.

Она вышла. До Пуаро донеслись невнятные приветствия, и вскоре в комнату вплыла весьма массивная дама в сопровождении миссис Оливер.

— Какая у вас прелестная квартирка, — проворковала миссис Бартон-Кокс. — Я страшно тронута, что вы нашли время — а оно поистине драгоценно — не спорьте! — принять меня.

Она искоса посмотрела на Пуаро, и на ее лице появилось недоуменное выражение. Потом перевела взгляд на стоявшее у окна фортепиано. Миссис Оливер поняла, что миссис Бартон-Кокс приняла Пуаро за настройщика, и поспешила рассеять это заблуждение:

— Позвольте вам представить мосье Эркюля Пуаро.

Пуаро подошел к гостье и галантно поцеловал ей руку.

Миссис Оливер продолжала:

— Я думаю, это единственный человек, который сумеет хоть чем-то вам помочь. Вы знаете, о чем я. Это касается моей крестницы, Селии Равенскрофт.

— О-о! Вы еще помните об этом! Я очень надеюсь, что вы приоткроете тайну.

— Боюсь, что мне придется вас разочаровать, — сказала миссис Оливер, — я почти ничего не смогла узнать. Потому-то и пригласила мосье Пуаро. Ему в этом нет равных. Он распутал столько, казалось бы, безнадежных дел и разгадал столько неразрешимых тайн… Не менее загадочных, чем эта…

— Да, ужасная трагедия, — сказала миссис Бартон-Кокс, приглядываясь к Пуаро.

Миссис Оливер жестом предложила ей сесть и спросила:

— Стаканчик хереса? Для чая уже поздновато. Или какой-нибудь коктейль?

— С удовольствием выпью хересу. Вы так любезны.

— А вы, мосье Пуаро?

— Я тоже, — сказал Пуаро.

Миссис Оливер облегченно вздохнула — какое счастье, что он не потребовал свой излюбленный Sirop de Cassis. Она принесла стаканы и графин.

— В общих чертах я уже рассказала мосье Пуаро о том, что вас интересует.

— Ах, вот как… — Миссис Бартон-Кокс явно одолевали сомнения, и она, похоже, даже немного растерялась, что было совсем не в ее характере. — Ох уж эти молодые, — сказала она, обращаясь к Пуаро, — с ними теперь никакого сладу. Да, теперешние нравы… Взять хотя бы моего сына, моего дорогого мальчика: я так надеялась, что он сделает хорошую карьеру. А тут эта девушка — сплошное очарование, конечно, и к тому же крестница самой миссис Оливер, — но нужно тщательно все взвесить, прежде чем… Эти юношеские увлечения, как правило, очень быстро проходят. Знаете, мы в свое время называли это телячьими нежностями, детскими романами… и потом, надо же хоть немного знать… так сказать, о корнях. О родителях. Тут всякие могут быть сюрпризы. Селия, разумеется, из очень достойной семьи, но сами понимаете, если родители избранницы вашего сына… мм… решились на такой шаг… Это не может не тревожить. Я бы очень хотела знать, что их на это толкнуло. Среди моих теперешних знакомых нет никого, кто лично знал Равенскрофтов или хотя бы их друзей. Никого, кто мог бы дать хоть какое-то объяснение. Селия — прелестная девушка, но все-таки… хотелось бы знать о ее семье побольше.

— Как я понял со слов миссис Оливер, вас интересуют вполне конкретные вещи. А именно, вы хотите знать, кто кого, так сказать…

— Застрелил, — решительно договорила за него миссис Оливер, — кто кого застрелил: отец — мать, а потом сам, или мать застрелила генерала и покончила с собой. Вот о чем вы меня тогда спрашивали.

— Мне кажется, это не совсем одно и то же, — сказала миссис Бартон-Кокс. — Да, я уверена, что знать это очень важно.

— Весьма интересная точка зрения, — сказал Пуаро довольно сухо.

— Я хочу знать, какая в семье была, ну… атмосфера, что именно привело к трагедии. Раз уж речь идет о браке, надо же и о детях подумать. Теперь все знают, что наследственность важнее, чем воспитание. Она накладывает существенный отпечаток на характер и грозит такими сюрпризами, которые, знаете ли, не всякий готов стерпеть.

— Вы правы, — сказал Пуаро. — Но те, кто идет на риск, сами должны решать. В данном случае — ваш сын и упомянутая молодая леди.

— О, это понятно! Не мне решать. Родителей в таких случаях никто не слушает, даже не советуются. Но я все-таки должна знать. Если бы вы согласились провести — как это у вас называется — расследование… Я, наверно, кажусь вам слишком мнительной. Все мы, матери, немного сумасшедшие. А я так беспокоюсь за своего мальчика.

Она издала визгливый смешок.

— Может быть, — она залпом осушила рюмку хереса, — вы обдумаете мою просьбу. И если согласитесь, я потом уточню, что именно меня интересует.

Она бросила взгляд на свои часы.

— О, Боже мой! Опаздываю на встречу! Простите, дорогая миссис Оливер, что вот так убегаю, это из-за такси, еле поймала, пришлось так долго ждать. Эта шоферня вконец обнаглела, проносятся мимо, голову не повернут… Впрочем, сами знаете, как все у нас теперь. Я думаю, у миссис Оливер есть ваш адрес? — обратилась она к Пуаро.

— Вот вам мой адрес, — сказал Пуаро, протягивая ей визитную карточку.

— Благодарю вас, мосье Пуаро. Вы француз, угадала?

— Я из Бельгии, — сказал Пуаро.

— А… понятно. Очень рада была познакомиться, вы вселили в меня надежду. Но вынуждена вас покинуть, — Она пожала руку миссис Оливер, потом горячо потрясла руку Пуаро и выскочила из комнаты. Из передней донесся стук резко захлопнутой двери.

— Ну, что вы на это скажете? — спросила миссис Оливер.

— А вы? — сказал Пуаро.

— Она попросту убежала, — сказала миссис Оливер. — Вы чем-то ее спугнули.

— Полагаю, так оно и есть.

— Она хотела, чтобы я расспросила Селию, но по-настоящему серьезного расследования она боится, верно?

— Похоже на то, — сказал Пуаро. — И это очень любопытно. Каковы ее финансовые дела? Она, видно, не слишком стеснена в средствах?

— Думаю, что нет. На ней дорогие вещи, и живет она в респектабельном районе к тому же… Тут, впрочем, определить непросто. Она — женщина властная, привыкла командовать. Заседает в разных комитетах. Стало быть, у нее приличная репутация. Я порасспрашивала своих знакомых. Ее практически все недолюбливают. Но ярых общественниц и тех, кто лезет в политику, всегда недолюбливают.

— Да нет, это дело обычное, тут что-то другое, — сказал Пуаро.

— Вам показалось, что тут все гораздо серьезней? А может, это оттого, что она вам не понравилась? Ох, как я вас понимаю…

— Мне показалось, она что-то скрывает и не хочет, чтобы это выплыло наружу.

— И вы собираетесь узнать, что именно она скрывает?

— Естественно — если удастся, — сказал Пуаро. — Не уверен, что это будет просто. Она действительно испугалась. Надо же… Любопытный поворот. — Он вздохнул. — Придется поворошить еще более далекое прошлое.

— Что значит «еще более далекое»? Более далекое, чем мы собирались?

— Увы, да. Ведь чаще всего именно в прошлом скрыты причины многих трагедий. То, что случилось всего четырнадцать лет назад в «Доме у обрыва», тоже имеет свою предысторию. Так что нужно попытаться разузнать, что могло произойти в еще более далеком прошлом.

— Ну что ж, надо так надо, — обреченно произнесла миссис Оливер. — Что еще было в том вашем списке?

— Как вы помните, в доме было найдено четыре парика.

— Да, да, мы с вами решили, что четыре парика — это чересчур.

— Кроме того, я раздобыл несколько полезных адресов. Например, адрес доктора.

— Вы имеете в виду семейного врача?

— Нет, другого доктора. Того, что давал показания об утонувшем ребенке, которого якобы столкнула старшая сестра.

— А вы подозреваете мать?

— Не только. Это мог сделать и кто-то еще. Я узнал, где именно это произошло, а инспектор Гарроуэй помог мне разыскать этого врача — по своим каналам. Ну и журналисты помогли, которые писали в свое время о гибели мальчика.

— И вы собираетесь ехать к этому врачу? Наверное, он уже совсем старый.

— Я хочу встретиться не с ним, а с его сыном. Между прочим, тоже известный психиатр. Я запасся сопроводительным письмом от моих друзей полицейских, так что надеюсь, он будет со мной достаточно откровенным. Кстати, мы проверили, кто получил деньги.

— А что там было проверять?

— На первый взгляд вроде бы нечего. Оба они, как водится, написали завещание друг на друга — жена все завещала мужу, а муж — жене. Но поскольку погибли оба, деньги получили их дети — то есть Селия и ее младший брат, который сейчас учится с университете за границей.

— Ну и что? В момент трагедии их вообще дома не было, они никак не могли быть в это замешаны.

— Нет, дело, конечно, не в этом. А поэтому следует расширить зону поисков, постараться раскопать мотив, возможно он все-таки связан с деньгами.

— Только меня увольте от этих раскопок, — сказала миссис Оливер. — Не по моей это части. Я в этом окончательно убедилась, когда беседовала со своими слонами.

— Не беспокойтесь. Я полагаю, что вам лучше будет заняться париками.

— Париками?

— В полицейском отчете зафиксировано, откуда были получены парики — очень дорогой салон на Бонд-стрит. Позднее этот магазин закрылся, фирма сменила адрес, потом закрылся и новый магазин, но у меня есть адрес одного из мастеров, и я подумал, что женщине всегда легче договориться с женщиной.

— А! — сказала миссис Оливер. — То есть мне?

— Да, вам.

— Я не против. Что от меня требуется?

— Съездить в Челтенхэм и поговорить с некой мадам Розантелль. В свое время она была весьма известным специалистом, а ее супруг, как я понял, практиковался в смежной области — а именно, обслуживал джентльменов, которые пытались скрыть свои лысины. Парички, накладки и прочее.

— Боже, ну и поручения вы мне даете! Неужели вы надеетесь, что они что-то помнят?

— Слоны помнят все, — парировал Эркюль Пуаро.

— Ну, а вы кого собираетесь расспрашивать? Своего докторишку?

— Пожалуй, его, для начала.

— А он-то что может вспомнить?

— Не так уж много, — сказал Эркюль Пуаро, — но вполне вероятно, чем-нибудь он и поможет. Дело было необычное. Могла сохраниться история болезни.

— Вы имеете в виду Долли?

— Да. С ней, насколько я могу судить, связаны два происшествия. Первый произошел, когда она была совсем еще молоденькой и жила в Хэттерз Грин, в ту пору она была счастливой матерью двоих детишек, а второй — когда находилась в Малайе. И в обоих случаях погибли дети. Возможно, мне удастся что-нибудь выяснить и о…

— Вы хотите сказать, что раз они были двойняшками, то Молли — моя Молли — тоже могла иметь какие-то отклонения. Глупости! Она была поразумней многих. И такая добрая, отзывчивая, так глубоко все чувствовала. И красотой Бог не обидел! В общем, чудный, чудный человек!

— Да, конечно. Судя по всему, она была именно такой А как вы считаете — она была жизнерадостным человеком?

— Да, очень. Конечно, после школы я с ней виделась очень редко — ведь она жила за границей. Но по ее письмам — хоть и редким — ясно, что она была очень счастлива.

— А с ее сестрой вы были знакомы?

— Нет. Признаться, я так ни разу и не видела, — ведь она почти все время была в какой-то лечебнице. Ее не было даже на свадьбе Молли.

— Даже на свадьбе… странно.

— Но я никак в толк не возьму, что вам могут дать факты из жизни несчастной Долли, которая и дома-то почти не жила.

— Информацию, — сказал Пуаро.

Глава 4Доктор Уиллоуби

Эркюль Пуаро вышел из такси, расплатился с шофером, еще раз сверил по записной книжке номер дома, после чего извлек из кармана рекомендательное письмо и поднялся на крыльцо. Дверь открыл слуга. Услышав фамилию гостя, он сказал, что доктор Уиллоуби ждет его.

