Распространенной формой городского досуга накануне событий 1917 года была игра в карты, которую большевики, придя к власти, объявили социальной патологией. Они даже учредили должность комиссара «по борьбе с алкоголизмом и азартом»455. Однако в период военного коммунизма карты, производство которых было прекращено, преследовались прежде всего как элемент публичной жизни: закрывались официальные игорные клубы, не говоря уже о полулегальных, а любители «перекинуться в картишки» вне дома нередко оказывались в числе уголовных преступников.
Бытовые практики нэпа вернули азартные игры в сферу и публичного, и приватного городского досуга – в ноябре 1921 года большевики официально разрешили продажу игральных карт. Прибыль от реализации этого ходового товара использовалась для нужд государства. Инициативу не замедлили проявить местные власти. В крупных городах Советской России появились игорные дома и клубы. Средства от их коммерческой деятельности шли в городской бюджет. В Петрограде уже в мае 1922 года начало функционировать казино «Сплендид-Палас», которое только за два летних месяца посетило более 20 000 человек. В 1924 году в городе насчитывалось семь игорных домов. Особой популярностью у питерцев пользовался возобновивший свою деятельность осенью 1922 года знаменитый Владимирский клуб. Он, как и до революции, располагался на Владимирском проспекте в доме № 12. С 1945 года и по сегодняшний день здесь помещается знаменитый питерский Театр имени Ленсовета, которым долго руководил Игорь Владимиров, где блистала Алиса Фрейндлих, где и ныне играют Михаил Боярский и Лариса Луппиан. Расцвет этого творческого коллектива пришелся на конец 1960‐х – начало 1970‐х годов. Именно в это время и я, и, главное, дедушка с бабушкой частенько там бывали. Дед в антрактах с удовольствием бродил по фойе и, хитро улыбаясь, вспоминал, как в 1920‐х он, тогда молоденький милиционер, дежурил в клубе. Действительно, в разгар нэпа жизнь в доме на Владимирском проспекте била ключом, о чем писал сатирический ленинградский журнал «Пушка» весной 1926 года:
Сдаются карты в сотни рук,
Спешите в доску проиграться!
Бюро растратческих наук:
Проспект Владимирский, 12456.
Размах азарта, царившего здесь, поразил даже эмигранта Василия Шульгина. Позднее он вспоминал:
Пройдя несколько улиц, мы попали на бывший Владимирский проспект. Вошли в освещенный подъезд, где обширная вешалка ломилась от платья. Взяли какие-то билеты и затем прошли в залу <…>
– Что это? – сказал я. – Игорный дом?
– Да. Это то учреждение, которое в пролетарской республике не закрывается ни днем, ни ночью!
– Как? Никогда? Даже для уборки?
– Никогда. Республика не может терять золотого времени457.
К рулеткам и ломберным столам стекалась разношерстная публика. Валентин Катаев вспоминал, как в середине 1920‐х «два советских гражданина» – он и Михаил Булгаков – отправлялись играть в рулетку с благородной целью подкормить друзей. В Москве в то время, по словам писателя, было два игорных дома с рулеткой, где вокруг столов «сидели и стояли игроки, страшные существа с еще более страшными названиями – „частники“, „нэпманы“ или даже „совбуры“, советские буржуи. На всех на них лежал особый отпечаток какого-то временного, незаконного богатства, жульничества, наглости, мещанства, смешанных со скрытым страхом. Они были одеты в новенькие выглаженные двубортные шевиотовые костюмы, короткие утюгообразные брючки, из-под которых блестели узконосые боксовые полуботинки <…> Перстни блистали на их коротких пальцах»458. В игорных клубах часто разворачивались целые драмы, становившиеся сюжетами для статей в периодической печати. Весной 1925 года вечерняя «Красная газета» сообщала, что за вечер инкассатор первого агентства Государственного банка проиграл 7000 рублей, а еще два посетителя из числа советских чиновников – по 5000. В игорных заведениях растрачивались и собственные, и казенные, и общественные деньги. Та же «Красная газета» рассказывала о секретаре общества «культсмычки» города с деревней при заводе «Красный выборжец», который проиграл членские взносы рабочих459. Две трагические истории запечатлел в своих воспоминаниях журналист Владимир Поссе: «Один из моих сыновей <…> попавший в студенты <…> пошел с товарищем во Владимирский клуб из любопытства, потом также из любопытства поставил какую-то мелочь, выиграл – поставил больше, снова выиграл, затем проиграл, ушел, но азартная зараза делала свое дело. Пришел снова – и в конце концов сделался игроком, перестал заниматься, был уволен из института, и я не знаю, как его спасти. В том же Ленинграде я знал одного комсомольца, которого игорный вертеп довел до бандитизма. Он принял участие в налете на ювелирный магазин и был при этом тяжело ранен»460.
