Макулатура
Слово «макулатурный» в русском языке появилось до прихода к власти большевиков. Даже в словаре Даля встречается существительное «макулатура». С определенной долей уверенности можно предположить и наличие во второй половине XIX века в лексике горожан однокоренного прилагательного. Пока трудно сказать, когда оно обрело переносный смысл и такие устойчивые коннотации, как «книга», «чтиво», «произведения». Но уже в 1920‐х в словарях «макулатурой» называют «испорченные при печатании листы бумаги; испорченные, негодные для обращения денежные знаки; документ, не имеющий доказательной силы», а главное, «никуда не годное письменное произведение»490. В словаре Дмитрия Ушакова (вторая половина 1930‐х) подчеркнут переносный смысл слова «макулатурный» – «являющийся макулатурой <…> бездарный. Макулатурный роман»491. Подобная интерпретация встречается позднее в справочниках разного рода. Таким образом, в советском языковом пространстве присутствовал факт маркирования некоего сорта художественной литературы как макулатуры – никчемного с эстетической и познавательной, а иногда и с политической точек зрения чтива. Определение степени «макулатурности» книги обычно возлагалось на органы цензуры. Но нередко государственная система называет те или иные произведения «низкопробными», уже когда они вращаются в бытовом поле. Именно эта практика получила особое распространение в советских условиях.
Накануне событий 1917 года чтение в среде интеллигенции, городских обывателей и даже пролетариата было привычным видом досуга492, который большевики, конечно, не собирались запрещать. Однако новая государственность рассматривала книги прежде всего как инструмент социального воспитания. Новый человек должен был читать «новую литературу». Но в начале 1920‐х годов, по данным Главполитпросвета, в библиотеках мужчины брали в основном старые авантюрные романы, а женщины – книги популярной дореволюционной беллетристки Лидии Чарской493. Эту «ненормальную» с позиций власти ситуацию усугубляли огромные книжные «развалы», частные книжные магазины и издательства, появившиеся уже в первые годы нэпа. Чуковский записал в своем дневнике в марте 1922 года: «Книжных магазинов открывается все больше и больше»494. Правда, писатель не преминул посетовать на отсутствие покупателей, которые приобретали бы, в частности, его «Слоненка» (перевод сказки Редьярда Киплинга) и исследование «Некрасов как художник»495. И это вполне объяснимо, так как настоящей популярностью пользовалась «бульварная литература». Но приобретать даже развлекательные книги могли немногие. Работницы петроградской фабрики «Красное знамя» на комсомольском собрании в феврале 1923 года прямо говорили, что многие из них хотели бы читать, но «получаемый первый разряд не может удовлетворить их самые необходимые потребности, а не то что покупку литературы»496.
В этой ситуации круг чтения среднего обывателя и прежде всего молодых людей, не обладавших достаточным уровнем культуры, легче всего формировался в заводских, клубных, школьных библиотеках, которые находились под строгим государственным контролем. Посетителям предлагали здесь в основном книги политического характера: речь Ленина на III съезде комсомола, «Очерки по истории юношеского движения» Георгия Чичерина, «Штурм отжившего мира» – сокращенный вариант книги Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир», «Азбуку коммунизма» Николая Бухарина и Евгения Преображенского497. Выбор был невелик, однако некоторым читателям он казался вполне достаточным. Слушатель одной из политшкол Петрограда в 1921 году вполне серьезно полагал, что он знаком со многими книгами по истории и теории юношеского движения, так как «интирисуется политикой, а не билитристикой» (так в источнике. – Н. Л.)498. В начале 1920‐х годов библиотеки хорошо снабжались антирелигиозной литературой, привлекавшей легкостью изложения и грубоватым юмором. Газета питерских комсомольцев «Смена» писала в 1923 году: «Книжки против попов ребята берут нарасхват»499. Правда, относительно серьезная атеистическая литература, как, например, «Библия для верующих и неверующих» Емельяна Ярославского, оставалась невостребованной. К ее прочтению, как показал опрос 1924 года, оказался подготовленным лишь один молодой человек, выходец из семьи священнослужителя500. Ему была понятна терминология книги, ее полемический строй.
