548. Часто к марафету прибегали мелкие карманные воришки. Крупные воровские авторитеты довольно презрительно относились к «нюхарям», считая, что кокаин притупляет реакцию, столь необходимую в их деле. И все же беспризорники, проститутки, преступники разных мастей были городскими маргиналами. Потреблением в частности и «марафета» они маркировали свою асоциальность. Одновременно наркотики начали проникать в стабильные социальные слои, что означало развитие в среде горожан элементов ретретизма.
Протокол административной комиссии Володарского райисполкома о задержании проститутки, распространяющей наркотики. 1923. ЦГА СПб
Довольно широко в 1920‐е годы распространилась подростковая наркомания. Дети из нормальных семей в поисках романтики нередко посещали притоны беспризорников и традиционные места их скоплений. Криминальный мир для части подростков оказывался привлекательнее, чем действительность советской трудовой школы, пионерских сборов и комсомольских собраний. Известный врач-нарколог Александр Шоломович описал в своей книге, вышедшей в свет в 1926 году, следующий случай: «У одной матери сын-подросток, которого все звали „толстячком“, три дня пропадал в каком-то притоне, где его выучили нюхать кокаин. Когда мать нашла его в притоне, она едва узнала своего толстячка: перед ней был оборванный, худой, истощенный человек, весь синий, с провалившимися щеками и глазами, весь разбитый настолько, что у него не хватало сил выйти из притона»549. В годы нэпа к марафету стала приобщаться и рабочая молодежь, которая, по мнению партии большевиков, играла решающую роль в социалистическом преобразовании общества. Пролетаризация кокаинистов, в частности, была следствием контактов рабочих с проститутками, которые не только сами нюхали кокаин, но и торговали им.
Представители правящего класса социалистического общества составляли, по данным 1927 года, почти 70% постоянных потребителей услуг проституток, которые активно торговали марафетом. Ситуация становилась критической: сухой закон способствовал развитию наркомании. Ее всплеск в 1920‐е годы объяснялся не только ретретистскими настроениями, но и тем, что традиционные формы досуга не уживались с запретом на свободную продажу спиртного.
Бороться с наркоманией советская власть начала раньше, чем с пьянством, хотя в Уголовном кодексе 1922 года не было нормативных предписаний по этому поводу. Преступлением, согласно 215‐й статье, считалось «приготовление ядовитых и сильнодействующих веществ лицами, не имеющими на то права», что каралось «штрафом до 300 рублей золотом или принудительными работами»550. В ноябре 1924 года появилось постановление СНК РСФСР «О мерах регулирования торговли наркотическими веществами». Оно запрещало обращение в быту сильнодействующих веществ, в частности кокаина, морфия, героина. Уголовный кодекс РСФСР пополнился статьей, предусматривавшей наказание за изготовление, хранение, сбыт наркотиков – например, лишение свободы сроком до трех лет. Наркоманы в 1920‐х не подвергались в СССР уголовному преследованию. Это было время своеобразной советской филантропии по отношению к так называемым социальным болезням. К их числу в первую очередь относились, конечно, туберкулез и венерические заболевания. Неудивительно, что в 1928 году в СССР действовало 308 туберкулезных и 165 венерологических диспансеров551. Одновременно в стране появились и учреждения для лечения наркозависимых на сугубо добровольной основе. В 1927 году наркодиспансеры работали в Ленинграде, Воронеже, Казани, Саратове и некоторых других городах. Более того, в Москве в 1925 году открылось специальное первое клиническое отделение, пациентами которого стали дети-наркоманы552. К 1928 году работники ряда диспансеров зафиксировали заметное снижение употребления кокаина в Советской России553. Этому отчасти способствовал и налаженный контроль над оборотом наркотиков. В 1929 году в ходе претворения в жизнь постановления ВЦИК и СНК РСФСР «О мерах по борьбе с проституцией» наркоманы были прикреплены к определенной аптеке. Они могли получить и морфий, и кокаин в необходимых для лечения дозах, но только по рецепту наркодиспансеров554. Именно в конце 1920‐х годов в языковом пространстве СССР и появилось понятие «наркомания», которое в «Малой советской энциклопедии» толковалось как «непреодолимое влечение к употреблению различного рода наркотиков». «Борьба с Н<аркоманией>, – подчеркивалось в справочном издании начала 1930‐х годов, – как с социальной болезнью успешно ведется специальными диспансерами»555.