Пуаро провели в небольшую уютную комнату, где одна из стен была сплошь заставлена книжными полками. Перед камином стояли два кресла и столик, на котором знаменитый сыщик узрел поднос со стаканами и парой графинов. Доктор Уиллоуби встал ему навстречу. На вид ему было лет пятьдесят пять, он был худ и подтянут, под темной шевелюрой — высокий лоб и проницательные серые глаза. Пожав гостю руку, он жестом пригласил его сесть в кресло. Пуаро протянул ему письмо.

— А, да. — Доктор быстро его прочел и с интересом посмотрел на Пуаро. — Меня о вас предупреждали, — сказал он, — инспектор Гарроуэй и мой друг из Министерства внутренних дел, они оба просили меня помочь вам в расследовании того дела.

— Я вынужден просить вас о большом одолжении, — сказал Пуаро, — по ряду обстоятельств мне чрезвычайно важно знать некоторые деликатные нюансы.

— И это спустя столько лет?

— Да Разумеется, я допускаю, что события той поры могли совершенно изгладиться из вашей памяти.

— Только не эта печальная история. Вам, вероятно, известно, что я уже давно занимаюсь весьма специфическими заболеваниями.

— Я знаю, что ваш отец был весьма авторитетным специалистом в данной области.

— Да, вы правы. Он отдал этому всю жизнь. Некоторые его теории блестяще подтвердились, но были, конечно, и неудачи. Впрочем, как и у всякого ученого. Насколько я понял, вас интересует история болезни?

— Да. История болезни Доротеи Престон-Грей, тогда она была еще совсем молодой.

— Понятно. Я тоже тогда был юнцом. Но уже работал вместе с отцом, хотя далеко не во всем был с ним согласен. То, чем он занимался, было для меня очень интересно, и я как мог ему помогал — замечательное было время… Но что вас конкретно интересует? Кстати, потом эта мисс стала миссис Джарроу.

— У нее, насколько мне известно, была сестра-близнец.

— Да. В то время мой отец как раз занимался этой темой. Он исследовал жизни однояйцовых близнецов — двойняшек, как их обычно называют. Тех, которые росли вместе, и тех, что в силу обстоятельств оказались в совершенно разных условиях. Он хотел выявить, насколько они сохраняют свое сходство и влияет ли разлука на совпадения, столь типичные в судьбах близнецов.

И представьте, те пары близнецов, которые практически друг друга не видели, ухитрялись примерно в одно и то же время влюбляться, жениться, болеть и прочее. Это поразительно! Но ведь вас, в сущности, это не это интересует?

— Да, — сказал Пуаро, — меня интересует вполне конкретный факт: несчастный случай с ее ребенком.

— А, вот оно что. По-моему, это было в графстве Суррей. Да, места там очень живописные, особенно в районе Кемберли[353]. В то время миссис Джарроу успела уже стать вдовой с двумя маленькими детьми. Хотя совсем еще молодая была. Муж у нее незадолго до того погиб — тоже несчастный случай. И она после этого стала…

— Не совсем в себе? — спросил Пуаро.

— Нет, не сказал бы. Просто у нее было сильное потрясение, и она никак не могла смириться с потерей. Но ее доктор считал, что она понемногу оправится. Однако время шло, а его подопечная никак не успокаивалась. Наоборот, у нее появились не совсем… адекватные реакции. Короче, он решил пригласить к ней моего отца. Отец обнаружил явные психические сдвиги и, поскольку такие больные опасны для окружающих, посоветовал поместить ее в специальный санаторий, где она будет под постоянным наблюдением и ей будет обеспечен квалифицированный уход. А после того, как утонул ее сын, мой отец стал просто настаивать на ее изоляции. Сын ее погиб из-за такой нелепости… По словам миссис Джарроу, ее дочь, которая была старше брата на пять лет, ударила его лопаткой, и он упал в пруд и захлебнулся. Дико, конечно, но дети часто ссорятся, и иногда просто не отдают себе отчет в том, что творят. Строго говоря, тут могла примешаться и ревность. Однако девочка всегда очень дружелюбно относилась к брату, с самого его рождения. А вот сама миссис Джарроу не хотела второго ребенка. Думала даже сделать аборт, но не нашла врача — тогда такие операции преследовались законом. Служанка и мальчик-рассыльный, который доставил телеграмму, утверждали, что малыша ударила мать, а не сестра. Служанка выглянула в этот момент в окно и видела все своими глазами. А в полиции потом сказала: «Бедняжка, она не ведала, что творит. С тех пор как хозяин умер, она сама не своя, ее совершенно не узнать».

Тем не менее после дознания вынесли вердикт — несчастный случай, на том и порешили; все знали, что дети вместе играли, могли повздорить, толкнуть друг дружку, так что, мол, несчастный случай. Тем бы все и кончилось, но потом пригласили моего отца, и он после длительной беседы с миссис Джарроу — у него были свои особые тесты — сделал однозначный вывод: смерть малыша — ее рук дело. Тогда он и предложил поместить ее в специальную лечебницу.

— А ваш отец был абсолютно уверен, что это сделала миссис Джарроу?

— Абсолютно. Должен сказать, что в то время мой отец был полностью уверен в том, что после определенного лечения возможно полное выздоровление пациента. Что впоследствии они могут вернуться домой и при соблюдении некоторых рекомендаций будут в состоянии жить нормальной жизнью. Поначалу это действительно подтверждалось, но позднее начались неприятности. Некоторые пациенты, вернувшиеся в свои семьи, мало-помалу снова впадали в болезненное состояние, и несколько раз это оборачивалось трагедией. Один случай моему отцу запомнился особенно. Женщина после лечения вернулась к подруге, с которой до этого жила. И примерно через полгода она сама вызвала доктора и сказала: «Я знаю, что вам это не понравится, и, возможно, вы даже вызовете полицию. Но это было повеление свыше. Я увидела, как сам Дьявол смотрит на меня глазами Хильды. И сразу поняла, что должна сделать. Убить ее». Ее подруга лежала в кресле — она ее задушила, а потом… в общем, глаз у нее уже не было. Конечно, она провела остаток жизни в сумасшедшем доме, но ни на минуту не раскаялась в своем преступлении, потому что была в полной уверенности, что на нее возложена великая миссия — уничтожить Дьявола.

Пуаро печально покачал головой. Доктор продолжал:

— Да… Так вот, я считаю, что, хотя Доротея Престон-Грей страдала более мягкой формой расстройства, чем та женщина, ей все же следовало жить под постоянным медицинским наблюдением. Однако мой отец был категорически со мной не согласен. Ее поместили в очень комфортабельный санаторий, где она получила превосходное лечение. Спустя несколько лет она была признана совершенно здоровой, ее выписали, и она стала жить обычной жизнью. К ней только была приставлена очень славная сиделка, которую все считали горничной. У нее появились новые друзья, потом она поехала за границу.

— В Малайю, — сказал Пуаро.

— Да. Я вижу, вам кое-что известно. Она поехала в Малайю и поселилась у своей сестры.

— И там произошла еще одна трагедия?

— Да. На этот раз жертвой стал соседский ребенок. Сначала полиция думала, что это ама, потом подозрение пало на одного из туземных слуг, кажется, носильщика. Но, в сущности, все соседи не сомневались, что это дело рук миссис Джарроу. Ее, видимо, толкнули на это какие-то болезненные фантазии. Но прямых свидетельств ее вины не было. И генерал — я забыл его фамилию…

— Равенскрофт, — подсказал Пуаро.

— Да-да, генерал Равенскрофт позаботился о том, чтобы переправить ее обратно в Англию и обеспечить ей очередной курс лечения. Вы это хотели узнать?

— Да, — сказал Пуаро, — в принципе я об этом уже слышал, но ведь знаете как полагаться на слухи… Я вот еще о чем хотел вас спросить. В данном случае речь идет о близнецах. Так вот — ее сестра, Маргарет Престон-Грей, впоследствии леди Равенскрофт… Могла ли она тоже страдать расстройством психики?

— Нет-нет, она была совершенно нормальна. Мой отец осматривал ее и несколько раз разговаривал — ведь ему часто встречались случаи почти идентичных болезней или психических нарушений у однояйцовых близнецов, которые в детстве были очень привязаны друг к другу.

— Вы сказали — в детстве?

— Да. В ряде случаев по мере их взросления любовь постепенно — а иногда и внезапно — превращалась почти что в ненависть. Под влиянием какого-нибудь нервного срыва или эмоционального кризиса, когда между сестрами вдруг появлялось какое-то яблоко раздора. Думаю, это как раз тот самый случай.

Генерал Равенскрофт — тогда еще молодой офицер — может быть, капитан, не знаю — влюбился без памяти в Доротею Престон-Грей, которая была необыкновенно хороша, по правде сказать, даже красивее сестры… И она ответила ему взаимностью. Но до официального обручения не дошло, потому что Равенскрофт довольно скоро стал отдавать предпочтение ее сестре, Маргарет, или Молли, так ее все называли. В конце концов предложение он сделал ей. В общем, как только он вернулся из очередной командировки, они поженились.

Мой отец не сомневался, что Долли сильно ревновала и завидовала счастью сестры, что она продолжала любить Алистера Равенскрофта. Однако ей удалось преодолеть свое чувство и она даже вышла замуж за другого — судя по всему, брак был вполне счастливый, и впоследствии она не раз гостила у Равенскрофтов — не только тогда, в Малайе, но и позже, когда они переехали в другую страну, по месту службы генерала, и уже здесь в Англии, после отставки. К тому времени она, по всем признакам, была вполне здорова. Что же касается Молли, то она, как и раньше, была предана своей сестре. Она готова была на все ради нее, очень по ней скучала и старалась видеться с ней как можно чаще, хотя генерал Равенскрофт был этим не очень доволен. Не исключено, что несколько неуравновешенная Долли признавалась в любви генералу, что, вероятно, очень его смущало. А его жена, я полагаю, была уверена, что ее сестра и думать забыла о ее муже.

— Насколько мне известно, миссис Джарроу гостила у Равенскрофтов недели за три до их самоубийства.

— Да, я в курсе. Тогда ее и настигла нежданная смерть. Она частенько бродила во сне. Однажды ночью она вышла из дома и забрела на заброшенную тропинку, которая вела к обрыву… Ее нашли на следующее утро и отправили в больницу, где она и умерла, не приходя в сознание. Молли, была, конечно, в ужасном состоянии. Но я вам прямо скажу: не верится мне, что это стало причиной самоубийства Равенскрофтов. Жили они счастливо, душа в душу. Как бы человек ни горевал по смерти своих близких, это вряд ли толкнет его на самоубийство. Тем более на двойное…

— Ну а если Маргарет Равенскрофт была причастна к смерти сестры? — спросил Пуаро.

— Бог ты мой! — сказал доктор Уиллоуби. — Да неужели вы подозреваете…

— Маргарет могла пойти следом за сестрой и столкнуть ее с обрыва.

— И слышать не хочу! — взорвался доктор Уиллоуби. — Полнейшая чушь.

— Человек подчас способен совершать немыслимые поступки, — возразил Пуаро. — Такова уж его природа.

Глава 5Эжен и Розантелль, стилисты и визажисты

Челтенхэм миссис Оливер очень понравился. Раньше она никогда сюда не наведывалась и была приятно удивлена. «Какое это счастье, — сказала она сама себе, — что в Англии еще остались дома, достойные называться „домами“».

Мысленно вернувшись в дни своей юности, она припомнила, что ее родные тетушки знавали кого-то из местных жителей. Главным образом отставных офицеров. Она вдруг подумала, что именно в таком месте приятно поселиться после многолетних скитаний по чужим краям. Здесь все было пропитано английской безмятежностью и покоем, на всем был отпечаток отменного вкуса — в общем, все располагало к приятной беседе.

Заглянув по дороге в несколько уютных антикварных лавочек, она наконец добрела до того заведения, куда с самого начала и направлялась — точнее, куда ее направил Эркюль Пуаро.

