Моральные и филантропические соображения оттеснялись на второй план. В контексте солидарности трудового коллектива и его интересов расценивалось и потребление услуг проституток. «Мужчина, купивший ласки женщины, – заявляла Александра Коллонтай, – уже перестает в ней видеть равноправного товарища»614. Позиция власти закрепляла существовавшее на ментальном уровне смешение понятий проституции как профессионального занятия, сексуальной свободы и супружеской неверности.
Переход к нэпу, возвращение денежного обращения и нормализация быта реанимировали институт коммерции в традиционном виде. Купля-продажа любви вновь стала элементом городской повседневности. Большевики вынуждены были реагировать на реалии жизни. Покончить с проституцией предполагалось после устранения голода, безработицы, детской беспризорности и т. д. Считая проституцию пережитком прошлого, власти не учитывали, что поведение «падших женщин» во многих случаях проявление особых свойств человеческой психики. Большевики не собирались признавать сексуальную коммерцию видом трудовой деятельности.
Позиция власти нашла подтверждение в правовых документах. В принятом в 1922 году Уголовном кодексе РСФСР появились статьи, определяющие наказание за содержание притонов, принуждение к занятиям проституцией, а также вовлечение в сексуальную коммерцию несовершеннолетних. Одновременно с проститутки снималась не только уголовная, но и морально-нравственная ответственность за ее поступки. Неудивительно, что в этой ситуации на улицах городов появилось довольно много женщин, предлагавших секс за деньги. «На панель» вышли и малолетние «жрицы любви». В январе 1924 года «Рабочая газета» писала об обстановке в Ленинграде: «По Невскому гуляет полуребенок. Шляпа, пальто, высокие ботинки – всё как у „настоящей девицы“. И даже пудра, размокшая на дожде, так же жалко сползает на подбородок… „Сколько тебе лет? Двенадцать? А не врешь?.. Идем“. Покупается просто как коробка папирос. На одном углу Пушкинской – папиросы, на другом – „они“. Это их биржа. Здесь котируются их детские души и покупаются их детские тела»615. Жизнь женщин, зарабатывающих торговлей собственным телом, как и до революции, была связана с пьянством, наркоманией, криминальным миром616.
Социалистическое государство, вынужденное соприкасаться с сексуальной коммерцией, заняло непримиримую позицию по отношению к потенциальным ее потребителям. В дореволюционной России законодатель тоже, конечно, не поощрял развитие проституции, но относился к ней «терпимо». Действовавшая система социальной реабилитации «падших женщин» гарантировала некие права проституток при условии легализации их занятий. Одновременно потребитель сексуальных услуг имел медицинские гарантии при контактах с женщинами, состоявшими на врачебно-полицейском учете.
Логично предположить, что в советской действительности, когда потребителям проституции юридически отказывали в каких-либо правах, женщина, вовлеченная в сексуальную коммерцию, могла рассчитывать на некие привилегии, позволявшие вернуться к нормальной жизни. Действительно, в годы военного коммунизма ряд врачей-венерологов по примеру Врачебно-полицейского комитета попытались развернуть реабилитационные мероприятия, направленные на социальную адаптацию проституток, желающих порвать со своими занятиями. В конце 1919 года появился центральный орган, занявшийся медико-социальными проблемами «продажной любви», – межведомственная комиссия по борьбе с проституцией. В декабре 1922 года был опубликован циркуляр ВЦИК, положивший начало государственной благотворительной помощи проституткам во всероссийском масштабе. В Москве появился Центральный совет по борьбе с проституцией во главе с народным комиссаром здравоохранения Николаем Семашко.
Самой ощутимой благотворительной инициативой стало налаживание медицинской помощи женщинам, страдавшим венерическими заболеваниями. Первые бесплатные вендиспансеры появились в 1923–1925 годах. Особой известностью пользовалось учреждение, открытое в Ленинграде на базе знаменитой Калинкинской больницы. В 1927 году повсеместно стал претворяться в жизнь циркуляр Центрального совета об организации трудовых профилакториев при вендиспансерах. Первое такое учреждение появилось в Москве в конце 1924 года. Женщины приходили сюда добровольно. Их обеспечивали бесплатным жильем, питанием, предоставляли возможность вылечиться от сифилиса, гонореи и других болезней. Решившая порвать со своим ремеслом проститутка могла находиться в профилактории полгода, затем ее трудоустраивали – в основном на фабрики и заводы. С 1927 года лечебно-трудовые профилактории начали возникать повсеместно. Однако благотворительная деятельность при отсутствии законодательства, квалифицировавшего признаки поведения женщины как проститутки, привела к тому, что в погоне за льготами некоторые безработные или просто малообеспеченные особы выдавали себя за «жриц любви». В Ленинграде весной 1929 года из 15 заявлений с просьбой о размещении в лечебно-трудовом профилактории 7 были отклонены ввиду того, что у их подательниц «признаков проституции нет»617.
