<…> Но, разумеется, ничего из этого не вышло, ведь официально считалось, что с этим позорным явлением в нашей стране давно покончено. А потому нет необходимости обращаться к пережитку прошлого»607. За столом у моих родителей Анатолий Георгиевич тоже намекнул на возможные варианты социологического анализа латентной проституции. Но осуществить эти планы ему не удалось. Вскоре Харчев уехал в Москву. В столице его карьера развивалась блестяще. Он создал журнал «Социологические исследования», глубоко интеллектуальное и продвинутое издание. Правда, умер бывший фронтовик Анатолий Георгиевич Харчев не слишком старым человеком, в 1987 году ему исполнилось 66 лет. А через семь лет, в 1994 году, вышла моя книга «Проституция в Петербурге»608.
Эта была, по сути дела, первая историческая монография о торговле любовью в России, написанная отечественными историками. Соавтором текста выступил тогда еще начинающий, а ныне крупнейший исследователь проблем истории церкви Михаил Витальевич Шкаровский. У него к этому времени образовались наработки по истории проституции в советском обществе 1920–1930‐х годов, в первую очередь материалы Центрального государственного архива Санкт-Петербурга. У меня тоже набралось достаточно много документов из только что рассекреченных фондов Центрального государственного архива историко-политических документов Санкт-Петербурга (бывшего Ленинградского партийного архива при Областном комитете КПСС). Кроме того, осенью 1992 года я была вынуждена покинуть Санкт-Петербургский институт истории РАН и начала работать в музее-квартире Сергея Кирова. Свои впечатления от службы в этом учреждении, из которого в начале 1990‐х годов еще не выветрился партийно-номенклатурный дух, я описала в очерке «Ищите женщину, или Размышления в пустой спальне»609. Конечно, должность экскурсовода была серьезным понижением социального статуса. Но за несвойственную мне кротость, выражавшуюся в чтении рекомендуемой начальством литературы, в частности повести Антонины Голубевой «Мальчик из Уржума», написанной в 1936 году, пришло и вознаграждение. В фондах Музея Кирова мне удалось найти хранившиеся там с 1965 года и ни разу не публиковавшиеся ни полностью, ни частично документы – воспоминания дезинфектора врачебно-трудового профилактория для проституток, который почти год возглавляла жена Кирова. Находка убедила меня, что написать книгу о сексуальной коммерции в советском обществе не только необходимо, но и возможно. Однако я сочла важным начать свое повествование не с 1917 года, а с 40‐х годов XIX века. Михаил Витальевич поддержал эту идею, и в результате появилась книга о российской проституции почти за сто лет.
Обложка книги Н. Б. Лебиной и М. В. Шкаровского «Проституция в Петербурге». М.: Прогресс-академия, 1994
Начальной точкой нашего исследования стала дата образования в 1843 году Врачебно-полицейского комитета. С этого момента началась история легальной и регламентированной «торговли любовью» в России. К 40‐м годам XX века, как свидетельствовали советские энциклопедические издания, сексуальная коммерция в СССР была полностью ликвидирована. Это утверждение, конечно же, далеко от истины. Скорее желаемое выдавалось за действительное. О проституции не писали ни публицисты, ни практики – медики и юристы, – ни социологи и историки. После 1985 года ситуация резко изменилась. На советского обывателя обрушилась огромная масса самой разнообразной информации о «путанах, «интердевочках», «ночных феях». Одновременно появились и серьезные исследования юристов, социологов, психологов610. Однако историки по-прежнему не уделяли проблемам проституции должного внимания, хотя именно их вклад в рассмотрение вопроса был важен. Отсутствие ретроспективной картины российской сексуальной коммерции порождало массу легенд и вымыслов. К их числу относятся искаженные представления о «небывалом росте» и размахе торговли любовью в постперестроечные времена. Не знакомый с историей вопроса обыватель переложил вину за оживление института продажной любви на российскую демократию. На самом же деле именно в перестроечное время советские правоохранительные органы наконец ввели хотя бы административную ответственность за проституцию. Уже в мае 1987 года появился указ Президиума Верховного Совета РСФСР. Согласно этому документу, «лица, в отношении которых имеются достаточные основания полагать, что они занимаются проституцией, вызываются в милицию для официального предостережения о недопустимости антиобщественного поведения. К таким лицам в порядке, предусмотренном законодательством Союза ССР и РСФСР, могут быть применены уполномоченными на то должностными лицами органов внутренних дел (милиции) административное задержание, личный досмотр, досмотр и изъятие вещей»611. И все же, судя по довольно странным для правового документа формулировкам, должных способов взаимоотношений с институтом проституции найдено не было. Причиной, как мне представляется, было, в частности, пренебрежение опытом прошлого.