Салон красоты «Свежий Розан». Она вошла и огляделась. Четверо дам, находившихся в салоне, подвергались каким-то немыслимым процедурам. Пухленькая девица оставила на минуту свою клиентку и подошла к миссис Оливер.

— Мне к миссис Розантелль, — сказала миссис Оливер, сверяясь с карточкой, которую держала в руке, — она согласилась меня принять сегодня утром. Прическу я делать не собираюсь, — добавила она, — мне просто нужно с ней проконсультироваться. Она сказала, что сможет уделить мне немного времени, если я зайду в половине двенадцатого.

— Да, конечно, — сказала девушка. — Кажется, мадам кого-то ожидала.

Она подвела миссис Оливер к лесенке, спустилась по ступенькам вниз, и они оказались в небольшом коридорчике, в конце которого была вращающаяся дверь. Именно эта дверь вела в личные апартаменты мадам Розантелль. Толстушка постучалась и, заглянув внутрь, сказала; «Вас хочет видеть одна леди», потом, обернувшись, немного нервно спросила: «Как вас зовут?»

— Миссис Оливер, — сказала та, и ее пригласили войти.

В первый момент она решила, что это еще одна приемная салона красоты. Занавески здесь были из розового тюля, обои в гирляндах из роз, а среди всех этих «розанов» сидела за столиком, допивая свой утренний кофе, элегантная дама, примерно ее ровесница — впрочем, возможно только на первый взгляд, скорее всего она была гораздо старше.

— Миссис Розантелль? — спросила миссис Оливер.

— Да?

— Надеюсь, я вовремя?

— О да. Только я не совсем поняла, что вас интересует. По телефону так трудно разобрать… Я могу уделить вам полчасика. Хотите кофе?

— Нет, нет, — сказала миссис Оливер. — Не хочу злоупотреблять вашей любезностью. Мне необходимо кое-что выяснить — может быть, вы вспомните. Вы ведь уже давно в этом бизнесе.

— О да. Теперь, слава Богу, все передала молодежи и только даю указания.

— Но ведь вы, наверное, и сейчас им кое в чем помогаете?

— Иногда приходится. — И миссис Розантелль улыбнулась.

У нее было очень приятное живое лицо. А седые пряди в безукоризненно уложенных каштановых волосах скорее ее даже молодили.

— Так о чем вы хотели меня спросить?

— Видите ли… собственно говоря, речь пойдет о париках.

— Теперь мы их почти не делаем.

— У вас прежде был салон в Лондоне, не так ли?

— Да. Сначала на Бонд-стрит, потом на Слоун-стрит. А вот теперь перебрались на природу. Это такое счастье. Мы с мужем очень довольны здешней жизнью. Держим этот салон, но париками практически не занимаемся, — сказала она. — Разве что мужскими — для джентльменов, которые хотят прикрыть лысину. Молодым ведь легче найти работу.

— Да-да, безусловно, — сказала миссис Оливер, прикидывая про себя, как бы поэлегантнее перейти на интересующую ее тему. И тут вдруг мадам Розантелль живо наклонилась вперед и спросила:

— Вы ведь — Ариадна Оливер, правда? Вы пишете романы?

— Да, — вздрогнув от неожиданности, сказала миссис Оливер, — признаться, я… — У нее на лице появилось обычное для нее в таких случаях смущенное, почти виноватое выражение. — Да… пишу.

— Я обожаю ваши книги. Прочла почти все. Очень приятно с вами познакомиться. Так чем я могу быть вам полезна.

— По правде говоря, я хотела вас спросить об одном событии, очень давнем, но, может, вы вспомните, ну и прежде всего о париках.

— Да, их когда-то многие носили. Вас интересует, какие тогда были фасоны?

— Не совсем. Видите ли, это касается одной моей подруги — мы с ней вместе учились в школе, а потом она вышла замуж и уехала в Малайю, она вообще много где побывала, а когда муж вышел в отставку, вернулась в Англию, и вскоре произошла трагедия… И знаете что? При расследовании полицейских удивило одно обстоятельство — у нее было очень много париков. И все сделаны у вас, то есть вашей фирмой.

— Трагедия?.. А как фамилия той дамы?

— В девичестве — Престон-Грей, а по мужу Равенскрофт.

— О! Да, конечно, Равенскрофт! Прекрасно помню Очень приятная леди, так была хороша собой. А ее муж Да, действительно был полковником или генералом, и жили они… не припомню, в каком графстве…

— Там и произошла трагедия… полиция считает, что они покончили с собой… — сказала миссис Оливер.

— Да. Помню, я как прочла об этом, сразу подумала: «Ведь это же леди Равенскрофт!» А в другой газете были их фотографии. Его я не видела ни разу, но ее-то сразу узнала. Ужасная история… Я слышала, будто у нее нашли рак и лечить было уже поздно. Вот они и решились на такое… Но больше я ничего не знаю. Так что вы хотели спросить?

— Полиция считает, что четыре парика — это уж чересчур. А что вы можете сказать?

— Обычно дамы покупали как минимум два парика, — сказала мадам Розантелль. — Один носили, второй — запасной. Время от времени их присылали к нам — освежить, подправить…

— Вы не припомните, зачем леди Равенскрофт заказала еще два парика?

— Сама она не приезжала. Кажется, была нездорова или даже лежала в больнице, так что к нам приезжала молодая дама, француженка. Очень милая. И так чисто говорила по-английски. Она все точно указала — размер, цвет, прическу и даже в качестве образцов привезла старые парики — мы все так и сделали. Да. Представьте себе, я до сих пор все помню! Думаю, что я не запомнила бы, но вскоре — да, буквально через месяц — я прочла про них в газете, вы понимаете? Наверное в больнице ей так прямо и сказали — а может, ее и в больницу не стали класть, — и она не смогла вот так ждать смерти, а муж тоже не смог без нее…

Миссис Оливер скорбно покачала головой — но тут же задала еще один вопрос:

— Должно быть, это были разные парики?

— Да — один был с седой прядью, другой — для приемов, еще один так называемый «вечерний», а четвертый с короткой стрижкой, весь в кудряшках. Такие можно носить под шляпой — совершенно не мнутся. Жаль, что я так и не повидалась с леди Равенскрофт. Мало того, что она сама была больна, так и за сестру переживала, которая умерла где-то за месяц до нее. Они были двойняшки.

— Представляю, как ей было тяжело, ведь близнецы обычно так привязаны друг к другу, — сказала миссис Оливер.

— Да, все разом на бедняжку навалилось, а прежде она всегда казалась такой счастливой, — заметила мадам Розантелль.

Женщины дружно вздохнули. Миссис Оливер решила переменить тему:

— Вы не находите, что мне мог бы пригодиться парик?

Ее собеседница оценивающе пощупала густую шевелюру гостьи.

— Я бы не советовала — у вас прекрасные волосы — такие густые — представляю себе, — легкая улыбка тронула ее губы, — представляю себе, как вы любите менять прически. Я угадала?

— В самую точку! Люблю экспериментировать — это так увлекательно!

— Вы вообще очень увлекающийся человек, ведь так? Во всем.

— Угадали. Мне кажется, жить так интересно — никогда не знаешь, что тебя ждет в ближайшем будущем.

— Но обычно люди как раз этого и боятся! — заметила мадам Розантелль.

Глава 6Мистер Гоби докладывает

Мистер Гоби бочком протиснулся в комнату и присел, по приглашению Пуаро, на свое обычное место Он осмотрелся, словно примериваясь, какому из предметов он доложит о своей работе. Мистер Гоби неизменно выбирал в качестве собеседника что-то из интерьера; подоконник, батарею, телевизор, напольные часы, ковер или половичок, но наибольшее расположение у него вызывал электрический камин. Он вынул из портфеля несколько листков бумаги.

— Итак, — сказал Эркюль Пуаро, — что же вам удалось узнать?

— Вот, уточнил некоторые детали, — сказал мистер Гоби.

Мистер Гоби прославился на всю Англию, а то и на всю Европу, своим умением добывать информацию. Он творил поистине чудеса, но как — никто не мог понять. Штат он держал самый скромный. И почти всегда жаловался на свои «ноги», как он называл своих помощников, — не те, что прежде, совсем не те…

Но то, что ему удавалось выведать, как и прежде, наводило на заказчиков легкую оторопь.

— Миссис Бартон-Кокс, — сообщил он камину тоном, который больше подходил бы для церковного старосты, зачитывающего отрывки из Священного Писания. — Миссис Бартон-Кокс, — повторил он. — Первый муж мистер Сесил Олдбюри. Крупный фабрикант, производитель пуговиц. Солидные доходы. Занялась политикой, была членом парламента от Малого Стансмира. Мистер Сесил Олдбюри погиб в автомобильной катастрофе через четыре года после женитьбы. Единственный их ребенок вскоре тоже погиб — в результате несчастного случая. Состояние мистера Олдбюри перешло к вдове, но оказалось не столь уж крупным — дела фирмы в последние годы пошатнулись. К тому же мистер Олдбюри оставил весьма солидную часть денег некой мисс Кэтлин Фенн, с которой, судя по всему, поддерживал определенные отношения. Естественно, втайне от своей супруги. Миссис Бартон-Кокс продолжала свою политическую деятельность. Через три года она усыновила сына мисс Кэтлин Фенн. Мисс Кэтлин Фенн утверждала, что его отец — покойный мистер Олдбюри. Хотя, по моим сведениям, это довольно трудно доказать, — заметил мистер Гоби. — У мисс Фенн были обширные знакомства, как правило, среди джентльменов — причем весьма состоятельных и достаточно щедрых. Как говорится, всему своя цена, не так ли? Боюсь, что счет, который я вам пришлю, будет немалым.

— Продолжайте, — сказал Эркюль Пуаро.

— Итак, миссис Олдбюри усыновила ребенка. Вскоре она вышла замуж за майора Бартон-Кокса. Мисс Кэтлин Фенн тем временем добилась большого успеха в шоу-бизнесе, стала знаменитой поп-звездой и заработала целое состояние.

Она написала миссис Бартон-Кокс, выразив намерение забрать ребенка обратно. Миссис Бартон-Кокс ей наотрез отказала. Миссис Бартон-Кокс, как мне известно, не нуждалась в средствах после того, как овдовела вторично. Майор Бартон-Кокс был убит в Малайе, и она получила приличное наследство. Мисс Кэтлин Фенн, тоже вскоре скончавшаяся — а если быть точным, через полтора года, — оставила завещание, по которому все ее состояние — и весьма немалое — переходило к ее сыну Десмонду, в настоящее время носящему имя Десмонд Бартон-Кокс.

— Неплохо, — сказал Пуаро. — А причина смерти мисс Фенн?

— Мой осведомитель сообщил, что она умерла от белокровия.

— И мальчик получил наследство?

— Оно было оставлено доверенным лицам — он вступает в права наследования по достижении двадцати пяти лет.

— Значит, он станет независимым человеком и даже обладателем крупного состояния? А миссис Бартон-Кокс?

— Несколько неудачных вложений, как я понял Она не бедствует, но не более того.

— А Десмонд написал завещание? — спросил Пуаро.

— Это, — сказал мистер Гоби, — мне пока неизвестно. Но это можно легко выяснить. Я сразу вам сообщу.

На этом мистер Гоби распрощался, отвесив поклон электрическому камину. А Эркюль Пуаро начал что-то быстро строчить на лежащем перед ним листе бумаги. Время от времени от хмурился, крутил усы, вычеркивал и переписывал заново кое-какие строчки, затем писал дальше. Так прошло полтора часа. Услышав звонок, он поднял телефонную трубку.

— Благодарю, — сказал он. — Вот это, я понимаю, работа. Да… да, весьма вам благодарен. Уму непостижимо, как вы этого добиваетесь… Да, это вполне проясняет ситуацию. Теперь я уловил то, что прежде от меня ускользало. Да… я понимаю… да, слушаю… так вы твердо уверены, что так оно и есть? Он знает, что его усыновили… но ему до сих пор не говорили, кто его настоящая мать… да? Да, я понял.

Очень хорошо. Это вы тоже сможете прояснить? Заранее благодарен.