Свертывание нэпа повлекло за собой ужесточение таможенных барьеров. Приток кокаина из‐за границы резко сократился, уменьшилось и потребление морфия. Однако лица, склонные к ретретизму, начали употреблять произраставшие в СССР опийный мак и индийскую коноплю. В 1930‐х годах эти наркотики стали самыми распространенными в СССР. Осенью 1934 года появляется нормативный документ – постановление ЦИК и СНК СССР о запрещении посевов опийного мака и индийской конопли556. Уголовный кодекс РСФСР был дополнен статьей 179а «Незаконный посев опийного мака». В ней указывалось, что выращивание этих культур без соответствующего разрешения наказывается «лишением свободы на срок до двух лет или исправительно-трудовыми работами на срок до одного года с обязательной конфискацией посевов»557. Трудно сказать, остановило ли это наркоманов. Дело в том, что в 1930‐х советские властные и идеологические структуры перестали следить за развитием наркомании в обществе. Не изучались причины, побуждавшие людей искать забвение в наркотических грезах. Не исследовались и социально-психологические характеристики лиц, наиболее склонных к потреблению одурманивающих средств. Не менялась и нормативная база, необходимая для эффективной борьбы с наркоманией. Людей, пораженных этим недугом, как и алкоголиков, стремились обвинить прежде всего во враждебной настроенности по отношению к социалистическому обществу. Об этом, например, свидетельствует следующий случай. В августе 1935 года Ленинградский городской отдел здравоохранения обнаружил пропажу из аптеки Ленметаллстроя «ряда ядовитых веществ»: атропина, кокаина, морфия, героина. Очевидно, что это было дело рук наркоманов, однако задержанных обвинили в покушении на диверсию: якобы они собирались отравить пищу в городской столовой558. Система медико-психологической помощи наркоманам в СССР в 1930‐е годы была почти уничтожена. Однако в подцензурной лексике понятия, связанные с явлением наркомании, укоренились довольно прочно. В первом издании словаря Ушакова (1935–1940) удалось обнаружить десять слов, однокоренных с «наркотиком».
В годы Великой Отечественной войны обострилась ситуация привыкания к наркотическим веществам после тяжелых ранений. Это была общемировая тенденция, но в СССР она активно замалчивалась. Отец, несколько раз лежавший в госпиталях во время войны с последствиями контузии и тяжелейшего почечного недуга, наблюдал тяжелые ломки людей с ампутированными конечностями. Особенно ему запомнился инвалид без обеих ног и его жуткий крик: «Один, всего один!» – мольбу об уколе морфия. Это так напугало отца, что он уже в мирное время терпел тяжелейшие почечные колики, отказываясь от наркотических обезболиваний до последнего предела. К пантопону – аналогу морфия – почти не прибегал, но ранний инфаркт как результат сильнейших болей себе обеспечил. Александр Галич, напротив, приобщился к наркотикам после инфарктов. Юрий Нагибин вспоминал:
Не помню, в каком году Саша начал колоться. Знаю, что это случилось после тяжелейшего инфаркта, когда не было уверенности, что он выкарабкается. Или же после второго инфаркта, последовавшего вскоре за первым. И тогда Саша подсчитал, что ему осталось жить самое большее семь лет. А потом инфаркты зачастили воистину с пулеметной быстротой. Будь это действительно инфаркты, Саша получил бы почетное место в книге Гиннесса как мировой рекордсмен. На моей памяти их было не меньше двух десятков.
Но близкий Саше человек сказал (я уже понял это без него), что жестокие сердечные инциденты, кидавшие Сашу в постель и щедро выдаваемые за инфаркты, случались от резкого повышения дозы морфия. А он делал это всякий раз, когда привычная доза переставала действовать. К морфию же он пристрастился во время своих настоящих инфарктов, сопровождавшихся ужасными болями, которые иначе невозможно было снять559.
В начале 1960‐х, в период разрушения канонов повседневности большого стиля, появилась надежда на возрождение филантропической линии по отношению к наркозависимым. Самостоятельное название – «наркология» – получило направление медицины, представители которого пытались изучать последствия бесконтрольного приема наркотиков и осуществлять лечение людей, ими злоупотребляющих. Слово «нарколог» тоже новообразование 1960‐х годов. Образуется и новое прилагательное «наркологический», в первую очередь употребляющееся со словами «диспансер» и «кабинет»560. Так в СССР возрождались принципы отношения к проблеме наркотиков, существовавшие в годы нэпа и утраченные в эпоху большого стиля. Однако в 1970–1980‐х годах власть вновь перешла к репрессивным мерам искоренения наркомании, полагая, что в обществе «развитого социализма» не существует обстоятельств, способствующих развитию ретретизма. В апреле 1974 года на правительственном уровне был принят указ «Об усилении борьбы с наркоманией». В этом документе, помимо ряда мер, направленных на пресечение распространения наркосодержащих веществ, устанавливалась строгая ответственность за их потребление «без назначения врача». «Наркоманов» наказывали не только штрафами и административным арестом. Вполне реальным было и «лишение свободы на срок до двух лет», и исправительные работы. Кроме того, наркозависимых обязывали проходить принудительное лечение в особых учреждениях. Уклонявшихся от такого явно недобровольного оздоровления отправляли в «трудовые профилактории или лечебно-воспитательные профилактории