Не меньший соблазн, чем игорные клубы, для наивных любителей легкой наживы представляли и открывшиеся на рубеже 1921–1922 годов сначала в Москве, а затем в Петрограде государственные ипподромы. Питерские поклонники скачек собирались на Семеновском плацу. Три раза в неделю на нем проводились так называемые «рысистые испытания». Правда, сначала это действо можно было наблюдать исключительно в дневное время: электрическое освещение бегового круга удалось восстановить только поздней осенью. Разруха еще не покинула город, а азарт уже кипел. О большом интересе горожан к бегам свидетельствуют цифры. За полгода – с 1 октября 1924 года по 1 апреля 1925 года – выставки посетило немногим более 5000 человек, вечера с танцами – 14 000, а ипподром – почти 58 000 человек461.
О бегах как азартной игре, продолжавшей существовать легально и в условиях социализма, я впервые услышала от отца. Как все питерцы, он обожал Таллин, куда впервые попал в 1940 году, в возрасте 20 лет. Да-да, как «оккупант». От времени, когда папа устанавливал советскую власть в Эстонии, у нас осталась фотография хорошенькой эстонки, родители которой мечтали выдать дочь замуж за юного советского офицера, и забавная статуэтка «Девушка в купальнике», а у отца еще и тайная мечта побывать на ипподроме. Потом была спешная эвакуация наших войск из Эстонии в начале сентября 1941 года. Один из драматических эпизодов Таллинского перехода отец в 1956 году описал в рассказе «Любовь Николаевна». Двое людей держатся за одну доску – единственное спасение в бушующем холодном море. Оба они плыли в Ленинград, но транспорт попал под обстрел немецкой авиации, и люди оказались в воде, температура которой не превышала 10 градусов. Доска явно не выдержит двоих. И тогда жизнь молоденькому красноармейцу спасает женщина-санинструктор Любовь Николаевна. Она заставляет его пристегнуться к доске ремнем, а сама направляется вплавь к берегу, ведь в молодости была спортсменкой462. Наивный, неумелый, но трогательный и правдивый рассказ. Мой отец сам проплавал среди обломков судов около трех часов – застудил почки, выжил, но стал инвалидом в 21 год. Однако, несмотря на прибавившееся ранение на Невской Дубровке – в 1942 году крохотный осколок снаряда застрял в кости черепа над бровью и остался там на всю жизнь, – воевал до конца войны. В 1944 году вновь оказался в Эстонии. А в 1962 году он повез меня и маму в Таллин. Много и живо рассказывал, а потом повел на ипподром. Я, тогда 14-летняя, по-советски вполне начитанная девочка, была потрясена: вокруг царила атмосфера азарта и соблазна. Все напоминало одновременно «Анну Каренину» (сцену скачек), детектив Дика Фрэнсиса «Фаворит» и, конечно, уже прочтенный мною «Звездный билет» Аксенова. Один из героев второго плана в этой книге, личность, тем не менее, знаковая для 1960‐х годов, фарцовщик Фрам, говорит: «Помчались на ипподром? Там сегодня отличный дерби <…> бригада отправилась играть на тотализаторе. Вы никогда не играли, мальчики? Тогда пойдите обязательно. Новичкам везет, это закон»463.
Не знаю, насколько доходными было посещения ипподромов в 1960‐х годах, но в условиях нэпа азартные игры многим казались реальной возможностью преодолеть материальные трудности. Не случайно в сатирическом журнале тех лет было опубликовано такое шуточное объявление: «Утерян выход из затруднительного финансового положения. Прошу возвратить, ценен как память»464. Многообразие бытовых норм нэпа предоставляло широкие возможности иногда сомнительных выходов из затруднений даже тем горожанам, которые не могли позволить себе посещение казино, ипподрома, электролото. В городах, особенно в районах рынков, появилось немало аферистов и шулеров, которые могли предложить свои услуги истосковавшемуся по азартной игре обывателю. Почти такую же ситуацию можно было наблюдать и на советских рынках незадолго до развала СССР. Многие помнят знаменитых «наперсточников» конца 1980‐х годов. В годы нэпа среди публики пользовалась популярностью «игра в палочку». Она напоминает рулетку, но вытаскивались в ней не номера, а палочки с зарубками. Распространены были и забавы под интригующим названием «головка и юбочка», мошенническая карточная игра «марафет» и «наперстки»465. Власть, не только ликвидировавшая запрет на всякого рода азартные развлечения, но и в определенной степени спровоцировавшая обывателя, не могла себе представить, насколько он будет падок на поиск легкой наживы. Еще в самом начале нэпа в прессе появлялись тревожные статьи о растущей популярности игорных заведений. Автор одной из таких публикаций прямо писал летом 1922 года: «Сегодня играют нэпманы, а завтра пойдет тот, у кого на руках казенные деньги, кооператор, казначей, артельщик и т. д.»