Он положил трубку и продолжил свои записи. Через полчаса телефон зазвонил снова.

— Я только что из Челтенхэма, — услышал Пуаро хорошо знакомый голос.

— A, chere madame, вы уже вернулись? Удалось встретиться с миссис Розантелль?

— Да. Она просто прелесть. Очень милая. И — знаете, вы были совершенно правы — она тоже оказалась слонихой.

— Что вы хотите сказать, мадам?

— Я хочу сказать, что она помнит Молли Равенскрофт.

— Она и парики вспомнила?

— Все до одного.

Миссис Оливер коротко пересказала то, что ей поведала миссис Розантелль.

— Так, — сказал Пуаро, — в точности совпадает с данными Гарроуэя. Четыре парика. Кудряшки, вечерний, и два попроще.

— Значит, я выяснила то, что вы и без меня знали?

— Нет, вы выяснили гораздо больше. Вы мне только что сказали, что, по словам миссис Розантелль, леди Равенскрофт заказала два парика позже — кроме тех двух, что у нее уже были, — и что это произошло примерно за месяц-полтора до трагедии. А ведь это весьма интересно, не находите?

— А что тут, собственно, интересного? — удивилась миссис Олвдер. — Вы же знаете, как люди — я хочу сказать женщины — могут привести в негодность любую вещь. Тем более парик. Подпалят по неосторожности прядь-другую, обольют лаком или покрасят не в тот цвет — тут уж ничего не исправишь — приходится заказывать другой. И чего вы так обрадовались…

— Да не могу сказать, что так уж обрадовался, — заметил Пуаро. — Но вам не кажется странным, что парики в мастерскую — чтобы их не то скопировали, не то подогнали по размеру — привезла француженка?

— Ну да. Как я поняла, компаньонка. Леди Равенскрофт была в больнице, а может еще в шоке… В общем, сама она приехать не могла…

— Понятно.

— Ну вот и послала француженку-компаньонку.

— А вы случайно не знаете имени этой компаньонки?

— Нет. По-моему, и миссис Розантелль об этом не знает. Обо всем договаривалась сама леди Равенскрофт, а француженка только подвезла парики.

— Что ж, — сказал Пуаро. — Ваше сообщение несомненно поможет нам в расследовании.

— А вы-то что новенького узнали? — строго спросила миссис Оливер. — Вы хоть что-нибудь сделали?

— Вечно вам кажется, что я ничего не делаю, сижу себе в кресле и что-то там фантазирую.

— А разве не так? Вы ведь в самом деле почти не выходите из дому.

— В ближайшем будущем я собираюсь выходить из дому и даже кое-что предпринять, — пообещал Эркюль Пуаро. — Надеюсь, вы будете мною довольны. Может быть, я даже пересеку Ла-Манш[354] — только не на пароме, а на самолете.

— Вот как, — сказала миссис Оливер. — Хотите, я составлю вам компанию?

Пуаро даже вздрогнул.

— Нет, — сказал он. — Двоим там делать нечего…

— Вы действительно собираетесь куда-то ехать?

— Естественно. И думаю, вы будете мною очень довольны, мадам.

Закончив разговор, он тут же набрал еще один номер.

— Добрый день, Гарроуэй, это Пуаро. Вы сейчас не слишком заняты?

— Нет, нет, — сказал инспектор Гарроуэй. — Так… Подрезаю розы в саду.

— Мне нужно выяснить у вас одну вещь. Сущую мелочь.

— Относительно того самоубийства?

— Угадали. Вы упомянули, что в доме жила собака. И хозяева брали ее с собой на прогулки.

— Да, у них действительно была собака. Кто-то из прислуги вроде говорил, что в тот день они брали ее с собой.

— На теле леди Равенскрофт не было следов от собачьих укусов? Может, уже зарубцевавшихся?

— Странно, что вы об этом спрашиваете. Сам бы я и не вспомнил. Действительно было несколько мелких шрамов. А экономка говорила, что собака не раз рычала на хозяйку, ну могла и цапнуть. Но никакого бешенства там и в помине не было и не думайте об этом, Пуаро. Леди Равенскрофт была точно застрелена — они оба. И ничего похожего на столбняк или заражение крови.

— Да я так и не думаю, — сказал Пуаро. — Просто хотел кое-что уточнить.

— Один шрам был довольно свежий. Там вроде бы даже обошлось без укусов. Зажило, как на… Гм… Простите, такое выражение… И еще одно: «Однако от укуса скончалась сама собака»[355]. Точно не помню, откуда это, но…

— В данном случае скончалась не собака, — сказал Пуаро. — Да, в сущности, дело и не в ней. Хотя очень жаль, что я не был с ней знаком. Умная, видать, была собака…

Поблагодарив Гарроуэя, Пуаро положил трубку и пробормотал:

— Умный песик. Уж вам бы инспектор он наверняка дал бы фору.

Глава 7Пуаро объявляет о своем отъезде

— Мистер Геркулес Порротт, — доложила мисс Ливингстон и чинно удалилась.

Эркюль Пуаро плотно закрыл за ней дверь и слегка понизив голос, сообщил:

— Я покидаю вас.

— Что-что? — сказала миссис Оливер, которой никогда не удавалось сразу сообразить, что имеет в виду ее друг, и нет ли тут подвоха.

— Я покидаю вас. Улетаю в Женеву.

— По вашему тону можно подумать, что вы отправляетесь по меньшей мере с международной миссией в штаб-квартиру ЮНЕСКО[356].

— Нет. Это частный визит.

— Нашли там какого-то слона?

— Пожалуй. Возможно, даже и не одного.

— А мне больше ничего не удалось узнать, — вздохнула миссис Оливер. — Собственно говоря, я в тупике — не знаю, куда дальше идти, у кого спрашивать.

— Вы, помнится, упоминали, что у вашей крестницы есть младший брат.

— Да. По-моему, его зовут Эдвард. Я его почти не знаю. Правда, он гостил у меня пару раз на каникулах. Но это было очень давно.

— А где он сейчас?

— Вроде бы в Канаде. Учится там в университете на инженерном факультете… или проходит стажировку. Вы что же, собираетесь завернуть потом в Канаду — чтобы задать ему парочку-другую вопросов?

— Да нет, пока не собираюсь. Я просто хотел знать, где он сейчас. Ведь и тогда его тоже не было дома..

— Уж не думаете ли вы, что это его работа? Застрелил собственных отца и мать? Конечно, мальчишки бывают иногда агрессивны… Переходный возраст…

— Его там не было, — повторил Пуаро. — Это отражено в отчетах полиции.

— Вы что-то раскопали, признавайтесь? Слишком уж у вас ликующий вид.

— Ну в общем угадали. Я наткнулся на некоторые детали, которые могут пролить свет.

— Ну, выкладывайте скорее — что там может пролить свет и на что именно?

— Теперь я, кажется, понял, зачем миссис Бартон-Кокс вдруг понадобились точные сведения о родителях мисс Селии.

— Значит, она не просто экзальтированная мамаша, сующая нос куда не следует?

— Нет, тут все сложнее. Полагаю, не исключена пресловутая корысть.

— Корысть? Но зачем ей деньги? Она же состоятельная женщина?

— Да, она не бедна и многое может себе позволить, но этого ей, полагаю, недостаточно. Так вот, я узнал, что ее сын, как только ему исполнился двадцать один год, написал завещание. Возможно, с подсказки миссис Бартон-Кокс или ее друзей. А может быть, ее стряпчий дал ему такой «дельный» совет. Но как бы то ни было, он пожелал оставить все, что у него есть, своей приемной матери. Впрочем, тогда ему, кроме нее, и некому было оставлять.

— Но при чем тут Равенскрофты?

— Неужели не понимаете? Она не хочет, чтобы он женился. Он уже сделал предложение, которое вроде бы благосклонно приняли. Если они с Селией поженятся, миссис Бартон-Кокс уже не видать его денежек, так как при вступлении завещателя в брак существующее завещание аннулируется. А новое он наверняка напишет в пользу жены.

— Значит, по-вашему, миссис Бартон-Кокс боится остаться на бобах?

— Она явно ищет подходящий повод, чтобы расстроить их свадьбу. По-моему, она надеялась — а может быть, даже искренне верила, что кто-то из родителей Селии убил свою половину, прежде чем покончить с собой. Такое, знаете ли, может у кого угодно отбить охоту жениться. Тем более у совсем еще молодого человека.

— Вы считаете, он подумал бы, что если отец или мать Селии были способны на убийство, то, возможно, на это способна и она?

— В общем, вы уловили основную мысль.

— Но ведь этот мальчик вовсе не богат, верно? Приемыш…

— Он знает, что он приемыш, но от него скрыли, кем была его родная мать. А она была довольно популярной певицей, сумела заработать приличные деньги — до того, как заболела. Она хотела забрать своего сына у миссис Бартон-Кокс, но та сделала все возможное, чтобы его не отдать. Но мать есть мать. Она все время думала о нем и, естественно, оставила ему все свои деньги, вернее, опекунам. Десмонд получит доступ к наследству по достижении двадцати пяти лет. Так что миссис Бартон-Кокс совсем ни к чему его женитьба, в крайнем случае, невестка должна понравиться ей самой и во всем идти у нее на поводу.

— Да, похоже, вы правы. Какая она все-таки гнусная особа! Как вы считаете?

— Пренеприятнейшая.

— Так вот почему она тогда так быстро смоталась: испугалась, что вы ее раскусите.

— Не исключено, — сказал Пуаро.

— Что вы еще узнали?

— Еще я узнал, что у экономки было очень слабое зрение, возраст, понимаете ли.

— Ну… дело житейское, вряд ли это может нам пригодиться.

— Как знать, — сказал Пуаро. Он взглянул на часы. — Мне пора.

— Боитесь опоздать на самолет?

— Нет. Лечу завтра утром. Просто сегодня мне еще нужно кое-куда наведаться — и на кое-что посмотреть. У вашего подъезда меня ждет такси…

— Что же вы хотите увидеть? — Миссис Оливер мучило любопытство.

— Не столько увидеть, сколько — почувствовать. Да, подходящее слово: почувствовать — и разобраться потом в своих ощущениях…

Глава 8Интермедия[357]

Миновав кладбищенские ворота, Пуаро двинулся к поросшей мхом стене и вскоре остановился у одной из могил. Несколько минут он разглядывал могильную плиту, потом поднял голову и долго созерцал открывшийся перед ним вид на холмы и море. Затем его взгляд вновь остановился на могиле. У плиты кто-то совсем недавно положил маленький букетик полевых цветов — такой букетик мог бы принести ребенок, но едва ли это был ребенок. Пуаро еще раз прочел надпись:

Памяти

ДОРОТЕИ ДЖАРРОУ

(скончалась 15 сентября I960)

а также сестры ее

МАРГАРЕТ РАВЕНСКРОФТ

(скончалась 3 октября 1960)

и ее мужа

АЛИСТЕРА РАВЕНСКРОФТА

(скончался 3 октября 1960)

И СМЕРТЬ ИХ НЕ РАЗЛУЧИЛА

Прости нам грехи наши

Как мы прощаем должникам нашим.

Господи, помилуй нас,

Иисусе Христе, помилуй нас,

Боже, помилуй нас[358].

Пуаро задумчиво кивнул головой.

Выйдя с кладбища, он пошел по тропе, которая вела к обрыву и вилась по его краю. Он глянул вниз, потом посмотрел на морской горизонт.

— Теперь я совершенно уверен, что знаю правду, — вполголоса произнес он. — Пришлось вернуться в далекое прошлое. Конец твоего пути предопределен его началом. А здесь? Похоже, так оно и есть. Гувернантка из Швейцарии должна все знать — но захочет ли она открыть мне истину? Десмонд надеется, что захочет. Ради них с Селией. Иначе как им жить дальше?

Глава 9Мадци и Зели

— Мадемуазель Руселль? — сказал Эркюль Пуаро, галантно поклонившись.

Мадемуазель Руселль протянула ему руку. «Около пятидесяти, — определил Пуаро. — Довольно властная. Привыкла добиваться своего. Рассудительна, умна, вполне довольна жизнью и тем, как она у нее сложилась, со всеми ее радостями и горестями».