Одновременно с навязыванием политической литературы власть стремилась отвлечь население от так называемых безыдейных и вредных книг, написанных в детективно-авантюрном жанре. Возрастание их «разлагающего мелкобуржуазного влияния» на подрастающее поколение уже весной 1922 года отметил ХI съезд РКП(б)501. По сути дела, большевики отнесли весь пласт романтическо-приключенческого чтива к разряду макулатуры. Одновременно съезд партии большевиков поставил задачу создать литературу, «которая могла бы быть противопоставлена влиянию <…> со стороны нарождающейся бульварной литературы и содействовать коммунистическому воспитанию юношеских масс»502. Бухарин вообще предложил создать книги о «красных пинкертонах». Идея была поддержана комсомолом. V съезд РКСМ в 1922 году принял решение о подготовке изданий, где будет отражен «весь романтическо-революционный путь – подполье, Гражданская война, ВЧК, подвиги и революционные приключения рабочих, Красной армии, изобретения, научные экспедиции»503. Через несколько месяцев о новом жанре советской литературы говорили уже в местных партийных организациях. В 1923 году петроградские большевики решили «выпустить в свет хотя бы несколько коммунистических пинкертонов, взяв героические моменты из работы хотя бы нашей ЧК или из жизни тех или иных отрядов Красной Армии и в легкой форме преподнести молодежи»504. Поддержала «старших товарищей» и молодежь. Собрание комсомольского коллектива завода «Красный выборжец» в августе 1923 года постановило: «При НЭПе поднимает голову новая и старая буржуазия. Стараясь использовать все возможности, она захватывает в свои руки издания книг и через книги развращает умы молодежи и взрослых. В противовес необходимо создать революционных пинкертонов»505.
Одним из первых попытку осуществить эту идею предпринял бакинский большевик Павел Бляхин. Он написал в 1923 году повесть со знаковым названием «Красные дьяволята». Как утверждал журнал «Красные всходы», орган Закавказского крайкома РКСМ, книга являлась «вкладом, безусловно, ценным, в ту область литературы, о которой наш союз так много говорит, в область так называемой красной романтики»506. Другие попытки оказались менее удачными. Ленинградский писатель и лингвист Лев Успенский с большой иронией вспоминал свою детективную повесть «Запах лимона», написанную совместно со Львом Рубиновичем с намерением «разбогатеть». Неудачными оказались и наспех подготовленные повести Павла Тупикова «Комсомольцы в дебрях Африки», Марка Протусевича и Игоря Саблина «Дело Эрье и Ко» и т. п. Даже не слишком искушенные в литературе молодые люди после публикации в журнале «Смена» книги Протусевича и Саблина писали с возмущением: «Романы печатаются такие, от которых у рабочей молодежи только туман в голове»507.
В целом идея «красных пинкертонов» провалилась, а классическая приключенческая литература перешла в разряд «макулатуры»: в 1923–1924 годах по распоряжению библиотечного отдела Главполитпросвета в крупных городах прошла кампания по изъятию целого ряда книг из библиотек для массового читателя. По словам Надежды Крупской, «это была простая охрана его (читателя. – Н. Л.) интересов»508. По решению Ленинградского губернского отдела народного образования в 1924 году рекомендовалась «к уничтожению сыщицкая и литература приключения: Жюль Верн. Все произведения кроме: „80 000 верст под водой“, „В стране мехов“, „Дети капитана Гранта“, „Путешествие капитана Гаттераса“, „Путешествие к центру Земли“, „15-летний капитан“, „В 80-ть дней вокруг света“. Книги грубые “кровожадные“, пробуждающие жестокость: Буссенар „Капитан Сорви-голова“, Буссенар „Похитители бриллиантов“»509. Параллельно издательство «Молодая гвардия» в конце 1923 года выпустило первые книги из серии «Библиотека комсомольской молодежи» и «Комсомольские писатели». За 1923–1925 годы «Молодая гвардия» издала почти тысячу книг и брошюр тиражом около 13 000 000 экземпляров510. Молодежи предлагалось читать Александра Безыменского, Александра Жарова, Михаила Светлова, Ивана Рахилло и др.511 Во второй половине 1920‐х годов появилось немало талантливых произведений новой волны советских литераторов: Федора Гладкова, Всеволода Иванова, Юрия Либединского, Александра Малышкина, Лидии Сейфуллиной, Александра Серафимовича и др. Но даже у молодых людей современная литература не всегда пользовалась успехом. По данным социологического опроса конца 1920‐х годов, она составляла около 40% всех прочитанных книг