Деятельность профилакториев расширялась. Но статус таких лечебно-воспитательных учреждений на рубеже 1920–1930‐х годов начал меняться: медиков в их руководстве постепенно вытесняли партийные функционеры. Самый яркий пример этого процесса – история, которую мне удалось реконструировать на основе находок в фондах Музея Кирова. С весны 1929 года лечебно-воспитательным заведением для проституток в Ленинграде стала заведовать жена главы городских коммунистов Кирова – Мария Маркус. Ранее нигде не работавшая и, судя по всему, психически нездоровая женщина проявляла завидное рвение. Она задерживалась в профилактории до глубокой ночи, и Киров часто заезжал за ней на машине. Он явно потворствовал занятиям жены. Под непосредственным контролем Кирова в октябре 1929 года Ленинградский обком ВКП(б) принял специальное решение «О борьбе с проституцией», на основании которого контингент профилактория был расширен до 300 человек. Впоследствии предполагалось довести число пациенток до 1000! Такая гигантомания, вполне созвучная с «громадьем» общего плана построения социализма, полностью исключала сугубо индивидуальный подход к женщинам, решившим стать на путь исправления и желавшим излечиться от венерических заболеваний. Наилучшим приемом работы с контингентом профилактория, судя по воспоминаниям бывшего дезинфектора учреждения Дмитрия Шамко, Маркус считала «большевистское слово и примеры из жизни революционеров». Она старалась вовлечь подопечных в активную политическую жизнь: демонстрации, митинги, собрания. 1 мая 1929 года она даже вышла во главе колонны профилактория на манифестацию. Однако эти приемы воспитания, не содержавшие никаких медико-реабилитационных элементов, не принесли плодов. Бывших проституток явно раздражали увещевания Маркус, особы немолодой, кроме того принадлежавшей к элитарным слоям большевистского общества. Это приводило к эксцессам, пациентки профилактория скандалили, вели себя вызывающе, нередко пьянствовали618. Маркус, конечно, не была готова к подобным ситуациям ни эмоционально, ни профессионально. Летом 1930 года в Ленинград приехал Григорий Орджоникидзе. Под его давлением супруга Кирова покинула профилакторий, работа в котором сильно расшатала ее психическое здоровье.
В 1920‐х годах, которые можно назвать своеобразной «советской эрой милосердия», были и попытки возродить некоторые формы общественной благотворительности. В сентябре 1929 года один из постоянных авторов журнала «Вестник современной медицины» заявил: «Мы в конце концов приходим к единственному выходу – необходимости создания общества, имеющего целью борьбу с проституцией»619. В некоторых городах при фабрично-заводских профсоюзных и комсомольских организациях появились ячейки по борьбе с проституцией. В них записывали всех подряд на основе так называемого коллективного членства. В Ленинграде, согласно постановлению бюро секретариата обкома ВКП(б) от 7 октября 1929 года, было решено «привлечь к борьбе с проституцией широкую пролетарскую общественность и, главное, рабочую молодежь»620. На молодых людей возлагалась обязанность выслеживать женщин, торговавших собой, и направлять их в трудовые профилактории. Попытки мобилизовать обычных людей на борьбу с проституцией оказались неэффективными. Работа государственной благотворительности – лечебно-трудовых профилакториев для проституток – оказалась более действенной. В Москве в 1926 году после пребывания в профилакториях города к прежнему ремеслу вернулось всего 35% женщин. В дореволюционной России эта цифра была вдвое больше621. В 1929 году лечебно-трудовые профилактории имелись уже в 15 городах страны. Но к этому времени советское милосердие начало претерпевать серьезные изменения. Филантропия уступила место репрессивной политике.
Летом 1929 года, после принятия постановления ВЦИК и СНК РСФСР «О мерах по борьбе с проституцией», начался явный переход к насильственному уничтожению института «продажной любви». В документе, конечно, перечислялись и социально-реабилитационные мероприятия, направленные на «усиление охраны труда женщин, создание условий для получения ими квалификации, обеспечения работой» и т. д. Но важнее была идея постановления о необходимости «приступить в 1929–1930 году к организации учреждения трудового перевоспитания для здоровых женщин, вовлеченных в проституцию или стоящих на грани таковой (трудовые колонии, мастерские, производственные мастерские и пр.)»622. Подозреваемых в занятиях проституцией женщин отправляли в подобные заведения принудительно, во внесудебном порядке. Это был мощный и, что самое важное, законодательно закрепленный удар по советскому милосердию.