— Я о вас наслышана, — сказала она. — У Эркюля Пуаро везде есть почитатели — и здесь, и во Франции. Но я не уверена, что смогу вам чем-нибудь помочь. Из вашего письма я поняла, что вы пытаетесь выяснить причину той трагедии. Ах, как давно это было! Как летит время! Садитесь, надеюсь, что вам в этом кресле будет вполне комфортно. Угощайтесь — вот petit-fours, вот вино.

Она была радушна, но ничего не навязывала гостю. Держалась ровно и приветливо.

— Вы некогда были гувернанткой в одной английской семье, — сказал Пуаро. — Их фамилия — Престон-Грей. Не знаю, помните ли вы их.

— О да, ведь мы редко забываем то, что связано с нашей молодостью, правда? У них были девочка и мальчик — разница пять лет. Славные ребятишки! Их отец потом стал генералом.

— Но была и еще сестра их матери.

— Ах да, помню. Когда я приехала, ее не было дома. Кажется, у нее что-то было со здоровьем, она как раз проходила курс лечения.

— А вы не припомните, как их звали?

— Маргарет. А вторую… постойте-ка…

— Доротея.

— Да-да. Довольно редкое имя. Но они звали друг друга Молли и Долли. Они были близнецами. Вы, должно быть, знаете. И похожи — как две капли воды. И обе красавицы.

— Они были привязаны друг к другу?

— Да — обожали друг друга. Но постойте — вам не кажется, что мы немного запутались? Я ведь поступила не в семью Престон-Грей. Доротея Престон-Грей была замужем за майором… не могу вспомнить. Арроу? Нет, Джарроу. А фамилия Маргарет по мужу…

— Равенскрофт.

— Да, верно. Удивительно, как эти имена вылетают из головы. Ну конечно же, Престон-Грей — это предыдущее поколение. Маргарет Престон-Грей жила когда-то в пансионате, здесь в Швейцарии. После замужества она написала мадам Бенуа, директрисе пансионата, и попросила порекомендовать кого-нибудь в качестве гувернантки для ее маленьких детей. Так я и попала в их семью. Я и вспомнила-то о сестре мадам только потому, что она некоторое время гостила у них в ту пору. Ну а дети… девочке было лет шесть, имя у нее было какое-то шекспировское… Розалинда или Селия[359].

— Селия, — сказал Пуаро.

— Мальчику было годика четыре. Шалун, но очаровательный мальчуган. Я к ним очень привязалась.

— И они к вам тоже, как я слышал. Вы ведь были с ними очень добры.

— Moi, j'aime les enfants[360],— сказала мадемуазель Руселль.

— Кажется, они называли вас Мадди.

Она рассмеялась.

— До чего приятно снова это слышать! Прошлое сразу оживает.

— А вы помните мальчика по имени Десмонд? Десмонд Бартон-Кокс?

— О да. Он жил неподалеку. Дети из соседних домов часто играли вместе. Десмонд. Конечно, я его помню.

— И долго вы прожили в этой семье, мадемуазель?

— Нет. Года три-три с половиной. Потом мне пришлось вернуться. Мать серьезно заболела, и я должна была ухаживать за ней. Я чувствовала, что это ненадолго… Так и случилось — она умерла через полтора года после моего возвращения. После ее смерти я открыла здесь небольшой пансионат для девушек, которые хотят обучаться языкам и прочему. В Англию я больше не возвращалась, но еще год или два дети посылали мне поздравления с Рождеством.

— Как вам показалось — семья генерала Равенскрофта была счастливой семьей?

— О да. И родители и дети.

— По-вашему, они были хорошей парой?

— Да, это был, что называется, гармоничный брак.

— Вы сказали, что сестры обожали друг друга. Леди Равенскрофт была предана своей сестре. А та платила ей взаимностью?

— Видите ли… мне, конечно, не полагалось иметь своего мнения… Но откровенно говоря, сестра мадам — Долли, как ее все звали — была безусловно не совсем в себе и порою вела себя очень странно. Мне кажется, она была очень ревнива от природы. Насколько я поняла, она была когда-то помолвлена — или у них должна была состояться помолвка — с мистером Равенскрофтом. Да, вначале он ухаживал за ней, но позднее увлекся ее сестрой, и это был, на мой взгляд, удачный выбор, потому что Молли Равенскрофт была очень достойной, милой женщиной. Как Долли относилась к миссис Равенскрофт? Иногда мне казалось, что она обожает свою сестру, а иногда — что люто ее ненавидит. Она и к детям относилась как-то странно — считала, что им уделяют слишком много внимания. Но об этом вам лучше меня рассказала бы мадемуазель Моура. Она сейчас живет в Лозанне. Она попала к Равенскрофтам через два года после моего отъезда и прожила у них несколько лет. А потом опять вернулась к леди Равенскрофт — уже в качестве компаньонки — когда Селия уехала учиться за границу.

— С ней я тоже собирался встретиться У меня есть ее координаты, — сказал Пуаро.

— Моура знает гораздо больше меня. Человек она очень хороший — на нее можно во всем положиться. А трагедия произошла как раз при ней. Кому же как не ей и знать, что случилось… Но она умеет хранить чужие тайны. Мне она так ничего и не сказала. Не знаю, скажет ли вам. Может быть, да — а может и нет.

Мадемуазель Моура произвела на Пуаро не меньшее впечатление, чем мадемуазель Руселль, хотя она была явной ей противоположностью. Не столь величественной, да и много моложе — лет на десять, если не больше. Живое, все еще очаровательное личико — можно было представить себе, как хороша она была в молодости! Взгляд острый и проницательный — от нее мало что укроется, — но при этом доброжелательный. Она явно готова на дружеское участие, но без излишней сентиментальности. «Да, — сказал себе Пуаро, — неординарная женщина».

— Я — Эркюль Пуаро, мадемуазель.

— Добро пожаловать. Я вас ждала.

— Значит, вы получили мое письмо?

— Нет. Оно, должно быть, залежалось на почте Такое у нас случается. Зато я получила другое письмо.

— От Селии Равенскрофт?

— Опять не угадали. От ее друга, Десмонда Бартон-Кокса. Он предупредил меня о вашем приезде.

— А, понятно. Толковый молодой человек и, судя по всему, времени терять не любит. Он очень настаивал на том, чтобы я как можно скорее повидался с вами.

— Очевидно, у них с Селией возникли какие-то проблемы. Что-то, что требует безотлагательного решения Видимо, они надеются на вашу помощь?

— Да, и еще на то, что мне поможете вы.

— Они хотят пожениться.

— Да, но им чинят всяческие препятствия.

— Мамаша Десмонда? Он дал мне это понять.

— В жизни Селии, точнее, в ее прошлом, имеются некоторые обстоятельства, которые очень смущают миссис Бартон-Кокс.

— А… Вы о той трагедии…

— Именно. Миссис Бартон-Кокс даже попросила крестную мать Селии выведать у нее подробности гибели родителей.

— Совершенно бессмысленно, — сказала мадемуазель Моура, показывая на стул. — Садитесь, пожалуйста. Селия ничего не смогла бы сказать своей крестной — это миссис Ариадна Оливер, писательница, не так ли? Селия и сама ничего не знает.

— Ее не было дома в тот момент, и никто ей ничего не рассказывал. Верно?

— Ну да. Зачем было травмировать девочку.

— Так. А сами вы как полагаете — это было разумное решение?

— Трудно сказать. Я до сих пор не знаю, что было бы лучше. По-моему, Селию все это не слишком волновало. Я имею в виду, причины. Она восприняла их смерть, как несчастный случай — ну как автомобильную или авиакатастрофу. То есть нечто от человека не зависящее. Она ведь редко бывала дома и не знала, что там на самом деле происходит. Она училась в пансионе за границей.

— Я полагаю, это был ваш пансион, мадемуазель Моура.

— Совершенно верно. Я совсем недавно ушла на покой. А директором назначила одну из коллег. А тогда Равенскрофты обратились ко мне с просьбой найти хорошую школу, где Селия могла бы завершить образование, и я порекомендовала им несколько учебных заведений. В Швейцарию многие присылают своих детей. Потом я решила забрать ее к себе.

— И Селия ни о чем вас не спрашивала, не пыталась ничего разузнать?

— Нет. Она же уехала до трагедии.

— О-о. Извините, я не очень хорошо вас понял.

— Селия приехала сюда за несколько недель до того несчастья. Вообще-то она училась в английской школе, но родители вдруг решили отправить ее в Швейцарию. Ну а я так и осталась в доме генерала и леди Равенскрофт. Уже в качестве ее компаньонки.

— Леди Равенскрофт была не совсем здорова, как я понял?

— Да. Но ничего серьезного. Во всяком случае, ее опасения не оправдались. Но она столько перенесла… нервное напряжение, шок, она была в постоянной тревоге.

— И вы остались с ней?

— Да, но моя сестра, которая жила здесь, в Лозанне, встретила Селию и устроила ее в пансионат, а где-то через три или четыре недели вернулась и я.

— Значит, вы были в «Доме у обрыва», когда это случилось.

— Да, была. Вечером. Генерал и леди Равенскрофт отправились на обычную прогулку. И не вернулись. Их нашли мертвыми… Револьвер лежал тут же, рядом с ними. Это был револьвер генерала. Мистер Равенскрофт хранил его в ящике стала, в кабинете. Узнать, кто из них держал револьвер последним, было невозможно. Понимаете, отпечатки были смазаны, хотя имелись и те, и другие. Естественно, все подумали, что это двойное самоубийство.

— И у вас не было причины сомневаться в этом?

— Насколько мне известно, полиция таких причин не нашла.

— Да-да, — сказал Пуаро.

— Простите?

— Ничего. Ничего. Просто мне пришла в голову одна мысль, — сказал Пуаро, не сводя глаз со своей собеседницы.

Каштановые волосы, почти не тронутые сединой, плотно сжатые губы, спокойные серые глаза. Эта женщина отлично умеет справляться со своими чувствами.

— Значит, вам больше нечего мне сказать?

— Боюсь, что так. Столько лет прошло.

— Однако вы помните то время довольно хорошо.

— Разве можно забыть такое…

— Значит, вы решили, что Селии незачем знать о том, что привело к этой трагедии?

— Но мне и самой больше ничего не известно.

— Вы ведь жили в «Доме у обрыва» довольно долго до того, как произошло несчастье?

— Да ведь я была гувернанткой Селии, а после того, как ее отослали в школу, приехала помогать леди Равенскрофт.

— Сестра леди Равенскрофт тоже жила там в то время?

— Вообще-то она какое-то время жила в санатории, где проходила курс лечения. В результате ее состояние настолько улучшилось, что ее решили выпустить… то есть выписать. Врачи подумали, что ей будет лучше в обычных условиях, в домашней обстановке. А так как Селию как раз отправили в школу, леди Равенскрофт и пригласила ее к себе.

— Сестры любили друг друга?

— Как сказать… — Мадемуазель Моура слегка нахмурилась. Очевидно, вопрос Пуаро заставил ее задуматься. — Признаться, мне это до сих пор не очень ясно. Хотя я много над этим раздумывала. Они ведь были двойняшки. Между ними существовала особого рода связь — как не любить того, кто так на тебя похож, — во многом они были поразительно похожи. Но далеко не во всем.

— Что вы хотите сказать?.. Я был бы вам очень признателен, если бы вы были более откровенны.

— О, к трагедии это не имеет никакого отношения. Ни малейшего. Но все же у меня было совершенно отчетливое ощущение — как бы это сказать — какой-то психической или даже физической ущербности — это уж как вам больше нравится. Сейчас принято считать, что любое психическое расстройство имеет физическую подоплеку.