В дореволюционной России даже после образования Врачебно-полицейского комитета занятия проституцией карались как уголовное преступление, наряду со сводничеством и использованием услуг проституток. В эпоху реформ 1860‐х годов уголовное преследование женщин, торгующих своим телом, прекратилось. Проституция стала квалифицироваться как своеобразная профессия, требующая специальной регистрации. Так было законодательно закреплено «терпимое» отношение государства к ремеслу «падших особ».
Рост общедемократических тенденций в стране в начале XX века повлек некоторую трансформацию юридических норм, связанных с проституцией. В марте 1903 года был принят закон о мерах к пресечению торга женщинами. В конце 1909 года Государственный совет и Государственная дума одобрили новый закон, касавшийся проституции. В нем появились положения, заметно расширявшие права публичных женщин, но, конечно, не в общегражданском, а в специфическом, в определенной степени профессиональном смысле. В целом же законы 1903 и 1909 годов рассматривали проблемы проституции в контексте государственного надзора над ней, а следовательно, активной деятельности Врачебно-полицейского комитета. В конце 1913 года либерально настроенная общественность подняла вопрос о необходимости нового закона о борьбе с проституцией. Разработчики правовых положений придерживались аболиционистских воззрений, согласно которым надо было жестоко карать содержателей притонов и тех, кто способствовал вовлечению женщин в проституцию. Сама же проститутка объявлялась полностью невинной жертвой. Предполагалось также уничтожить врачебно-полицейский надзор над проституцией и, следовательно, комитет, его осуществлявший. Однако начавшаяся Первая мировая война и активное сопротивление Министерства внутренних дел затормозили ликвидацию сексуальной коммерции в Российской империи.
События февраля 1917 года оправдали надежды либералов – система регламентации была уничтожена. Прекратила свое существование и легальная проституция. Профессия публичной женщины как специфическая форма трудовой деятельности формально перестала существовать. Однако никуда не исчезли ни женщины, вступавшие в половые связи за вознаграждение, ни потребители их услуг, ни венерические болезни – обязательные спутники проституции. Временное правительство попыталось пройти уже известный путь: в марте 1917 года по аналогии с Врачебно-полицейским комитетом было создано Совещание по борьбе с распространением венерических болезней. Однако Октябрьский переворот прекратил деятельность и этого учреждения.
В советском обществе «торговля любовью» была объявлена порождением предыдущего строя. В новом государстве проблемами проституции стали по отдельности заниматься два ведомства – Комиссариат здравоохранения и Комиссариат внутренних дел. В период Гражданской войны и военного коммунизма со свойственными тому времени «чрезвычайными» бытовыми практиками и нормами большевики придерживались принципов прогибиционизма, в контексте которого уничтожению подлежало не только явление проституции, но и сами проститутки. В августе 1918 года в письме к председателю Нижегородского губернского совета Ленин настоятельно советовал «навести тотчас же массовый террор, расстрелять и вывезти сотни проституток»612. Отсутствие четких правовых положений осложняло работу правоохранительных органов. Часто во время облав арестовывали женщин, случайно оказавшихся в это время на улице и не имевших никакого отношения к сексуальной коммерции. Для оправдания правового хаоса местные органы власти составляли собственные предписания, регламентирующие отношения с проститутками. Так, в 1919 году один из руководителей Петроградского совета Борис Каплун написал специальные тезисы «К вопросу о борьбе с проституцией». В них, в частности, утверждалось: «С коммунистической точки зрения проституция как профессия не может существовать. Это не есть профессия в государстве труда. Торговля своим телом есть дело человеческой совести <…> Нет борьбы с проституцией, а есть борьба с женщинами, у которых нет определенных занятий»613. Такие женщины, независимо от того, торговали они собой или нет, должны были явиться в органы власти для получения работы. За уклонение от явки они подлежали аресту и отправке в женские трудовые лагеря строгого режима.
Идея борьбы с проституцией посредством принудительного труда была довольно популярна в 1918–1920 годах. В мае 1919 года в Петрограде начал функционировать первый в стране своеобразный концентрационный лагерь для женщин. В конце 1919 года появилась и женская трудовая колония со строгим режимом, которую даже в официальных документах называли «учреждением для злостных проституток». Трудотерапия по-пролетарски имела мало общего с существовавшей в Царской России системой социальной реабилитации женщин, желавших порвать с сексуальной коммерцией. Но, несмотря на протесты аболиционистов, такое отношение к проституции возобладало в условиях военного коммунизма и всеобщей трудовой повинности. Проститутка рассматривалась прежде всего как «дезертир труда».