Вообще-то, насколько мне известно, ученые давно определили, что однояйцовые близнецы похожи друг на друга не только внешне, но и по складу характера. В их жизни очень много поразительных совпадений — даже если они выросли вдали друг от друга и в совершенно разных условиях. У них одинаковые склонности и привычки. Они заводят собак одной породы — и примерно в одно время. Они выходят замуж за мужчин, которые удивительно похожи друг на друга. Дети у них рождаются почти одновременно, с разницей не больше, чем в месяц. Такое впечатление, что в их души и тела заложен какой-то единый код. Но встречаются и прямо противоположные случаи. Полное отчуждение, порой доходящее до ненависти, чуть ли не до отречения от собственного брата или сестры. Эти люди словно стараются преодолеть сходство, забыть все, что их объединяет. Так вот… Подобное стремление может выражаться в очень странной форме.

— Мне приходилось несколько раз наблюдать такое, — сказал Пуаро. — Недаром говорят, от любви до ненависти один шаг. Того, кого любили, люди ненавидят гораздо чаще, чем тех, к кому были равнодушны.

— Значит, вы с этим тоже сталкивались? — спросила мадемуазель Моура.

— Да, сталкивался. Сестра леди Равенскрофт была очень на нее похожа?

— Внешне — да. Но глаза, выражение лица… совершенно другие. Леди Равенскрофт отличалась ровным характером, а ее сестра была постоянно раздражена. И еще Долли терпеть не могла детей. Не знаю, по какой причине. Может быть, у нее когда-то был выкидыш. Может, она мечтала о ребенке, а у нее долгое время ничего не выходило. Вот и озлобилась. Но, так или иначе, дети ее очень раздражали. Она их не любила.

— Настолько, что это порою оборачивалось бедой, не так ли? — сказал Пуаро.

— Вам кто-то об этом рассказывал?

— Те, кто был знаком с обеими сестрами в Малайе Леди Равенскрофт жила там с мужем, а Долли приехала к ним погостить. Там и произошло несчастье с ребенком, и все были уверены, что к этому приложила руку Долли. Доказательств ее вины не было, тем не менее мистер Равенскрофт немедленно отвез свояченицу обратно в Англию и в очередной раз поместил ее в специальную лечебницу.

— Я смотрю, вы хорошо осведомлены. Сама я тоже слышала об этой истории.

— Да, но я полагаю, что есть вещи, которые вы знаете не понаслышке.

— Возможно, только я не вижу причин снова ворошить прошлое. Не лучше ли оставить все как есть — в соответствии с официальной версией?

— Да в том-то и дело, что более или менее четкой официальной версии не существует. Это могло быть и самоубийство, и убийство. Вердикт вердиктом, но судя по тому, что вы только что сказали, вы знаете то, что никому больше не известно. Не только то, что произошло в тот день, но и то, что этому предшествовало. Я имею в виду тот отрезок времени, когда Селию отправили в Швейцарию. Позвольте задать вам один вопрос. Нет-нет, он касается не конкретных фактов. Мне просто интересно узнать ваше мнение… Каковы были отношения генерала с каждой из сестер?

— Я, кажется, поняла ваш вопрос. — Она слегка улыбнулась неожиданно мягкой улыбкой. Словно вдруг отпала необходимость быть начеку. Она чуть наклонилась вперед и продолжила уже вполне доверительным тоном: — Они обе были красавицы, — сказала она, — особенно в юности. Мне многие об этом говорили. Генерал Равенскрофт влюбился в Долли, которая была несколько взбалмошной и эксцентричной девушкой. Несмотря на явные странности в характере, она была необыкновенно привлекательна — чисто по-женски. Он влюбился без памяти, но потом — не знаю, может быть, заметил в ней что-то, что испугало его или даже вызвало отвращение. Возможно, он разглядел первые признаки наступающего безумия. Более мягкая и отзывчивая Молли выгодно отличалась от сестры. В конце концов они полюбили друг друга и поженились.

— Вы считаете, что он любил их обеих? Что чувство к жене тоже было настоящим? Что она не была для него просто двойником прежней возлюбленной, с которой он не мог быть вместе из-за болезни.

— Нет-нет, он был бесконечно предан Молли, впрочем, как и она ему. Он был достоин любви, как никто другой.

— Простите великодушно, — сказал Пуаро, — вы ведь тоже его любили, верно?

— Да как… как вы можете такое предполагать?

— Да-да, я наверняка угадал. Только не думайте, что я намекаю на какие-то тайные отношения. Я просто понял, что вы его любили.

— Да, — сказала Зели Моура. — Я любила его. Я и сейчас все еще его люблю. Мне нечего стыдиться. Он доверял мне, искал у меня поддержки, но никогда не любил меня. Можно быть просто рядом с любимым человеком, служить ему и быть совершенно счастливой. Я была безмерно рада тому, что у меня было. Доверие, понимание, то, что он ценил во мне верного друга.

— И вы действительно сделали все, что могли, — сказал Пуаро, — когда генерала постигла беда. Вы поддержали его в самые тяжкие дни. Знаю, вы многое не захотите мне сказать. Но если позволите, я сам расскажу вам о том, что мне стало известно. Ведь, прежде чем приехать к вам, я уже встретился со многими, кто знал когда-то обеих сестер. Я узнал о Долли, про ее жизнь, про горе, отчаяние — и овладевавшие ею порой ненависть и озлобление Она несомненно любила мужчину, который был какое-то время ее женихом, и конечно же могла возненавидеть собственную сестру, мужем которой он стал.

Скорее всего, она этого ей так и не простила. Ну а сама Молли Равенскрофт? Может, она тоже не любила свою сестру? Может быть, тоже ненавидела ее?

— Да что вы, — сказала Зели Моура, — она души в ней не чаяла. Она очень ее любила, почти как мать. За это я могу поручиться. Постоянно приглашала Долли к себе, старалась сделать все, чтобы та чувствовала себя как дома. Стремилась оградить ее от разного рода отрицательных эмоций, а также от опасностей, таившихся в характере самой Долли, от зла, которое она могла принести окружающим, особенно детям…

— Вы хотите сказать, что Долли ненавидела Селию?

— Нет-нет, не Селию. Ее младшего брата, Эдварда. Дважды с Эдвардом едва не случилось несчастье. Один раз что-то там с автомобилем, в другой она просто накинулась на него с кулаками. Я знаю, что Молли была рада, когда Эдвард уехал учиться. Он был еще совсем маленький, беззащитный, гораздо меньше Селии. Он только должен был пойти в школу. И такой впечатлительный. Молли смертельно боялась за него.

— Да, — сказал Пуаро. — Можно себе представить. А теперь, если позволите, я хотел бы поговорить о париках. Парики. Четыре парика. Многовато для одной женщины. Я уже знаю, что это были за парики, как они выглядели. Мне известно, что, когда понадобились новые, заказывать их поехали вы. Кстати, еще мои собеседники упоминали о собаке. Недели за две до трагедии эта собака укусила свою хозяйку, Молли Равенскрофт.

— Чего еще ждать от собаки, — сказала Зели Моура, — Животным никогда нельзя доверять полностью. Да, я знаю, ее действительно укусила собака.

— Я могу вам рассказать, что случилось в тот день и что этому предшествовало. Что произошло совсем незадолго до того.

— А если я не стану вас слушать?

— Вы меня выслушаете. Вы, конечно, можете сказать, что у меня чересчур бурная фантазия и что ничего этого в действительности не было. Хотя вряд ли… Я хочу, чтобы вы поняли: необходимо поставить точку в этой истории, необходимо открыть наконец родным правду, потому что от этого зависит судьба и счастье двух молодых людей, которые любят друг друга и хотят быть вместе. Открыть потому, что Селия опасается, что они могут разделить судьбу ее родителей. Она гордая девушка, добрая, умная, мужественная, она достойна счастья, и она должна знать правду. Для таких, как она, — это главное. А если произошло самое страшное, у нее хватит воли не впасть в отчаяние, с достоинством принять удар и найти в себе силы жить дальше. И у ее молодого человека тоже. Ну что, теперь вы меня выслушаете?

— Да, — сказала Зели Моура, — я вас выслушаю. Теперь я не сомневаюсь: вы знаете многое и многое сумели понять, и я готова вас выслушать.

Глава 10Расследование

Пуаро снова стоял на краю крутого обрыва, над острыми зубьями скал, о которые разбивались волны прибоя. Стоял на том самом месте, где были найдены тела супругов Равенскрофт. И где, за три недели до этого, погибла Долли.

«Что же произошло?» — вспомнил он слова инспектора Гарроуэя.

Что? Что привело к этой трагедии?

Сначала несчастье с сестрой — а через три недели смерть настигла и их. Старые грехи, у которых длинные тени? Где оно, начало, которое через много-много лет привело к трагическому финалу?

Сегодня наконец-то окончательно выяснится, что же тогда произошло на самом деле. Сегодня Селия и Десмонд узнают правду…

Эркюль Пуаро еще раз посмотрел вниз и пошел прочь от обрыва по узкой тропинке к дому, некогда носившему имя «Дом у обрыву».

Идти было совсем недалеко. Он заметил припаркованные у ограды машины. Дом четким силуэтом рисовался на фоне неба. Он выглядел осиротевшим и нуждался в ремонте. Доска агента по продаже недвижимости гласила, что это «прекрасное имение продается». Надпись на воротах «Дом у обрыва» — была перечеркнута, над ней было от руки вписано: «Дом на холме». Пуаро поспешил навстречу только что прибывшим, Селии Равенскрофт и Десмонду Бартон-Коксу.

— Я взял у агента разрешение на осмотр владения, — сказал Десмонд. — И ключ прихватил на случай, если нам вздумается заглянуть в дом. Хотя за последние пять лет тут уже дважды сменились хозяева. Думаю, там уже не на что и смотреть.

— Да, много тут народу перебывало. — сказала Селия Сначала его купили какие-то Арчеры, потом некто по имени Фоллоуфилд… Но все жаловались, что им тут чересчур одиноко. А может, их выжили привидения?

— Ты что, веришь в привидения? — удивился Десмонд.

— В общем-то нет, — сказала Селия. — Но здесь всякое может быть, ты так не считаешь? Во-первых, трагедия с мамой и папой, во-вторых, само место очень уж мрачное…

— Позвольте с вами не согласиться, — сказал Пуаро. — Конечно, здесь были и горе и смерть, но до этого здесь жила Любовь…

На дороге показалось такси.

— Наверно, это миссис Оливер, — сказала Селия. — Она говорила, что поедет от станции на такси.

Из машины вышли две дамы. Одна из них действительно была миссис Оливер, что же касается второй… Пуаро знал, что она должна приехать, и теперь, отойдя немного в сторону, наблюдал за Селией — как она будет реагировать?

— Ой! — Селия, сияя от радости, бросилась к высокой, элегантной даме. — Зели! — вскрикнула она. — Да это же Зели! Не может быть — Зели! Как же я рада, как рада! Я и понятия не имела, что вы здесь.

— Меня попросил приехать мосье Пуаро.

— Понятно, — сказала Селия. — Кажется, я поняла. Но я… я же не… — Она повернулась к Десмонду, который был сегодня просто неотразим. — Так это твоих рук… это ты?

— Ну да… я написал мадемуазель Моура — Зели, если она позволит…

— Вы оба можете так меня называть, — сказала Зели. — Я до сих пор не уверена, правильно ли я сделала, что приехала, но надеюсь, что правильно.

— Я хочу знать, — сказала Селия. — Мы оба хотим знать Десмонд надеялся, что вы нам что-то расскажете.

— Мосье Пуаро навестил меня, — сказала Зели. — И уговорил приехать.

Селия взяла миссис Оливер под руку.

— Как хорошо, что вы тут, я вас ждала — ведь это вы убедили мосье Пуаро нам помочь и сами ему помогали, ведь так?

— Я надеялась, что найдутся люди, которые что-то помнят. И они нашлись. Одни помнили хорошо, другие… от других почти не было толку. Иногда в том, что они говорили, было больше домыслов… Но мосье Пуаро…

— Да, — сказал Пуаро. — Надо просто уметь отделить домыслы от того, что было на самом деле. Потому что в сплетнях всегда фигурируют факты, только они могут быть либо приукрашены, либо завуалированы. В конце концов ведь слоны тоже бывают разные.. — И он лукаво улыбнулся.

— Слоны? — переспросила мадемуазель Зели.

— Да, так миссис Оливер называет людей, которых мы искали в связи с нашим делом, — сказал Пуаро.

— Слоны помнят все, — пояснила миссис Оливер. — Мне вспомнилась эта поговорка. И я подумала, что люди тоже часто помнят то, что произошло много лет назад — не хуже слонов. Конечно, не у всех хорошая память, но каждый может вспомнить хоть что-нибудь. И таких людей оказалось немало. Я передала все, что узнала, мосье Пуаро — а он, говоря фигурально, как бы поставил диагноз.

— Я могу вам предоставить факты, — сказал Пуаро. — Список деталей, которые могли бы приоткрыть завесу тайны. Я прочту вам некоторые записи. Именно вы, кого это непосредственно касается, возможно, сразу поймете, что тут особенно важно.

— Главное, узнать, — сказала Селия, — что это было: самоубийство или убийство. Может быть, моих родителей убил какой-нибудь маньяк. Я не верю, что они добровольно ушли из жизни или, тем более, что один из них убил другого…

— Думаю, нам пока нет смысла входить в дом, — сказал Пуаро. — Ведь там уже нет той атмосферы… там уже столько времени жили другие люди… Зайдем, когда закончим наше расследование.

— Вот как — у нас тут, оказывается, расследование? — сказал Десмонд.

— Да. Расследование давно закрытого дела.

Пуаро двинулся к скамейкам, стоявшим под кровом развесистой магнолии. Вынув из папки исписанный убористым почерком лист бумаги, он обратился к Селии:

— Вы считаете, что непременно должно было случиться либо убийство, либо самоубийство. Что ничего третьего быть не могло?

— Думаю, что нет, — сказала Селия.

— А я вот думаю, что тут было и то, и другое. Скажу больше: это было своего рода приведение приговора в исполнение. Но суть не в этом, а в том, что произошла страшная трагедия. Трагедия людей, которые любили друг друга и умерли, потому что не могли друг без друга. Подобное выпадает не только на долю молодых. Нет. Иногда все гораздо сложнее…

— Не понимаю, — сказала Селия.

— Пока еще рано.

— Но потом я пойму? — сказала Селия.

— Обязательно, — сказал Пуаро, — Я расскажу вам о том, что произошло — как это видится мне и что привело меня к такому выводу. Какие факты помогли мне в этом — кстати, факты, которые никак не отразились в показаниях, данных в свое время полиции. Мелочи, обычные житейские мелочи, которые на первый взгляд не имели никакого отношения к делу. Среди вещей покойной леди Маргарет Равенскрофт было обнаружено четыре парика. — Он многозначительно повторил: — Четыре. — И посмотрел на Зели.

— Она не носила их постоянно, — сказала Зели, — Так, от случая к случаю. В дороге или после прогулки, когда прическа растреплется и надо быстро привести ее в порядок, а иногда она надевала парик, когда к ним приходили гости.

— Да, — сказал Пуаро, — в то время парики были в моде. Женщины, которым приходилось много путешествовать, обязательно имели парик, а то и два. Но четыре — это уж слишком. Сначала я подумал, что, может быть, у нее были какие-нибудь проблемы с волосами. Но следователь, который вел дело, сказал мне, что у нее были прекрасные для ее возраста волосы. Это заставило меня задуматься. Среди париков один был весь в кудряшках. Именно его она надела в день своей смерти.

— Но какая разница? — спросила Селия. — Она могла выбрать любой.

— Могла. Но экономка сказала полиции, что за несколько недель до смерти леди носила только этот, носила почти не снимая Очевидно, это был ее любимый парик.

— И что?..

— Как-то в разговоре со мной инспектор Гарроуэй припомнил одну поговорку: «Тот же пострел другую шапку надел». И сам того не подозревая, натолкнул меня на очень смелое предположение.

— Но при чем тут шапка? — удивилась Селия.

— Потом кое-что мне подсказала собака, — продолжал Пуаро.

— Как это?

— За несколько недель до трагедии собака злобно рычала на хозяйку и даже ее укусила. Но мне сообщили, что пес обожал леди Равенскрофт.

— Вы думаете, он чувствовал, что его хозяйка собирается покончить с собой? — недоверчиво спросил Десмонд.

— Да нет, все было гораздо проще.

— Не понимаю…

— Просто собака знала то, чего не знали люди — почти никто… Она знала, что это вовсе не ее хозяйка. Нет, конечно, эта женщина была очень похожа на хозяйку, а разве могла, например, что-то заподозрить экономка, которая была глуховата и подслеповата… Ведь та женщина носила платья Молли Равенскрофт и самый броский из ее париков — «весь в кудряшках», как выразилась мастер из салона. Экономка, правда, все-таки приметила, что в последние недели своей жизни ее хозяйка резко переменилась в характере. А теперь сопоставьте это со словами инспектора Гарроуэя: «Тот же пострел другую шапку надел»? И меня вдруг осенило… Парик тот же, зато женщина — другая. Вот собачка и почуяла, что в доме хозяйничает чужая женщина, которую она ненавидела и боялась. Но если это была не Молли Равенскрофт, то кто же? Ответ напрашивается сам собой. Это могла быть только Долли — ее сестра.

— Нет, это невозможно, — сказала Селия.

— Ничего невозможного. Если учесть, что они были двойняшки.

Теперь о том, на что обратила мое внимание миссис Оливер и о том, что ей говорили, среди прочего, мм… ее слоны. Что леди Равенскрофт незадолго до того была в больнице, где ей, возможно, поставили страшный диагноз: рак. Однако, никаких признаков болезни после смерти у нее не обнаружили. Безусловно, она могла вообразить, что смертельно больна, но можно на это посмотреть и с другой стороны. И я постепенно, факт за фактом принялся изучать историю сестер. Поначалу ничего необычного в их жизни не происходило. Как это свойственно близнецам, они горячо любили друг друга, двойняшки и одеваются одинаково, и ведут себя одинаково, с ними все происходит примерно в одно и то же время, они одновременно болеют и даже… выходят замуж.

Но с годами картина меняется — вместо того чтобы стремиться к предельному сходству, они хотят как можно больше отличаться друг от друга. Между ними возникает даже известная неприязнь. Так было и в данном случае. А тут еще добавилось одно чрезвычайно важное обстоятельство. В одну из сестер, в Доротею Престон-Грей, влюбился молодой офицер. Но довольно скоро Алистер Равенскрофт стал оказывать внимание другой сестре, Маргарет, и в конце концов женился на ней. Конечно же тут не обошлось и без ревности, которая заставила сестер отдалиться друг от друга. Маргарет, впрочем, по-прежнему любила свою сестру, но Доротея больше не испытывала к ней никакой привязанности. Вот тут, чувствовал я, и скрывается объяснение многих вещей.

Доротея была личностью трагической. Не по своей вине, а вследствие какой-то ошибки природы, она с детства была психически нездорова. И с самого раннего возраста по какой-то непостижимой причине испытывала ненависть к детям. Есть веские основания полагать, что еще в молодости она была виновна в смерти маленького ребенка. Неопровержимых улик не было, тем не менее их было вполне достаточно для того, чтобы ее поместили в соответствующее заведение. В клинике она провела несколько лет. Когда врачи сочли ее здоровой, она вернулась к обычной жизни, часто гостила у сестры и даже поехала к ней в Малайю, по месту службы генерала. И там снова случилось несчастье. С соседским ребенком.

И снова, при отсутствии прямых доказательств, все указывало на то, что здесь не обошлось без Доротеи. Генерал Равенскрофт лично отвез ее в Англию, где она и была снова помещена в клинику. Новый курс лечения, и ее опять выписывают… Маргарет решила, что сестре лучше постоянно жить с ними — так будет легче заметить возможные признаки обострения. Думаю, генерал Равенскрофт был не в восторге от этой перспективы, по-видимому, он понимал, что рецидивы ее болезни будут время от времени повторяться, и за Доротеей нужен глаз да глаз, чтобы предотвратить очередную трагедию…

— Так вы думаете, — спросил Десмонд, — это она застрелила обоих Равенскрофтов?

— Нет, — сказал Пуаро, — я думаю, что Доротея убила свою сестру, Маргарет. Однажды они гуляли по тропе над обрывом, и Доротея столкнула Маргарет вниз. Маниакальная ненависть и зависть к сестре, которая была так похожа на нее, но у которой прекрасно сложилась личная жизнь и которая была очень счастлива, вырвалась наружу. Ненависть, ревность и неудержимое желание убить «обидчицу» — все разом обуревало ее, и она не устояла. О том, что на самом деле произошло, знал только генерал… и еще один человек… Я имею в виду вас, мадемуазель Зели.

— Да. — сказала Зели Моура, — я знала. Я многое знала… Равенскрофты были очень обеспокоены состоянием Долли. После того как она попыталась причинить вред их маленькому сыну Эдварда срочно отправили в школу, а Селию в пансионат. Я отвезла ее, а затем вернулась обратно. Теперь в доме остались только взрослые — я, генерал Равенскрофт, Доротея и Маргарет, и мы решили, что беспокоиться не о чем. И вот однажды случилось то, чего все так боялись. Сестры ушли погулять, но вернулась одна Долли. Она была в каком-то странном, возбужденном состоянии. Она прошла в столовую и села за стол. Генерал Равенскрофт вдруг заметил, что правая рука у нее в крови, и спросил, что с ней случилось, не упала ли она. А та ответила: «Да нет, не упала. А это пустяк — оцарапалась о куст шиповника». Но там шиповник не растет. Скажи она — ежевика, и мы бы ей поверили. Услышав это мы не на шутку встревожились. Генерал тут же бросился из дома, я следом за ним. Он все время повторял: «Что-то случилось с Молли. Я знаю — что-то с ней случилось»… Мы нашли ее на уступе, под обрывом. Она расшиблась об отроги скал и о камни внизу. Она была еще жива, но истекала кровью. Мы не знали, что делать. Боялись до нее дотронуться. В любом случае, надо было немедленно бежать за доктором, но мы не успели — она сжала руку мужа и… она еле говорила, ей было трудно дышать: «Да, это Долли. Она сама не понимала, что делает. Она не понимала, Алистер. Она не может за это отвечать. Ты должен ее спасти. Она никогда не понимала, что делает и почему. Она не могла удержаться. Это было сильнее ее. Обещай мне, Алистер. Я умираю. Доктор мне не поможет — поздно. Я чувствую, как жизнь уходит из меня. Смерть уже близко. Но ты должен мне кое-что пообещать. Обещай, что защитишь ее. Что не сдашь ее полиции. Обещай, что ее не будут судить за убийство и не будут до конца жизни держать в сумасшедшем доме. Спрячь меня — так, чтобы сразу не нашли. Я прошу, заклинаю тебя — это мое последнее желание. Я прошу тебя, потому что я люблю тебя больше всего на свете. Если бы я могла выжить — ради тебя — как бы я была счастлива, но мне суждено умереть. Я знаю это. Дай мне слово… И вы, Зели, — вы ведь меня тоже любили. Я знаю. Вы всегда любили меня и заботились обо мне. И вы любили моих детей — поэтому вы должны спасти Долли Мою бедняжку Долли… Прошу вас, ради всего святого… ради любви, которая всех нас связывала, спасите ее…»

— И что же вы тогда сделали? — спросил Пуаро. — Мне кажется, вы просто не могли не выполнить ее волю, да?

— Да. Она умерла, буквально минут через десять. И я… я ему помогла. Помогла спрятать тело. Чуть подальше на скале был карниз. Мы перенесли ее туда и загородили тело камнями. Там не было никаких тропинок, приходилось карабкаться по круче. Да… Там мы ее и оставили. Алистер твердил только одно: «Я ей обещал. Я должен сдержать слово. Но что делать? Как спасти ее?.. Никто не может ее спасти… Но…» И все-таки мы ее спасли. Да, нам это удалось. Долли ждала нас в доме. Она была вне себя от страха, но сквозь этот ужас прорывалась какая-то жуткая, противоестественная радость. Она первая заговорила: «Я всегда знала — с самого детства, что Молли очень плохая. Она украла тебя, Алистер. Ты был моим — а она украла тебя, заставила на себе жениться, но я всегда знала, что в один прекрасный день я с ней сквитаюсь. Я это знала всегда. Но мне страшно — что теперь со мной будет, что со мной сделают? Я не вынесу, если меня опять куда-нибудь запрячут. Не вынесу, не вынесу. Не позволяйте им меня забирать. Я с ума сойду. Они меня заберут и скажут, что я убийца. А я не убивала. Так было надо. Иногда я испытываю что-то, чему должна подчиниться. Я хотела увидеть ее кровь, понимаете? Но я не могла видеть, как Молли умирает Я убежала. Но я знала, что она умрет. Очень жаль, что вы ее так быстро нашли. Все будут говорить, что она оступилась и упала с обрыва. Люди подумают, что это был просто несчастный случай».

— Жуткая история, — сказал Десмонд.

— Да, — откликнулась Селия. — Жуткая, но все же лучше знать правду. Правду… Вы согласны? Сейчас я как в тумане — я не в состоянии ничего чувствовать, не в состоянии даже пожалеть ее — я говорю о маме. Я помню, какая она была замечательная. В ней не было ни капельки плохого — она была сама доброта, — и я знаю, почему мой отец не захотел жениться на Долли. Он выбрал мою маму, не только потому, что полюбил ее, но и потому, что он понял, какая она хорошая, и еще он понял, что с Долли что-то не то. Что она очень жестокая и… опасная. Но как… как вы смогли замести следы?

— Нам пришлось лгать и выкручиваться, — сказала Зели. — Мы надеялись, что ее тело никто не обнаружит, а затем мы хотели перенести ее в другое место, чтобы все подумали, что она упала в море. Но потом мы решили сказать, что это Долли ночью сорвалась вниз. Тогда все стало совсем просто. Алистер сказал: «Знаете, это чудовищно. Но я обещал — я поклялся Молли в ее смертный час. Я поклялся спасти ее сестру… И это единственный способ спасти Долли — только бы она справилась со своей ролью.

Не уверен, что она на это способна». Я спросила: «С какой ролью?» И Алистер ответил: «Она должна выдавать себя за Молли, а мы скажем, что это Доротея бродила во сне и, оступившись, упала с обрыва».

Нам ничего не оставалось, как пойти на риск. Мы переселили Долли в пустой коттедж, и я пробыла там с ней несколько дней. Алистер сказал слугам и соседям, что Молли отвезли в больницу, так как она была в шоковом состоянии из-за гибели сестры. Потом мы привели Долли обратно — уже в платье Молли и в ее парике. Я приобрела еще два парика — в том числе один с кудряшками, они еще больше делали ее похожей на Молли. Славная старушка, Джанет, не отличалась хорошим зрением. А Долли и Молли были очень похожи друг на друга, даже голосами. Никто не усомнился в том, что это Молли. Правда, она вела себя немного странно, но это выглядело вполне естественным — будто она никак не может оправиться от горя. Видеть весь этот маскарад было просто невыносимо…

— Но как ей удалось не выдать себя? — спросила Селия. — Это же ужасно трудно.

— Нет — ей это было не трудно… Понимаете, она получила то, что хотела, — то, о чем мечтала всю жизнь. Она получила Алистера…

— Но Алистер — как он вынес это?

— Он мне сказал, как и почему — в тот день, когда провожал меня обратно в Швейцарию. Он сказал мне, что должна сделать я, а потом сказал, что намерен сделать он.

Он сказал… Что ему осталось только одно. Что он обещал Маргарет не выдать Долли полиции, что никто никогда не узнает, что она — убийца, что дети никогда не узнают, что их тетя убийца. Никому не надо знать, что это сделала Долли. Долли блуждала во сне и упала с обрыва — это был просто несчастный случай. А Молли похоронили в освященной земле, возле церкви, под именем ее сестры.

«Как вы можете допустить это?» — спросила я — для меня даже мысль об этом была невыносима.

Он сказал: «Могу, потому что я решился… Видите ли, Долли должна уйти из жизни. Если она окажется рядом с детьми, она может опять кого-то убить. Ей нельзя доверять. Бедная заблудшая душа… она просто не годится для жизни. Но вы должны понять, Зели, что раз я решился на такое, то обязан заплатить за это и своей жизнью — поживем здесь еще недельку-другую — как можно незаметнее, Долли будет изображать мою жену — а потом случится еще одна трагедия…»

Я не понимала, о чем он говорит, и переспросила: «Еще одна трагедия? Кто-то опять сорвется с обрыва?» А он сказал: «Нет, просто я и Молли покончим с собой — а по какой причине — какая разница… Может, подумают, что у нее неизлечимая болезнь, а может, еще что-то… Но вы, Зел и, — вы должны знать. Вы — единственный человек, который искренне любит и меня, и Молли, и наших детей. Если Долли должна уйти, то именно я должен привести приговор в исполнение — больше некому. Она ничего не поймет и даже не успеет испугаться… Я выстрелю в нее, потом — в себя… На револьвере будут отпечатки ее пальцев — она недавно брала его в руки. И мои, конечно, тоже. Да, это будет правый суд, а я только исполню приговор. Но я хочу, чтобы вы знали: я всегда любил — и сейчас люблю — обеих. Молли была мне дороже жизни. А Долли мне смертельно жаль — потому что она родилась вот такой… — И добавил: — Помните об этом всегда…»

Зели встала и подошла к Селии.

— Теперь вы знаете правду, — сказала она. — Я обещала вашему отцу, что вы никогда об этом не узнаете, и… нарушила слово. Я не собиралась рассказывать, но мосье Пуаро удалось меня переубедить. Такая ужасная трагедия…

— Я понимаю, — сказала Селия, — и будь на вашем месте, наверно, ничего бы не сказала. Но я… я очень благодарна вам. Вы как будто сняли камень с моей души.

— Мы оба вам благодарны, — уточнил Десмонд, — и никогда не будем жалеть о том, что узнали. Что же на самом деле произошло? Они так любили друг друга… Так любили, что даже после смерти одного из них, другой выполнил его волю и не стал отдавать убийцу полиции. Но он конечно же не мог все оставить как есть. Тем более что его детям грозила опасность. Если он и нарушил закон, то не нам его судить, а лично я считаю, что он поступил справедливо.

— Я с детства ее боялась, — сказала Селия, — хотя сама не знала почему. Теперь наконец узнала. Мой отец был мужественный человек, он сделал то, что надо было сделать, то, о чем перед смертью его просила мама. И мне… мне отрадно сознавать… может быть, глупо, что я вам это говорю… — И она бросила вопросительный взгляд на Эркюля Пуаро. — Может быть, вы со мной не согласитесь… Вы ведь католик. Но очень правильно, что на их могиле написано: «И смерть их не разлучила». Мама очень любила свою сестру, а папа любил… их обеих… и теперь они вместе, я знаю. Я уверена — они будут там вместе. Мама и папа, очень сильно любившие друг друга, и моя несчастная тетка… Теперь мне ее жаль, хотя раньше я терпеть ее не могла. Бедняжка, она ведь не ведала, что творит… Конечно, она была не сахар, — продолжила Селия уже более строгим голосом, — с ней было очень трудно, только и трепала всем нервы… Но по-другому она, видимо, не могла… ее так и надо воспринимать, — как тяжело больного человека. Между прочим, в старину, когда в деревне кто-то заболевал чумой, его не выпускали из дому, мало того, не носили ему пищу и запрещали даже приближаться к другим людям. Жестоко, но разумно, иначе вымерла бы вся деревня. Вот и тут что-то в этом роде… Но я постараюсь не держать на нее зла. Главное, я теперь знаю, что мои родители крепка любили друг друга, и ее тоже — несчастную, убогую Долли, которая платила за это ненавистью…

— А знаешь что, Селия, — сказал Десмонд, — давай-ка побыстрее поженимся. А матушка моя пусть ничего не узнает. Такие тайны можно доверить только очень близким людям.

— Ваша приемная мать, видимо, пыталась внушить вам, что Селия могла унаследовать от своих родителей опасные склонности. А знаете… нет, я не вижу причин скрывать это от вас… вам известно, что не так давно умерла ваша родная мать и завещала вам все свое состояние? Довольно большую сумму, которую вы получите, как только вам исполнится двадцать пять лет.

— Здорово! — сказал Десмонд. — Теперь мне все понятно. Моя матушка недавно предлагала мне зайти к адвокату. Тебе, говорит, уже двадцать один, напиши-ка, пожалуйста, завещание, а то ведь в жизни всякое бывает… А теперь я конечно же напишу на Селию и… Да, то-то она так старалась настроить меня против нее.

— Полагаю, вы абсолютно правы, — сказал Пуаро. — Но в глубине души она, возможно, была уверена, что старается уберечь вас от опрометчивых поступков, что вам действительно необходимо все знать о семье Селии….

— Да ладно, — сказал Десмонд. — Сам знаю, что часто бываю к ней несправедлив. В конце концов, она меня вырастила. И я с удовольствием с ней поделюсь. Ведь не в деньгах счастье. А жить мы будем счастливо. Мы, конечно, будем вспоминать о родителях Селии, но теперь прошлое никогда больше не будет довлеть над нами, верно, дорогая?

— Да, — сказала Селия, — больше никаких мучений. Мои родители… я их так люблю. Они были такие замечательные. Мама всю жизнь пыталась уберечь Доротею — но ведь это было безнадежное дело.

— Дорогие мои дета, — сказала Зели. — Простите, что называю вас так — ведь вы уже совсем взрослые. Я так рада, что повидала вас. И счастлива, что смогла…

— Я тоже ужасно рада, что мы встретились, Зели. — И Селия обняла ее. — Я вас всегда ужасно любила, — добавила она.

— Я вас тоже очень любил, — подхватил Десмонд. — С вами было всегда так весело. Ведь вы знали столько игр!

Молодые люди как по команде посмотрели на другую даму.

— Спасибо вам, миссис Оливер, — сказал Десмонд. — Вы столько для нас сделали… И вам спасибо, мосье Пуаро.

— Да, огромное спасибо, — сказала Селия. — Я всем вам так благодарна.

Они пошли к калитке, а Пуаро и дамы с чувством смотрели им вслед.

— Что ж, — сказала Зели. — И мне пора. — Она взглянула на Пуаро: — А вы теперь расскажете обо всем этом своим коллегам?

— Разве что одному, и то под большим секретом. Отставному офицеру полиции. Он уже давно отошел от дел и вряд ли сочтет своим долгом ворошить столь давнее прошлое. Вот если бы он сейчас служил, то как знать…

— Ужасная история, — сказала миссис Оливер, — ужасная. И ведь все, кого я расспрашивала, до сих пор ее помнят. Кто одно, кто другое, но именно благодаря им мы сумели докопаться до правды, хотя сложить эту головоломку было ужасно сложно. Если бы не мосье Пуаро, который может извлечь рациональное зерно из, казалось бы, совершенно бессмысленных деталей вроде париков и близнецов…

Пуаро взглянул на Зели, которая стояла поодаль и смотрела на море.

— Вы не сердитесь на меня за то, что вам пришлось нарушить обет молчания?

— Нет. Я очень рада. Вы были абсолютно правы. Эти двое — они просто созданы друг для друга. Они непременно будут счастливы. Это место освящено любовью. Я не осуждаю генерала. Наверное, он не должен был этого делать, но я его не осуждаю. Это был мужественный поступок.

— Ведь вы его тоже любили, правда? — спросила миссис Оливер.

— Да. Всегда. С того самого дня, как переступила порог его дома. Я любила его всем сердцем. Он об этом конечно же не догадывался. Он мне просто доверял и очень хорошо относился. А я любила их обоих. И его и Маргарет.

— А можно еще один вопрос? Долли ведь он тоже любил, да?

— До самой смерти. Он любил их обеих. Поэтому Молли и решилась попросить его, чтобы он не отдавал ее в руки полиции. Которую из них он любил больше? Не знаю. И теперь уж об этом никто не узнает, — сказала Зели.

Пуаро подошел к миссис Оливер:

— Пора возвращаться в Лондон, к привычной жизни.

— Слоны помнят все, — задумчиво произнесла миссис Оливер, — но мы с вами люди — а люди, слава Создателю, умеют забывать.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА