помогло народным ремеслам XIX – начала XX в. выдержать и конкуренцию с фабричным производством, и давление низкопробного ярмарочного кича. Благотворным было и влияние традиционного русского лубка на лубочный театр XIX в., а опосредованно – и на эстетику, стилистику, сценографию вообще русского театра XIX столетия.
Выше мы говорили о том, как постепенно в XIX – начале XX в. уступали свои позиции многие русские народные промыслы, прежде всего под давлением конкуренции фабричной. Однако был на Руси такой вид народного искусства, который, во всяком случае в этот период, не только не пострадал от такой конкуренции, но и выиграл. Речь идет о народных мастерах ковки по металлу, знаменитых российских кузнецах-левшах.
В XIX в. почти в каждой русской деревне была кузница, а в ней кузнец, обладавший большим или меньшим талантом, но в любом случае имевший навыки, знавший приемы работы, сохраняемые долгие века и передаваемые из поколения в поколение. В то же время на многочисленных уже к этому времени частных и государственных заводах и фабриках сложились целые поколения мастеров работы по металлу. Когда речь идет, например, о XIX в. в провинциальном портрете трудно провести грань между искусством «ученым», профессиональным и народным, ковка и литье – все-таки ремесла, дело народного мастера, где бы он ни работал, в маленькой кузне или на большом уральском заводе. В XIX в. искусством литья по металлу особо славились на Урале Глинский и Кусинский заводы, а также, хотя и в меньшей степени – Билимбаевский и Теплякова. Что здесь только не отливали: ажурную садовую мебель, посуду, отопительные приборы, осветительную арматуру; славились заводы и своим так называемым кабинетным литьем, когда изготовлялись скульптуры малых форм, рамки для фотографий, подчасники (ныне и слово-то это забылось!), чернильные приборы, вазы, шкатулки. Выполненные в разных авторских манерах, в разных стилях, существовавших на каждом из заводов, эти предметы отражают различные художественные направления, существовавшие в русском декоративно-прикладном искусстве второй половины XIX – начала XX в. Широко шла по стране слава таких мастеров, как Пермин, Хорошеин, Самойлин, Тепляков. Наибольшим авторитетом в конце XIX в. пользовался Каслинский завод – и в стране, и на международных ярмарках, задавая тон и уровнем своих вещей, и производственной мощностью. Вторым по значению долгое время оставался Кусинский завод. Успех же каслинцев объяснялся не только мастерством литейщиков и формовщиков, но и качеством местного чугуна – пластичного, легко льющегося. Однако решающим стал момент использования для отливок моделей высокопрофессиональных русских и зарубежных скульпторов, которое лишило производство элементов самодеятельности и сделало особой частью декоративно-прикладного искусства. Расходящиеся в десятках экземпляров по России, продававшиеся на ярмарках и в специальных магазинах, относительно дешевые по сравнению с бронзой и потому быстро раскупавшиеся, каслинские вещи, по сути, пропагандировали скульптуру того времени. Все верно, и однако ж жаль именно той «самодеятельности», которую в конце XIX в. утратило каслинское литье. В то же время нельзя не признать следующее: процесс был объективный, остановить его было нельзя, и хорошо уже то, что сохранились и традиции литья, и сами мастера.
Из глины и металла, кости и дерева, льна и бересты на протяжении столетий создавались в народе истинные произведения искусства. Как бы ни менялась окружающая мастеров жизнь, какое бы влияние на народные промыслы ни оказывали фабричное производство или социальные революции и экономические реформы, народные промыслы в России, кажется, были и будут всегда. Обычные вещи, но созданные руками народных мастеров, – прялка или миска, ружье тульское или литье каслинское, роспись мстерская или поднос жостовский, – не оставляют человека равнодушным и вносят в жизнь праздник, красоту, радость.
Сегодняшнему читателю важно понять не только истоки народных ремесел, как забытых, так и доживших до конца XX столетия, не только взаимосвязь «ученого» и народного искусства, но и внутренний, духовный мир мастеров, у которых руки знают свое ремесло, а душа открыта прекрасному. Сегодня народное искусство из утилитарного перерождается в чисто прикладное. Все стали понимать, что душе эти вещи дают во много раз больше, чем обиходу.
Своя история есть у каждого народа, населяющего нашу страну, у каждого есть и свои знаменитые промыслы, ремесла. Мы здесь рассказали преимущественно о традиционно русских, ибо в XIX в. именно они в наибольшей степени отражали социально-экономические и социокультурные проблемы, решаемые государством Российским и именно они в наибольшей степени воздействовали и на культурную ситуацию в Российской империи, находясь в тесном соприкосновении с «ученым», профессиональным искусством, с одной стороны, и преодолевая влияние развития фабрично-заводского производства – с другой.
До нас дошел лишь отраженный свет народного искусства прошлых веков, и дошел в своеобразном преломлении века XIX. Многое в народном традиционном искусстве сохранилось до нашего времени благодаря благотворительной подвижнической деятельности российской интеллигенции и меценатов XIX в. И этим нам сегодня интересен век XIX, ставший своеобразным духовным мостом между искусством и культурой XXI в. и веками, скажем, XIV–XVII. Как будто бы в общем контексте нашей истории век как век. Однако без него наша история не будет полной. И на представленной модели народного искусства мы вновь видим связь времен и закономерность многих процессов, казалось бы, незаметно и подспудно развивавшихся в нашем обществе.
Портрет в контексте истории. ГосудариНИКОЛАЙ II (1868–1918), ЕГО ДРУЗЬЯ И ВРАГИ НА РУБЕЖЕ ВЕКОВ
Политическая интрига
20 октября 1894 г. умирает от болезни почек Александр III.
Николай Александрович из великого князя и наследника становится царем. Со всех концов России в его адрес посыпались петиции с просьбами о реформах. Города и земства, дворяне и предприниматели, интеллигенция и крестьянство. России казалось, что вместе со старым императором в небытие уйдет установленная им реакция, вернутся времена либеральных реформ Александра II.
Ждали первое публичное выступление императора. Спустя три месяца, 17 января 1895 г. в Зимнем дворце состоялся большой прием по случаю бракосочетания императора с принцессой Алисой Гессенской. Были приглашены депутации от дворянства, земств, городов и казачьих войск.
Мечтами жили недолго. «Пусть все знают, – подчеркнул Николай II, – что я… буду охранять начало самодержавия также твердо и неуклонно, как охранял его мой незабвенный покойный родитель».
Вскоре стало ясно, и кто является «серым кардиналом» государя, истинным автором его выступлений (говоря современным языком – спичрайтером) – обер-прокурор Святейшего Синода К. П. Победоносцев, сторонник сохранения традиций неограниченного самодержавия.
Казалось бы, что тут плохого, коли государство Российское уже сотни лет существовало именно в форме неограниченной власти монархии, и при этом империя расширялась и богатела?! Однако проблема в том, что к концу XIX в. именно как форма государственной власти неограниченное самодержавие перестало соответствовать общественным потребностям.
Тогда возникает вопрос – как «застой» политической структуры совмещался с бурным развитием экономики и «серебряным веком» в искусстве? Классический вопрос, сформулированный в свое время еще Вольтером и столь полюбившийся позднее «безумному» Чаадаеву: «Можно спросить, – писал Вольтер, – каким образом среди стольких потрясений, гражданских войн, заговоров, преступлений и безумий в Италии, а потом и в прочих христианских государствах находилось столько людей, трудившихся на поприще полезных или приятных искусств».
Развитие шло, как это не раз бывало, не «благодаря», а «вопреки» существующим политическим структурам. Впрочем, и благодаря тоже, – неистребимому российскому изобретательству, предпринимательству, находчивости тысяч и тысяч «левшей», благодаря соборности, нравственности, человечности одухотворенного православием искусства.
Все на Руси было: талант народа и богатство земли. Свободы не хватало. Уже в середине XIX века стало ясно: сохранять далее крепостное право и другие атрибуты феодального общества невозможно. И государство Российское вступило на тропу реформ с целью хоть как-то модернизировать страну, снять хотя бы некоторые препятствия на пути буржуазного развития.
Ряд реформ был осуществлен в 60-70-е гг. XIX в.: было отменено крепостное право, введены городское и местное самоуправление, реорганизованы армия и флот, проведена судебная реформа. Как бы ни были непоследовательны и робки реформы второй половины XIX в., они дали толчок быстрому развитию капиталистических отношений, становлению буржуазных социальных структур. Прорыв в одной сфере тянул за собой другие, взаимосвязанно развивались строительство железных дорог и горнодобывающая промышленность, изобретательство и металлообработка, сельскохозяйственное производство и пищевая промышленности, росли города, создавались целые промышленные районы…
Непоследовательность же мер строительства экономики на рубеже XIX–XX вв., ко времени восшествия на престол Николая II, лишь усугубила внутренние противоречия. С одной стороны, уже работал комплекс поощрительных мер – благоприятствующие таможенные тарифы, выгодные казенные заказы, гарантированные железнодорожные займы, а с другой – сохранение помещичьего землепользования и обезземеливания крестьян во многом тормозили позитивные процессы в экономике. Если к этому добавить «робость» политических реформ, и как результат – ограниченность политических свобод, произвол чиновничьей бюрократии, сохранение сословных привилегий, различные формы национального неравноправия и социального гнета…
Великие реформы середины XIX в. породили контрреформы конца века. Известно и выражение: 1861 г. породил 1905.
Рубеж веков был отмечен развитием реформистских и даже революционных настроений среди многих активных членов общества.
Вот почему можно уверенно утверждать, что если у Николая II и были сильные враги, то это были не столько Плеханов или Ленин, эсеровские террористы или неистовый реформатор П. А. Столыпин (Николай Александрович всех перечисленных считал своими противниками), сколько сам Николай II с его непоследовательностью, своеобразной интеллигентностью, жесткостью нерешительного, несильного правителя, «мягкого реформатора…». Удивительно, но факт – этот государь был реформатором и контрреформатором одновременно… 1902, 1903, 1904, 1905 годы.
Непрекращающиеся стачки, демонстрации, забастовки, их подавление. Убитые и раненые. Захват земель безземельными крестьянами, разгром барских усадеб. Розги и выстрелы. Подавление «аграрных беспорядков». Экономические и политические требования рабочих.
Активизация революционных партий. Убитого эсером С. Балмашовым министра внутренних дел С. Д. Сипягина сменяет В. К. Плеве, который, по определению С. Ю. Витте, был «бессовестным полицейским», широко применявшим в борьбе с революционерами провокации и крутые жандармские методы. Эсеры добрались и до него: в 10 утра 15 июля 1904 г. брошенная бывшим студентом Московского университета Е. Сазоновым бомба разнесла министерскую карету в щепу…
Жестокие меры сверху, жестокие меры снизу. Непоследовательные реформы не давали выхода из кризиса, индивидуальный террор также вел в тупик.
Тем временем в государстве Российском все более влиятельной становилась третья сила. Общая радикализация российской жизни дала толчок развитию либерального движения.
Уже в конце XIX в. заявили о себе в качестве оппозиции органы местного самоуправления – земства. Россия этой эпохи знает примеры замечательного служения народу и государству. И не подвигами на государственной службе, не вольным хождением «в народ», не звонкими полуреформами и громкими эсеровскими взрывами остались в памяти России сын графа А. А. Волкенштейн, ставший простым земским врачом, или потомок княжеского рода Д. И. Шаховской, работавший учителем в земской школе. Мыслящим и совестливым россиянам открылся иной путь служения Отечеству – скромным созидательным трудом в российской глубинке.
Либералы, земцы, среди которых были и крупные помещики, дворяне создают в 1899 г. нелегальный кружок «Беседа», ставящий целью «пробуждение в России общественного мнения». Было среди них девять князей, восемь графов, два барона. Они не друзья самодержцу, они в оппозиции к существующей государственной власти, но они открыты и к сотрудничеству с ней!
Государь протянутую руку оттолкнул. Неудивительно, что к началу века (1902–1903 гг.) возникшие на базе нелегальных либерально-демократических кружков «Союз освобождения» и «Союз земцев-конституционалистов» выступают не только за введение в России конституции, но и за свержение самодержавного режима.
Итак, демократическая интеллигенция и молодой класс предпринимателей-капиталистов, как противники тормозящего развитие России самодержавия, – противники и Николая Александровича Романова.
Кто же в те годы ходил в «друзьях» государя? Обратимся к книгам современников, очевидцев, непосредственных участников событий, – к «Истории моей жизни» Г. А. Гапона, «Отрывкам из воспоминаний» директора департамента полиции А. А. Лопухина, «Дневнику» жены министра внутренних дел князя П. Д. Святополка-Мирского – Е. А. Святополк-Мирской, уже не раз упоминавшемуся трехтомнику С. Ю. Витте «Воспоминания» и книге В. Л. Бурцева «В погоне за провокаторами».
Добрый, мягкий по характеру Николай II далеко не всегда сам являлся инициатором контрреформ, реакционных правительственных решений, репрессивных мер. Однако друзей он часто искал среди «радикалов», поддержку видел в репрессивном аппарате, опирался нередко на людей неярких, безынициативных (отсюда, например, неприятие П. А. Столыпина), а если и талантливых по-своему (как С. В. Зубатов), то талант отдавших неблагим целям.
Начальник Московского охранного отделения С. В. Зубатов был человеком не только талантливым, но и искренно преданным государю и самодержавному строю. Он-то и придумал план спасения самодержавия, получивший известность как «политика полицейского социализма».
Если бы удалось осуществить хотя бы половину обещанных Зубатовым реформ, возможно, развитие России пошло бы иным путем, однако «зубатовское общество» было уязвимо своей связью с тайной полицией. Словом, идея хорошая, но… В 1902 г. переведенный с повышением в Петербург С. В. Зубатов при поддержке министра В. К. Плеве начинает реализацию еще одного плана спасения самодержавия – через рабочую организацию, вдохновляемую священником петербургской пересыльной тюрьмы Георгием Гапоном.
Главная идея Г. Гапона – «примирение» самодержавия с рабочим классом на основе создания фабрично-заводских организаций, «где бы Русью, настоящим русским духом пахло, оттуда бы вылетели здоровые и самоотверженные птенцы на разумную защиту своего царя, своей Родины и на действительную помощь своих братьев-рабочих». 25 февраля 1904 г. правительством был утвержден устав нового рабочего общества «Собрание (клуб) русских фабрично-заводских рабочих». К началу 1905 г. общество уже насчитывало свыше 10 тыс. человек.
Тем временем активизировались друзья царя и среди аристократов: заручившись поддержкой матери царя – Марии Федоровны, после убийства эсерами ненавистного всем Плеве, они убедили государя назначить на пост министра П. Д. Святополк-Мирского, который объявил себя «сторонником единства власти и общества».
В 1905 г. в Москве был выпущен прелюбопытнейший сборник с красноречивым названием: «Повеяло весной»: Речи г. министра внутренних дел князя П. Д. Святополк-Мирского и толки о них прессы». Можно себе представить, какой музыкой звучали для аристократов-фрондеров, интеллигентов-либералов и земцев слова из первой же опубликованной речи нового министра! «Административный опыт, – заявил он, – привел меня к глубокому убеждению, что плодотворность правительственного труда основана на искренне благожелательном и истинно доверчивом отношении к общественным и сословным учреждениям и к населению вообще».
Так в России началась очередная оттепель. «Повеяло весной»! Возвращались ссыльные, стала мягче цензура, перестали преследовать вольнодумцев-земцев.
Нет, впрочем, оснований думать, что инициатором «эры либерализации» был один государь. Весна началась, скорее, вопреки его желаниям. Действительно, человек он был добрый и безусловно желал Отечеству добра, но, как замечает в «Дневнике» жена нового министра Е. А, Святополк-Мирская, «хуже нет, когда слабый человек хочет быть твердым».
При этом царь был искренне убежден, что в России «перемен хотят только интеллигенты, а народ этого не хочет».
Это была полуправда. Хотел перемен и народ. Умеренные же и радикалы из «Союза освобождения» конституцию уже не просили, а требовали. Интересно, что программа Союза предполагала проведение ряда экономических реформ «в интересах трудящихся масс».
В России активизировалось конституционное движение. Участвовали в нем и друзья, и враги Николая П. Объединяла всех их вера в возможность эволюционного, реформистского движения. Такие настроения были характерны не только для либералов, но и для значительной массы пролетариата, пока что словно бы со стороны наблюдавшего за волнами конституционного движения.
В одном из своих публичных выступлений писатель-демократ В. Г. Короленко произнес пророческие слова: «Перед русской общественностью вырисовываются контуры будущего, а каково оно будет – это зависит от степени сознательности общества», Однако «степень сознательности» – и общества, и государственной власти – оказалась неадекватной эволюционному, реформистскому пути развития. На смену конституционному движению шла борьба с самодержавием в неконституционных формах.
Князь Святополк-Мирский уходит в отставку, предупредив царя, что Россия – накануне революции: «Если не сделать либеральные реформы и не удовлетворить вполне естественные желания всех, то перемены будут уже в виде революции».
Ему вторит С. Ю. Витте: «Я высказывал свое решительное мнение, – отмечал он позднее в «Воспоминаниях», – что вести прежнюю политику реакции совершенно невозможно, что это приведет нас к гибели».
Некоторым приближенным, вопреки влиянию не способного поступиться принципами самодержавия К. П. Победоносцева, удалось убедить государя в неизбежности реформ. «… Все… были взволнованы мыслью о новом направлении государственного строительства и государственной жизни», – записывает С. Ю. Витте.
Однако «слабый» император и тут проявил если не силу, то упрямство. Указ о политических реформах, представленный в итоге Сенату, был усечен им до полной потери смысла. Сохраняя самодержавие в чистом виде, он обещал «неустанно заботиться о потребностях страны».
«Но что же можно с таким человеком сделать? – воскликнем вместе с бывшей «госпожой министершей» Е. А. Святополк-Мирской. – Всех своих министров в дураках оставил, потихоньку от них меняет то, что сообща решили». Поистине, абсолютная власть в любой ее форме России противопоказана. Абсолютизм, самодержавие как форма власти был обречен. Монархию могли бы спасти конституция, реформы. Без них для революции было достаточно искры…
Самоуверенность не покидала Николая II вплоть до января 1905 г. За пять дней до начала революции он продолжал считать: не все реформы России нужны!
Не по своей воле, а под давлением революции он был вынужден подписать манифест от 17 октября 1905 г., что означало, как писал меньшевик А. Пармус в 1906 г. в книге «Россия и революция», «капитуляцию старого образа правления. С тех пор его нет. Он не существует как государственный порядок».
Враги царя торжествовали. Друзья царя (за редким исключением) ликовали. Ибо те и другие были убеждены, что реформы спасут и Россию, и монархию.
Опечален лишь сам государь. Преданнейшему из друзей Д. Ф. Треневу он писал с сожалением: «Да, России даруется конституция. Не много нас было, которые боролись против нее. Однако поддержки в этой борьбе ниоткуда не пришло, всякий день от нас отворачивалось все большее количество людей, и в конце концов случилось неизбежное». Царь был убежден в том, что радикальные реформы могут привести к революции.
Любая историческая аналогия условна, тем более, если речь идет о событиях и людях разных стран и эпох. Тем не менее, читая сочинение Стефана Цвейга «Мария Антуанетта», нельзя не удивиться сходству не только в судьбах, но и в характерах французской королевской четы Людовика XVI и Марии Антуанетты и четы российской императорской – Николая II и Александры Федоровны. И не только (и не столько) поражают общие детали их биографий, факты, свидетельствующие о странном влиянии царственных жен на правивших великими державами мужей; причины появления всевластных фаворитов, не обладавших в глазах народа и малыми достоинствами, вызывавших ненависть, провоцирующую бунты и революции…
Куда интереснее и полезнее попытаться вместе с талантливым писателем-психологом разобраться в причинах взлета и падения людей «ординарного характера»(а именно так определил Цвейг жанр своего произведения), какими, безусловно, были обе правившие своими странами в предреволюционные эпохи супружеские пары.
После страшной гибели обеих супружеских пар в мировой историографии не было недостатка ни в огульном их охаивании, ни в безоговорочном и истеричном прославлении. Обе четы незаслуженно объявляли злодеями, чудовищами, палачами своего народа, предателями интересов своих стран. И так же чрезмерно возвеличивали.
«Психологическая правда как всегда находится где-то посередине», – пишет С. Цвейг. Ни императорская семья Романовых, ни королевская – Бурбонов не представляла собой ни союза двух святых, ни «союза жестокой бездарности с распутной девкой». «Эти образы выдуманы реализмом и революцией», – замечает мудрый Цвейг. Это были ординарные характеры, а вовсе не герои своего времени.
Однако История, – пишет С. Цвейг, – это великий демиург, вовсе не нуждается в героическом характере главного действующего лица разворачиваемой ею потрясающей драмы. Чтобы возникла трагическая напряженность, недостаточно только одной исключительной личности, должно быть еще несоответствие человека своей судьбе. Ситуация может стать драматической, когда выдающийся человек, герой, гений вступает в конфликт с окружающим миром, оказавшимся слишком узким, слишком враждебным тем задачам, которые этот человек в состоянии рушить.
Однако трагическая ситуация возникает и в тех случаях, когда ничем не примечательный или даже слабый характер оказывается в чрезвычайных условиях, когда личная ответственность подавляет, уничтожает его, и, пожалуй, по-человечески, эта форма трагического представляется наиболее волнующей. Средний характер по природе своей предназначен к мирному укладу жизни, он не хочет, он совсем не нуждается в большой напряженности, он предпочел бы жить спокойно в тени, в безветрии, при самом умеренном накале судьбы. Он не стремится к исторической ответственности, напротив, бежит ее, он не ищет страданий, они сами находят его, не внутренние, внешние силы побуждают его быть более значимым, чем это присуще ему.
Говоря словами Цвейга, жизнь не только Людовика XVI и «королевы рококо» Марии Антуанетты, но и «последних Романовых» является «убедительным примером того, как часто может судьба взять в оборот такого среднего человека, как может она грубой силой заставить его оказаться выше своей посредственности».
Это уже речь не о жизни наших героев, а о их смерти. Цвейг показывает, пишет известный литературовед В. Адмони в эссе «Необыкновенная обыкновенность», предваряющем публикацию журнального варианта книги С. Цвейга, что Мария Антуанетта, лишившись короны и приближающаяся к гибели, «становится подлинной королевой». При этом писатель опирается на свидетельства очевидцев, на судебные протоколы и особенно… на рисунок Давида, запечатлевший Марию Антуанетту в тот момент, когда ее вели на казнь. Однако не меньше свидетельств того, сколь мужественно, достойно, «царственно» вел себя другой человек «ординарного характера» в аналогичной ситуации, – Николай Александрович Романов – после отречения, в ссылке, в момент убийства…
Драма невыдающейся личности (при этом прекрасного, чистого человека), возведенной на вершину, трагедия ординарного характера в неординарной ситуации…
Ни Бурбоны, ни Романовы не были палачами, не были и бездарностями. «Даже Конвенту, их обвинителю, очень трудно было объявить этого «беднягу» (Людовика XVI) тираном и злодеем; ни грамма коварства нет ни в одном из них и, что обычно для большинства заурядных характеров, нет никакой черствости, никакой жестокости, нет ни честолюбия, ни грубого тщеславия». Вспомним эмоции Николая II в момент отречения: не равнодушие к судьбе России видится в них, а лишь печальное и отстраненное равнодушие к своей судьбе венценосца.
Ординарные личности и не могли внутренне измениться, не смогли трагически возвышенной эпохе противопоставить такую же возвышенность сердца: пожалуй, знали, как следует умереть достойно, но ярко, героически жить – они не смогли. Каждого, в конце концов, настигает его судьба, хозяином которой ему не дано быть.
В любом поражении есть смысл и вина. Гете мудро определил их в отношении Марии Антуанетты и Людовика XVI:
В грязи валяется корона.
Метла повымела весь дом.
Король бы не лишился трона.
Будь он и вправду королем.
В полном смысле слова относится «формула Гете» и к последним Романовым…
Более ста лет не стихают споры о Николае П. Сложилась огромная историография. Написаны десятки романов, сняты фильмы. Личность последнего российского императора по-прежнему привлекает внимание. Как человек он имел немало достоинств. Император обладал незаурядной памятью: обходясь даже без секретаря, помнил «движение документов» по департаментам, внимательно изучал все документы, необходимые для принятия государственного управляющего решения; свободно владел французским, английским и немецким, причем английским так хорошо, что разыграл однажды профессора Оксфордского университета, выдав себя за англичанина; прекрасно ездил верхом, грациозно танцевал, был отличным стрелком.
По примеру многих образованных людей своего времени, он вел дневник, куда скупо и объективно заносил краткие сведения о прожитом дне, об официальных встречах, как бы для истории, для архива. Дневнику Николая Романова недоставало живости языка его писем (сохранилось их немало и они дают представление не только о скрытой в дневниках от постороннего взгляда эмоциональности монарха, но и о хорошем владении им русским литературным языком, определенных литературных способностях), и он стал подлинной золотой жилой для его недоброжелателей. В молодости будущий император еще и на коньках катался, играл в мяч, мог провести время за живой беседой в ресторане, в гостях, слушал оркестр народных инструментов с балалайками. Очень любил театр – особенно оперу, балет. Бывал не только на спектаклях, но и на генеральных репетициях. Причем ему, естественно, и в голову не приходило как-то вмешиваться в художественный процесс, ибо бывал он там исключительно как благодарный зритель.
Вслед за отцом, Александром III, Николай II особенно любил музыку П. И. Чайковского. Сам участвовал в спектаклях на английском, немецком, французском языках (современникам запомнилось его участие в «Венецианском купце»). Из опер более всего любил оперы «Евгений Онегин» и «Борис Годунов». Рассматривался даже вопрос о его участии в небольшой роли в спектакле «Евгений Онегин».
Разумеется, все это было во времена юности, когда Николай Александрович был лишь цесаревичем. Но любовь к музыке, театру осталась на всю жизнь. Так, иногда он слушал свою любимую оперу «Пиковая дама» даже… по телефону, не выходя из дворца, просто позвонив в театр, на сцену. Он любил и чисто мужские дела – охоту, спорт. Любил армию и гордился званием полковника русской армии, пожалованным ему еще отцом. Сам себе «следующего звания» не присвоил. Непритязательность в быту, умение переносить физические трудности снискали ему любовь и уважение товарищей по Лейб-гвардии Конному полку, в котором он 19-летним юношей командовал эскадроном на летних маневрах. Он полностью разделял трудную походную жизнь и досуг офицеров полка. Не был сухарем, увлекался женщинами, был искренним и нежным поклонником (роман с Матильдой Кшесинской – это не история развратных похождений цесаревича, а роман о любви), после женитьбы на Алисе Гессенской стал нежным, заботливым и верным мужем, необычайно заботливым и внимательным отцом (и тут перед ним был отличный пример – его отец Александр III). Словом, обычные человеческие черты. Личность скорее привлекательная, вызывающая симпатию.
Сегодня объективные историки, как у нас в стране, так и за рубежом, вне зависимости от своих политических взглядов и симпатий, признают, что в личной жизни Николая вполне можно было бы назвать «глубоко порядочным человеком». Исторических доказательств его личного обаяния, образованности, любви к семье, глубокой христианской веры и гордости за Отечество, русского патриотизма хватает с избытком. Впрочем, соглашаясь с высокими нравственными характеристиками Николая II, ряд историков утверждают, что личные качества второстепенны, когда речь идет о людях, управляющих государством, ибо их «проверка на величие» заключена не в сфере их частной жизни и не в добрых намерениях, а в их делах. Если говорить о делах, то Николая II действительно нельзя признать великим, как Петра I, или Грозным, как Ивана IV.
И вот еще один исторический парадокс: не Петра или Ивана, проводивших свои реформы кнутом и мечом, с морем крови, назвал народ «кровавым», а мягкого и доброго Николая II, постоянно противившегося жестокости. При этом существует достаточно фактов, свидетельствующих, что ни в Ходынке, ни в «кровавом воскресеньи», ни в ленском расстреле он лично виновен не был. Такие эксцессы неизбежны в любом государстве и далеко не всегда виновен в них правитель. Сам Николай Александрович как-то признался в беседе: он действительно самодержец, решения волен принимать самостоятельно, но он совершенно не в силах проследить за реализацией этих решений на просторах гигантской России…
Есть и еще один аргумент в пользу «смягчения» приговора Николаю Романову: никто не сможет сказать сегодня, насколько хорошо удалось бы править тем же Ивану Грозному и Петру I, если бы они попали в лавину бедствий, обрушившихся на Россию после 1914 г. Удалось бы остановить их кровью, жестокостью, присущей этим российским государям? Так же условно сравнение Николая с другими европейскими властителями. Был ли он менее способен управлять государством, чем, скажем, Эдуард VII, Георг V, Вильгельм или император Франц-Иосиф? Смогли бы они справиться с тем штормом, который Николай Романов встретил с открытым забралом?
«Сравнение с двумя английскими королями, Эдуардом VII и Георгом V, дядей и кузеном Николая, только усиливает несправедливость дикого прозвища царя, – пишет в своей книге «Николай и Александра» историк Роберт Мэсси. – Если бы Николая не приучали с детства к неприятию конституции, он смог бы стать прекрасным конституционным монархом. Он был по меньшей мере столь же образован, сколь и любой из современных ему или нам монархов Европы; своим характером и вкусами он был удивительно схож с королем Георгом V, на которого он был весьма похож даже внешне. В Англии, где самодержцу нужно только быть хорошим человеком, чтобы сразу же стать и хорошим королем, Николай II был бы обожаемым монархом».
Трагедия Николая II была в том, что он оказался не на своем месте в истории. Обладая соответствующим образованием для царствования в XIX в. и темпераментом для правления в Англии, он жил и царствовал в России начала XX в. Мир, который был ему понятен и привычен, рассыпался у него на глазах. События происходили слишком быстро, а идеи менялись слишком радикально. Гигантской бурей, пронесшейся над Россией, были унесены и он сам, и все, кого он любил. Этот человек, – писал Р. Мэсси, – представлявший весьма неполно размах враждебных стихий, бушующих вокруг, но с мужеством пытавшийся исполнить свой долг, является выразительной фигурой нашего века. Возможно, с точки зрения сегодняшних дней мы сможем лучше понять и оценить личность Николая: его достоинства и выпавшие ему испытания. Попав в гибельную паутину, которую он не смог разорвать, Николай оплатил свои ошибки, погибнув как мученик вместе с женой и пятерыми детьми.
Он заслужил наше понимание.
Портрет в контексте истории. Государевы люди. В. Н. КОКОВЦЕВ (1853–1943)
Граф Владимир Николаевич Коковцов – один из последних руководителей российского правительства. Должность, занимая которую он вошел в историю, – была учреждена лишь в 1905 г. Между первой и второй российскими революциями должность эту занимали восемь сановников. Имена их в большинстве своем мало знакомы – «на слуху» лишь фамилии С. Ю. Витте и П. А. Столыпина.
Личность же Коковцова оставалась незнакомой, и литература о нем до последнего времени практически отсутствовала. Однако в 1991 г. была издана в Москве необычайно интересная книга: Коковцов В. Н. «Из моего прошлого (Воспоминания 1911–1919) «После появления этого источника информации стал возможным предметный разговор об этой незаурядной фигуре. Разумеется, мемуары Коковцова выходили и ранее – во Франции, в США. Упоминания о нем можно было найти в книгах современников (таких, как С. Ю. Витте, П. Н. Милюков), но они отрывочны, эпизодичны, хотя, как правило, весьма доброжелательны (мемуаристы ставят Коковцова в один ряд с выдающимися российскими политическими деятелями XIX – начала XX в.). Тем не менее неоднозначная и неординарная фигура этого человека требует отдельного разговора.
Граф В. Н. Коковцов стал известен в России уже в 1904 г., став министром финансов, т. е. заняв традиционно ключевой пост в правительстве. 1 сентября 1911 г. был смертельно ранен Петр Аркадьевич Столыпин. Владимир Николаевич Коковцев был с ним в его последние дни и часы, ибо известен как ближайший соратник Столыпина.
Уже 6 сентября он назначается председателем совета министров с сохранением должности министра финансов. Острая неприязнь императора к его предшественнику не была ни для кого секретом. Так хотелось бы сказать: государь сумел переступить через свое неприятие Столыпина и его линии и ему хватило мудрости выдвинуть на этот ключевой пост «человека Столыпина», но обладавшего к тому же умением лавировать, идти на компромиссы в интересах дела… Однако все разъясняет фраза, перередаваемая мемуаристами: Николай II как будто бы заметил Коковцову, вручая бразды правления; «Надеюсь, что Вы меня не будете заслонять, как Столыпин».
Был ли Коковцов менее яркой личностью, чем Столыпин, способной уйти в тень, «играя короля»? Возможно… Однако для России именно в этом качестве он оказался необычайно полезен и с этой точки зрения может быть поставлен в один ряд с такими известными фигурами, как Витте и Столыпиным. Отличаясь, как и они, высоким профессионализмом, размахом мышления, имея, что называется, «государственный ум», обладая осмотрительностью и необходимой на таком посту в России осторожностью и неторопливостью, он был, по признанию многих современников, человеком необычайно порядочным и цельным, обладал качествами, которыми после него уже, пожалуй, мало кто мог на этом посту в России похвастаться. Впрочем, хвастаться Коковцов не любил, был скромен, хотя и далек от самоуничижения, придворного холопства. И в манере поведения, и в своих управленческих действиях он, тут Николай II был прав, не заслонял его…
Однако Коковцову в большей степени, чем Витте или Столыпину, удавалось смягчать некомпетентность Николая II, государя хорошего при двух условиях – когда у него во главе правительства отличный профессионал и когда он этому профессионалу вполне доверяет… Коковцов такое доверие завоевать сумел. Характерно, что он стал министром финансов после неудачи в русско-японской войне, а премьер-министром – после того, как стало ясно – реформы Столыпина явно «пробуксовывают».
В труднейший период истории России он сумел обеспечить стабильность экономики и сбалансированность бюджета страны. Это был период в жизни страны, когда активно развивалась промышленность, рос уровень сельского хозяйства, хорошо шла торговля, осуществлялись многие социальные реформы. Так ли уж безоблачной была жизнь в те годы? Опять же нет, как говорил М. Горький, не нужно «шить портянки из бархата», не стоит ни очернять, ни приукрашивать нашу историю. Если бы все, что задумали Витте, Столыпин, Коковцов, удалось реализовать, – революции 1917 г. просто не было бы, ибо не было бы ее социальных причин. Если же революция тем не менее имела место, значит, сделано было не все, чтобы ее предотвратить, и объективно «вина царского правительства» – налицо.
Субъективно же, особенно когда речь идет о времени до 1914 г. (промежуток 1914–1917 гг. – вообще цепь трагических для России субъективных ошибок ее правителей, по драматическому парадоксу совпавших с крайне неблагоприятной объективной ситуацией во внутренней жизни и международном положении России, впрочем, созданной во многом все теми же субъективными ошибками) – правители России, казалось, сделали все возможное, чтобы наше Отечество могло начать принципиально новый виток своего восхождения… И признание за эту попытку изменить судьбу России мы во многом должны испытывать к Владимиру Николаевичу Коковцеву.
Когда речь идет о судьбоносных фигурах типа Витте, Столыпина, всех государей российских, Ленина или Сталина, всегда важно попытаться понять истоки личности, определившей целый период нашей истории…
… Родился В. Н. Коковцов в столичной чиновничьей семье. Когда он учился в Александровском лицее, там еще свежи были пушкинские традиции. Однако после окончания лицея в 1872 г. стать, как хотелось, студентом Петербургского университета и посвятить себя юриспруденции ему не довелось. Умирает отец, и он поступает на службу. Обычная, казалось бы, карьера человека добросовестного, образованного, со своими идеями, которые он, однако ж, никому не навязывает, с развитым чувством собственного достоинства. Но и с умением «показаться», понравиться начальству, с принципиальностью при решении тех или иных вопросов, но и с умением пойти при их решении на разумный компромисс.
Таким был, судя по воспоминаниям современников, Владимир Николаевич, пока в 1904 г. не получил принципиально меняющее карьеру предложение возглавить министерство финансов. Судьба улыбнулась ему, собственно, еще раньше. Ведь еще в 1896 г. он становится товарищем (заместителем) министра финансов, а в период 1902–1904 гг. занимает достаточно влиятельный пост государственного секретаря. И если российская общественность обратила на него внимание, когда он вышел на первые роли, С. Ю. Витте, который, по его словам, его «вытащил», отметил его уже давно. В своих «Воспоминаниях» Витте уделяет Коковцову немало доброжелательных пассажей, неоднократно подчеркивая, в частности, что тот был на государственной службе своего рода его крестником: именно С. Ю. Витте выдвинул его вначале в статс-секретари департамента экономики Министерства финансов, затем взял его себе в заместители, а когда сам стал министром финансов, рекомендовал его на «самостоятельную работу», посоветовав Николаю II назначить Коковцова на пост государственного секретаря.
Явная симпатия, которую Витте питал к Коковцову, не мешает ему в «Воспоминаниях» находить у него и некоторые недостатки, к ряду которых он относит некоторую «боязливость», нерешительность при принятии важных государственных решений, особенно касающихся капитальных вложений. А может, и, слава Богу, что был осторожен? Экономику вот сбалансировал, даже в период разорительной русско-японской войны… Впрочем, уже в следующей главе своих «Воспоминаний» Сергей Юльевич относит осторожность и благоразумие своего протеже к числу его достоинств.
Однако мнение Витте о Коковцове, как и положение финансов России, не было чем-то постоянным. И, скажем, во времена заключения Портсмутского мира он отзывался о Коковцове гораздо сдержаннее: «по природе умный, но с крайне узким умом», или так: «человек честный, но по натуре карьерист». Не исключено, что причина лежит в свойственной Витте обидчивости – ведь несколькими страницами ранее Сергей Юльевич вспоминает о критическом мнении (по одной из позиций Витте во внешней политике), высказанном В. Н. Коковцовым и переданном Витте министром иностранных дел графом Ламздорфом…
Возможно, дело в том, что по сути своей личности В. Н. Коковцов не умел (или не желал) быть самоуверенным лидером, каковыми являлись Витте и Столыпин, яркие не только по мышлению, но и по внешнему рисунку поведения на людях. Скромный, всегда сдержанный В. Н. Коковцов экспрессивному (хотя бы по внутреннему состоянию психики), эмоциональному и «моторному» Сергею Юльевичу мог казаться «бесцветным чиновником». Хотя, думается, и по богатству знаний, и по пользе, приносимой Отечеству, вряд ли мог быть отнесен к «традиционной когорте» российских правительственных чиновников.
Да и сам Витте, после множества критических замечаний в адрес Коковцова (не трудно заметить в них ревность старшего по возрасту и отставного политика; недаром он часто подчеркивает, что, когда Коковцов работает вместе с ним, – он отличный чиновник, в его отсутствии – «ломает дрова» и «варит кашу», которую потом мудрому Витте приходится расхлебывать), пишет: «Министром финансов… был назначен Владимир Николаевич Коковцов; это было вполне соответствующее назначение, так как В. Н. Коковцов, несомненно, являлся одним из наиболее подходящих кандидатов на пост министра финансов».
Заметим, что остальным членам кабинета Витте дает просто уничтожающие оценки: государственного контролера Шванебаха, считал он, с таким же успехом можно было назначить митрополитом, А. Н. Стишинский, назначенный главноуправляющим земледелием и землеустройством, – ренегат, реакционер и, по предположению Витте, – поляк, что, видимо, в его глазах также было серьезным недостатком; Щегловитов, назначенный министром юстиции, просто уничтожил суд, все традиции судебной реформы, «его будут поминать лихом», новый министр народного просвещения Кауфман – к делу этому никогда не имел касательства, об университетской жизни понятия не имел, от всякой науки он был довольно далек… На этом фоне характеристика, данная Коковцову, выглядит просто панегириком…
Заканчивая рассмотрение вопроса о взаимоотношениях Витте и Коковцова, процитируем размышления Витте в связи с назначением Коковцова Председателем Совета министров. Во-первых, Витте признает, что из всех выдвигавшихся эта кандидатура была наиболее приемлемой. Во-вторых, рассуждая о том, какую линию выберет Коковцов, который при Столыпине, уважая его, часто не соглашался с рядом его реформ и методами их проведения, Витте приходит к важному для понимания целесообразности эволюционного хода развития России выводу о неизбежной преемственности стратегии внутренней и внешней политики при смене кабинетов. Вспоминая выступление Коковцова в Государственной думе уже в новом качестве, он так его характеризует: «суть этой речи заключалась, в сущности, в том, что направление политики не может меняться в зависимости от того, кто председатель Совета; политика делается не министрами, а идет сверху; что, когда он был только министром финансов, то мог и не соглашаться с направлением, которое вел Столыпин по указанию свыше, но раз он министр финансов и председатель Совета министров, то, конечно, другого направления, кроме того, которого держался Столыпин, держаться не может, и это так, с точки зрения Коковцова, естественно, что он удивляется, как могли подумать, что он может держаться какого бы то ни было другого направления, кроме того, которого держался Столыпин».
Передав здесь пафос выступления нового главы российского правительства, ироничный и саркастичный С. Ю. Витте, кажется, был настолько обескуражен тем достоинством, с которым Коковцов выступил за преемственность в управлении страной, что (редкий случай в его мемуарах) отказался от комментариев. Этой фразой заканчивается третий том его воспоминаний… Под ней – дата: 2 марта 1912 г.
Можно ли составить себе представление о В. Н. Коковцове лишь на основе, как правило, весьма саркастических характеристик, даваемых современникам С. Ю. Витте? Конечно же, нет. Как и вообще на основе лишь воспоминаний современников. Что же может, в таком случае, служить источником характеристики политического деятеля? Кто лучше знает его, нежели современники? Знают, но судят – без учета исторического контекста. Так, Коковцова критиковали за педантизм, скуповатость в распределении бюджета. Пожалуй, после некоторых «широких натур» во главе нашего государства последующих времен, мы не посчитаем эти качества излишне предосудительными для министра финансов. И сегодня нам кажутся привлекательными в администраторе уровня Коковцова многие присущие ему черты государственного деятеля – осторожность в действиях, склонность к тщательной подготовке тех или иных важных мероприятий, умение искать и находить компромиссы, промежуточные решения, стремление избегать рискованных экономических экспериментов.
Сегодня нам импонирует манера Коковцова бережно вести государственный корабль, особенно в условиях шторма и множества мелей и рифов. Не будем забывать, что, не без заслуг Коковцова, к началу первой мировой войны (1913 г. – для всей последующей нашей статистики стал годом отсчета) финансы России, в отличие от многих стран, втянутых в конфликт, и, что особенно важно, – в отличие от многих других элементов государственной системы (за которые Коковцов прямой ответственности нести не может), оказались в сравнительно хорошем состоянии. Золотой запас Государственного займа оценивался в 1,5 млрд. рублей, что превышало сумму золотого запаса Англии и Германии, вместе взятых.
Словом, был «на месте» Владимир Николаевич, располагая всеми необходимыми для политического руководителя такого ранга качествами. А откуда они, – врожденные или приобретенные волей и упорством?
… Лицей, который окончил Коковцов, давал традиционно хорошее образование, а также знание иностранных языков, этикета, прививал скромность в быту, работоспособность, ответственность за слово и дело. Однако если судьба приводила выпускников на государственную службу, а так чаще всего и происходило, то работоспособность, четкость, ответственность, честолюбие – становились их как бы клановыми чертами. Был, конечно же, честолюбив и Коковцов, но это было то чиновничье честолюбие, которое не в ущерб Отечеству, а только во благо. Не на себя «тянули одеяло», а на Россию. Понимая, что в этом случае и им тепло будет… Притом был горд и самолюбив. Коковцов, например, отказался от придворных званий, отказался и от субсидии в 200–300 тыс. рублей – отступного при увольнении с поста премьера (Витте, к слову сказать, сам попросил). Строго запрещал подчиненным какие бы то ни было праздничные подношения…
Нетрудно предположить, основываясь лишь на сопоставлении исторических фактов и вне зависимости от оценок современников, что был Коковцов человеком морально чистоплотным, истинно православным. В этом отношении он сторонился чиновничьих склок, придворных интриг, сторонился «секретов» МВД того времени, полиции, стремился сокращать субсидии на агентурные службы. Можно сказать, что моральная чистоплотность – один из истоков его склонности к компромиссам: он не был сторонником крайних воззрений, экстремизма в чем бы то ни было. Можно было бы предположить, что по личной склонности он был противником ультрадворянской реакции, но и свое несогласие с этой линией выражал крайне сдержанно. Он знал о непримиримой позиции Николая II в отношении проектов народного представительства, тем не менее поддерживал (даже в феврале 1905 г.) это предложение, мотивируя свою платформу тем, что без этого трудно будет получить заграничный займ, так необходимый в ходе русско-японской войны.
Он, казалось, хорошо понимал, что нужно делать, чтобы сбалансировать экономическое, финансовое положение страны, переживавшей в 1905–1906 гг. не лучшее время. Однако пробивать нужные решения через преграды непрофессионализма, амбициозности, клановых интересов было чрезвычайно трудно. Коковцов пытался на заседании I Государственной думы получить полномочия для новых займов, – его проводили криками «В отставку!». Он представил на II Государственную думу смету доходов и расходов на 1907 г., однако не смог доказать депутатам целесообразность своей финансовой стратегии.
Но вот что интересно: первые две Думы мешали ему, ломали ритм финансовой стратегии, задерживали намечаемые им реформы, он не любил их, считая «революционными гадюшниками», но был убежденным противником их роспуска. Понимал: демократические институты в России в одночасье не создашь, российских демократов еще нужно долго воспитывать и образовывать.
Какое-то взаимопонимание у него возникло с III Думой, хотя полной идиллии и здесь не было… Он, как и Витте, и Столыпин, не устраивал ни правых, ни левых. Это было естественно, ибо его умеренно-консервативный курс в сфере финансов по сути дела продолжал линию Петра Аркадьевича: вначале успокоение, потом – устроение, затем – реформа.
Интересно, что для думцев он был продолжением Столыпина, но для Николая II Коковцов со Столыпиным не ассоциировался. Коковцов в силу ряда своих человеческих черт (при всем честолюбии и гордости) не способен был кого бы то ни было «заслонять», но личностью был без сомнения крупной. И то, что Николай II (чье самолюбие, должно быть, было не раз уязвлено в процессе общения с жестким Столыпиным) не увидел в мягком Коковцове продолжателя Петра Аркадьевича, пошло России во благо.
Поддержка государя, хотя бы на первых порах, была крайне необходима Коковцову, ибо его назначение было воспринято весьма неблагожелательно при дворе и в руководстве правых партий. Однако его поддержали столпы промышленности и торговли, а П. Н. Милюков, позднее нередко критиковавший его, призвал думцев до времени воздержаться от критики Коковцова, считая, что у того есть программа, и ему нужно дать возможность попытаться ее реализовать… Крайне правые же начали атаку сразу: их не устраивали ни его репутация сторонника представительного строя, ни его стремление урегулировать национальные отношения. Они презрительно называли его «другом евреев, сторонником финнов», приятелем либералов и «умников».
Однако первое же выступление в Думе разочаровало либералов и вызвало снисходительную улыбку правых: новый глава правительства заверил в своей верности курсу Столыпина по коренным вопросам, в том числе и в области национальных отношений. Другое дело, что и у «коренных» позиций столыпинской политики было более чем достаточно противников…
Спокойным, трезвым, взвешенным политиком показал себя Владимир Николаевич с первых же шагов. Несмотря на сопротивление скептиков, считавшим безнадежным делом восстановление флота после Цусимы, он энергично проводит военно-морскую программу.
Он помогает проведению в Думе закона о страховании рабочих, включая больничные кассы, содействует утверждению закона о волостном земстве, об укреплении земских и городских финансов, о стабилизации расходов на народные школы. Это было непросто, поскольку его противники предлагали увеличить расходы не на школы, а на полицию. При всей своей нелюбви к сыску, жандармерии, Коковцов понимал необходимость их существования для защиты не только от крайне правых, но и от ультралевых. Но это, считал он, расходы сегодняшнего дня, расходы же на школы – проблема, от решения которой зависело будущее нации. Конечно, он был прав. Тем более что, как известно, никакие расходы на полицию не могли остановить революцию, тут вступают на историческую арену факторы объективные… Но и расходы на школы, к сожалению, мало способствовали изменению ситуации. Не суждено было Коковцову повернуть развитие российской истории в сторону от революции.
Однако это – в будущем. В тот же момент, когда ему были доверены бразды правления, именно осторожность, взвешенность главы правительства позволили в значительной мере стабилизировать политическую и экономическую ситуацию в России. Он обладал замечательным для государственного деятеля качеством – его ум, рассудок всегда, или почти всегда, побеждали его личные симпатии или антипатии. Государственные интересы – превыше личных амбиций и интуиции… Так, он не был сторонником столыпинской аграрной реформы, скептически относился к идее хуторов и отрубов, но выступал и против радикальных проектов отчуждения земли у помещиков. Не вправо, но уж и никоим образом – не влево!
Вряд ли его воззрения можно было назвать либеральными, как это делали некоторые его современники, скорее – центристскими. Но, как уж повелось на Руси, – именно центристские позиции ее лидеров, наиболее для нее подходящие, встречали почти всегда наиболее яростную критику, прежде всего – в правительстве, на верху, и, что особенно печально, ибо формировало общественное мнение, – в прессе… Не будем забывать, говоря о трудности позиции Коковцова, и о том, что Николаю II далеко не всегда хватало здравого смысла, чтобы переступить через свое самолюбие (это труднее, чем перешагнуть через самолюбие премьер-министра, но на то ты и государь, чтобы легких путей не искать…), и, скажем, в отношении к Думе и вообще демократическим изменениям в обществе остаться на центристских позициях. Конечно, Дума была далека от совершенства как институт управления, институт власти. Но и закрытие ее, к чему Николай II постоянно стремился в те годы, – не выход… Так считал Коковцов, но в отношении к Думе он был вынужден руководствоваться указаниями царя. Однако и с ним спорил, защищая ту же Думу, даже грозя отставкой.
Осторожность и взвешенность были характерны для него и при решении проблем взаимоотношений промышленников и трудящихся, ему как-то удавалось и здесь сохранять определенный баланс: уступая предпринимателям, не под их давлением, а, заботясь об интересах экономики России, он уступал и требованиям рабочих, но не из страха перед бунтом, а руководствуясь интересами их социальной защищенности, опять же в интересах России. Но Россия начала XX века была страной, где такой баланс долго сохранять было невозможно… Понимал ли это Владимир Николаевич, строгий аналитик, рассматривающий каждую проблему, ситуацию с разных точек зрения, с учетом всех объективных и субъективных факторов? Трудно сказать… Но, возможно, предвидел, что игнорирование интересов растущей массы пролетариев рано или поздно приведет к взрыву, способному уничтожить ту Россию, которую он любил. И пытался предотвратить этот взрыв. Даже в 1904 г., вопреки установке Николая II, Коковцов провел жесткую кампанию против всесильного министра внутренних дел В. К. Плеве, отстаивая независимость от МВД фабричной инспекции, сохраняя ее при Министерстве финансов. Передача инспекции в руки жандармов, требовавших от инспекторов доносов на рабочих, могла бы, по мнению Коковцова, привести к революционному взрыву. В канун 9 января он, после долгих сомнений, выступил с призывом к петербургским промышленникам спокойно и беспристрастно изучить требования рабочих и хотя бы частично удовлетворить их. Его не услышали.
Лишь после 9 января была образована специальная комиссия по выработке мероприятий по «рабочему вопросу» во главе с В. Н. Коковцовым. Вскоре Николай II утвердил выработанную комиссией программу, включавшую пересмотр закона о стачках, сокращение рабочего дня, создание больничных касс… Однако сопротивление промышленной буржуазии обрекло на неудачу большинство других предложений комиссии…
И вот что интересно для понимания масштаба личности этого государственного деятеля: противник рабочего движения, убежденный враг всяких попыток революционным путем изменить общество, Коковцов признавал требования рабочих справедливыми. Однако удовлетворять эти требования, считал он, нужно не через обращения к государю, не через революционный бунт, а медленно, эволюционно, законодательно, с помощью немногих и пока слабых демократических институтов. Став премьером, в 1912 г. он все-таки, несмотря на сопротивление в Думе, сумел осуществить некоторые важные мероприятия в пользу рабочих, в частности создать страховые больничные кассы.
Об этом читатель узнает из воспоминаний самого Коковцова, как и о его оценке действий администрации Ленских приисков, повлекших за собой трагические последствия в 1912 г., а также о его оценке черносотенных организаций, отказе финансировать из государственного кармана их избирательную кампанию.
Мы узнаем из книги о его сочувствии тревоге октябристов, их опасении, что «реакционная революция» может открыть путь «революционерам левого толка», и о тех переживаниях, через которые должен был пройти глава российского правительства в своих попытках проведения умеренных реформ. Осень 1913 г. – один из периодов отчаяния. Его предложение о городском самоуправлении в Царстве Польском, а затем – ключевая статья законопроекта о борьбе с пьянством – были буквально провалены Госсоветом. Как пишет С. С. Волк, автор вступительной статьи «Граф В. Н. Коковцов и его воспоминания» в книге «Из моего прошлого», – «Загадка развернутой тогда трезвенной кампании еще не вполне разъяснена». Но Коковцов защищал монополию из чисто финансовых соображений, будучи убежден, что всякие запретительные меры не достигнут цели, но нанесут непоправимый вред казне и народу, толкнув его на всяческие злоупотребления. В этой борьбе против Коковцова оказались и Витте, и Распутин… И Николай II, пытавшийся создать у своих подданных представление государевой заботы о здоровье народа…
Опаснее для Коковцова, впрочем, оказалось критическое отношение государя к его внешнеполитической деятельности, ревность к тому уважению, которое демонстрировали послы ведущих держав, обращаясь к Коковцову. «Я убежденный враг войны и считаю постоянное усиление вооружения в некоторых странах опасным до последней степени». Осторожность, взвешенность оценок и высказываний импонировали многим участникам дипломатических отношений.
Однако Николай II не любил, когда кто-либо из его окружения сильно «высовывался», «заслонял» его. Так было с Витте, Столыпиным. Так произошло и с Коковцовым. Успешные переговоры Коковцова с Вильгельмом II и его канцлером стали для Николая благовидным предлогом для предложения ему поста посла в Берлине…
Коковцову удалось тогда уговорить государя не совершать этот непродуманный шаг, ибо в его отсутствии в Петербурге, убеждал глава правительства царя, сторонники воинственного курса во внешней политике быстро приведут Россию к войне и он из Берлина помочь не сумеет. Убедил. И действительно, осенью 1912 г. только выступление Коковцова предотвратило мобилизацию военных округов на границе с Австрией и возможное начало войны…
Отметим и другую главную заслугу Коковцова (уже после предотвращения войны) – его твердо и успешно проводимую финансовую политику, его умение в самые критические периоды (русско-японской войны, революции) избегать резкого повышения налогового бремени, его способность покрывать рост государственных расходов за счет займов, его знание приемов, с помощью которых можно в короткий срок, после военных и социальных катаклизмов, вновь содействовать росту промышленности и торговли.
В данном случае полезно взглянуть на экономику России, какой она была к концу правления В. Н. Коковцова (а это, напомним, точка отсчета всех последующих сравнений – 1913 г.):
– государственный бюджет вырос с 1908 по 1913 г. больше, чем на треть (с 2,4 млрд до 34 млрд руб.), что позволило возрасти на 51 % промышленному производству;
– добыча угля возросла с 1911 по 1913 г. на 11 млн тонн;.
– выплавка чугуна увеличилась на 0,5 млн тонн;
– производство хлопчатобумажных тканей увеличилось в полтора раза, сахара – в два с лишним.
Разумеется, все эти достижения – заслуга не одного главы правительства и министра финансов. Однако недаром сам Коковцов в своих воспоминаниях так гордится этими достижениями, недаром он с большей гордостью пишет о введении премий в 1912 г. за производство сельскохозяйственных машин, о строительстве элеваторов, об увеличении расходов на школы, нежели о каких-то своих личных переживаниях, успехах, наградах. Это была его жизнь! И, конечно же, расцвет России в те годы был его главный жизненный успех!
Он был глубоко убежден: если бы не революция 1917 г., Россия через 10 лет достигла бы расцвета, который позволил бы ей попасть в круг наиболее промышленно и культурно развитых держав.
«Поднятый судьбой на вершину власти, – пишет С. В. Волк в указанной выше статье, – Коковцов не мог в силу разных обстоятельств удержаться на высшей ступени государственной власти. Его административные таланты, проявившиеся в получении заграничных займов, в проведении дипломатических переговоров, в умении как-то ладить с Думой и Государственным советом, в отстаивании последовательной бюджетной политики, в твердой защите золотого денежного обращения и прочности российской валюты, – все это отнюдь не способствовало его авторитету и укреплению его положения как главы кабинета в глазах истинных носителей власти, группировавшихся вокруг царского трона».
Не возводя в абсолют роль тех или иных исторических личностей в истории России, приведем, однако ж, мнение германского канцлера Т. Бетман-Гольвека, высказанное им в книге «Мысли о войне» и состоящее в том, что русская политика в 1914 г. могла бы пойти по другому пути, если бы у кормила государственной власти дольше оставался Коковцов.
Оставался бы В. Н. Коковцов, – возможно, не было бы войны; не было бы войны, – наверняка не было бы революции. Иной была бы Россия, иной был бы ее сегодняшний день.
Вот почему без этого исторического портрета в размышлениях о России XIX – начала XX в., удачах и неудачах ее реформ, нельзя было обойтись…
Портрет в контексте истории. Государевы люди. П. Н. МИЛЮКОВ (1859–1943)
Наиболее широко в первом Временном правительстве, правившем государством Российским после свержения самодержавия, была представлена кадетская (по первым буквам официального названия «конституционно-демократическая») партия, называвшая себя также партией «народной. свободы».
Образовалась партия кадетов в октябре 1905 г., когда вспыхнувшая в России революция стала могучим катализатором консолидации и организационного оформления политических сил среди возникших тогда довольно многочисленных организаций российских помещиков, буржуазии и буржуазной интеллигенции. Важную роль в истории России сыграли кадеты. И программа их – с позиций сохранения государства Российского – была весьма конструктивна.
Программа партии кадетов содержала требования основных гражданских свобод для всего населения страны, введения 8-часового рабочего дня, предоставления свобод профсоюзам, распределения среди крестьян монастырской и государственной земли, а также требования выкупа помещичьих земель. Позиции кадетов были направлены на отстаивание принципа частной собственности, борьбу за введение в стране правового строя, парламентской системы правления…
Ядром политической доктрины кадетов была идея государственности, – пишет историк Н. Г. Думова в интересной и весьма живо написанной на основе большого объема архивных материалов книге «Кончилось ваше время…», – они категорически настаивали на единстве российской империи, на всемерном укреплении ее международного престижа. Одним из главных критериев эффективности политики правительства и партий они считали тот, который смог бы дать ответ на вопрос, в какой мере эта политика содействует «внешнему могуществу страны».
Можно по-разному относиться к кадетам и их программе, но сегодня уже ясно, что после Февральской революции эта партия была главной и по существу единственной несоциалистической партией в России, а значит, – и основной альтернативой социалистическому пути развития нашего Отечества. Уже лишь в силу этого аргумента надобно иметь представление о борьбе кадетов за свою «историю государства Российского».
Имеется и еще важный аргумент в пользу изучения программы кадетов. Политическая линия партий определяется ее составом. В 1917 г. среди членов ее Центрального комитета (ЦК) были пять князей, два барона, графиня, крупные помещики и предприниматели. Однако не будем забывать: треть его составляли профессора и юристы, кроме того, в ЦК партии входили популярные земские деятели и публицисты. Все это была элита русской интеллигенции того времени!
Как и все партии, кадетская была неоднородна: провинциальные кадеты, тесно связанные с местной трудовой интеллигенцией, составляли левое крыло, готовое к блоку с умеренными социалистическими партиями. Правое крыло (близкое к «октябристам» – «Союзу 17 октября») выступало за компромисс с самодержавием. Наиболее влиятельная центральная часть партии стремилась использовать движение народных масс для давления на самодержавие.
Главная роль в выработке программы и тактики кадетов принадлежала лидеру этой центральной группы, председателю партии (с 1907 г.), известному российскому историку П. Н. Милюкову.
Павел Николаевич Милюков родился в Москве в семье профессора архитектуры. С юных лет проявил себя человеком большой личной храбрости. Сразу после окончания гимназии в 1877 г. шестнадцатилетним юношей он, с согласия отца, отправляется на войну с турками, служит уполномоченным санотряда в Закавказье.
Храбрость проявлял молодой Милюков и в студенческие годы: почти накануне выпуска он рискнул участием в студенческих волнениях, был исключен из университета и лишь на следующий год получил – с трудом – диплом, а в 1895 г. за участие в организации первого съезда студентов всех русских университетов был выслан на два года в Рязань, потом за границу (на долгих четыре года).
Что касается учебных степеней и званий, то Милюков был и остался приват-доцентом (профессорское звание признали за ним лишь за границей), хотя как историк был незауряден, даже талантлив. Вот тому историческое свидетельство. Его учитель В. О. Ключевский по поводу премии имени С. М. Соловьева, которой был удостоен молодой Милюков в 1892 г. за научную работу, посвященную Петру Первому и его реформам, писал ему: «Не могу не прибавить к сему, какое удовольствие доставило мне участие в приговоре, удостоившем первой премии имени С. М. Соловьева ценный труд, посвященный деятельности русского человека, пред которым благоговел этот историк.
С истинным пониманием и преданностью, готовый к услугам В. Ключевский». 19 октября 1892 г.
Милюков является автором ряда фундаментальных трудов по истории России: «Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII в. и реформа Петра Великого», «Главные течения русской исторической мысли», «Из истории русской интеллигенции», «Очерки по истории русской культуры». За последнюю работу – фундаментальное трехтомное исследование по истории русской культуры, которое не потеряло своей научной ценности и в настоящее время, – он получил в университете профессорскую кафедру. Однако за лекции «тенденциозного содержания», прочитанные в декабре 1894 г. в Нижнем Новгороде, вести преподавательскую работу Милюкову запретили. Ему принадлежит также ряд работ по истории революции в России, написанных уже в эмиграции: «История второй русской революции» (в трех томах); «Россия на переломе» (в трех томах), а также интереснейшие «Воспоминания». Все эти произведения переизданы сейчас в России.
Среди политиков России П. Н. Милюков являлся в начале века «звездой первой величины». Часто выезжая за границу, Милюков внимательно изучал государственное устройство ряда стран, их конституции, программы действовавших в них политических партий и в конце концов стал страстным поклонником английской политической системы. Его привлекали конституционная монархия как символ эволюционного, а не революционного развития страны, законной связи настоящего с прошлым; обладающий реальной властью парламент и сотрудничество в нем различных партий, прежде всего либеральной и социалистической (лейбористской). Эту модель он пытался перенести на политическую почву России.
П. Н. Милюков принимал самое активное участие в организации конституционно-демократической партии (кадетов) – главной партии либеральной буржуазии, а затем и всей буржуазии России. Партия была создана на следующий день после манифеста 17 октября.
В программной речи, произнесенной на учредительном съезде, Милюков наметил границы, отделяющие кадетов от других партий. Справа – там, где соответствующие партии выступают «во имя узких классовых интересов русских аграриев и промышленников». «Наша партия, – заявил Милюков, – никогда не будет стоять на страже этих интересов в ущерб интересам трудящихся классов». Грань слева, между кадетами и социал-демократами, он определил следующим образом: кадеты не присоединяются к их требованиям демократической республики и обобществления средств производства. Милюков, другие кадеты с самого начала попытались придать партии характер «внеклассовой» и даже дали себе второе название – «партия народной свободы».
После объявления манифеста 17 октября (революцию 1905 г. они осуждали) все свои усилия кадеты сосредоточили на подготовке к выборам в Государственную думу и на деятельности в ней, где они играли роль «оппозиции его величества». И хотя в начале первой мировой войны ЦК партии кадетов призвал к «священному единению» с самодержавием, уже в августе 1915 г. по инициативе П. Н. Милюкова в Государственной думе был образован так называемый «прогрессивный блок», в который вошли представители всех легальных партий, от кадетов до октябристов и националистов. Политический смысл создания блока, по мысли его автора, «заключается в последней попытке найти мирный исход из положения, которое с каждым днем становится грозным». Пиком этой попытки явилась знаменитая речь П. Н. Милюкова в Государственной думе 1 ноября 1916 г., в которой он подверг резкой критике деятельность правительства. Хотя цензура запретила ее опубликование, она разошлась в миллионах машинописных копий.
Первые дни и недели после победы Февральской революции были «звездным часом» в политической карьере П. Н. Милюкова, фактически формировавшего Временное правительство и затем занявшего в нем важный пост министра иностранных дел. Именно он объявил 2 марта 1917 г. на митинге в Таврическом дворце об образовании Временного правительства, его составе и задачах.
Однако с первых же шагов его политика стала давать сбои, все более расходиться с реальным положением в стране. На это обращали внимание и некоторые его современники. Так, В. А. Оболенский, отмечая незаурядные способности Милюкова, обращал внимание на отсутствие у него политической интуиции, проявляющееся в том, что «он не умел и не хотел считаться с преобладающим настроением общества и народа». В результате, продолжал он, «строго обдуманные шахматные ходы Милюкова сплошь и рядом оказывались неудачными вследствие сопротивления одушевленных фигур». Но ошибаются и крупные политики. Был ли таковым П. Н. Милюков?
Личность Милюкова как политика весьма противоречива. Его обвиняли в консерватизме, но ведь начинал-то он как марксист! В своих «Воспоминаниях» он пишет, что когда был напечатан первый том его книги «Очерки по истории русской культуры», то «молодежь отчислила меня к марксистам. Это, – замечает он, – отчасти и было правильно, так как еще с университетских временя считал идеологию народников устарелой… Первый том «Капитала» Маркса я читал еще на первых курсах университета».
Однако период увлечения марксизмом был недолгим. Включившись в первой половине 90-х гг. в политическую деятельность, Милюков оказался в либеральном лагере, а вскоре стал одним из его лидеров и идеологов.
Обвиняли его и в защите царизма. Однако вот эпизод, точно реконструированный по документам и воспоминаниям историком Натальей Думовой в книге «Кончилось ваше время» – выступление П. Н. Милюкова 2 марта 1917 г. в Таврическом дворце:
… Голос у Милюкова был осевший, хриплый (в те дни ему приходилось выступать помногу раз, часто на открытом воздухе), но интонация мажорная, каждое слово было хорошо продумано, звучало веско, авторитетно. Самые убийственные эпитеты адресовал оратор только что сметенному народом, революцией царскому правительству, не жалел черных красок, и это полностью отвечало настроению наводнившей Екатерининский зал солдатской, рабочей толпы.
– История не знает другого правительства, столь глупого, столь бесчестного, столь трусливого и изменческого, чем это ныне низвергнутое правительство, лишившее себя всяких корней симпатии и уважения.
Это было время, когда имя Милюкова было на слуху у читающей публики как борца против «темных сил», стоящих у власти.
О посте министра иностранных дел он мечтал с давних пор. И вот его мечта сбылась!
2 марта 1917 г. в Таврическом, где он выступал от имени нового правительства, его спросили из зала:
– Кто вас выбрал?
Находчивый полемист, он тут же ответил:
– Нас выбрала русская революция! Он искренно верил в это…
Так что же – антимонархист, революционер? Нет, – сторонник просвещенной монархии, конституционной, поддерживаемой демократическими институтами, деятелями недавней думской оппозиции. Лишь ныне царствующий государь, нынешнее правительство, по его мнению, не способно было более править государством Российским.
И это был самый уязвимый аспект программы лидера кадетов, на нем он вскоре потерял популярность и понял, что основная масса россиян за таким Временным правительством не пойдет. Уже 20–21 апреля тысячи рабочих, солдат и матросов несли среди других и лозунг «Долой Милюкова», это был прежде всего протест против линии на продолжение войны, но и в целом – против политической программы кадетов.
Кадеты теряют популярность, в том числе и из-за промонархической ориентации, их лидер продолжал делать попытки спасти престол, уговаривал Великого князя Михаила принять корону Российской империи, будучи уверен, что без монархии России вскоре грозит и потеря государственности, и полная анархия.
Монархист В. В. Шульгин в мемуарах, воспроизводя потрясающую речь Милюкова, нарисовал такой его портрет тех дней: головой белый как лунь, лицом сизый от бессонницы, он не говорил, а каркал хрипло, без остановки, одни и те же слова: без монархии Россия потеряет свою ось, будет анархия, хаос, кровавое месиво, ужас, полная неизвестность.
Была ли возможность избежать всего того, что ждало впереди Россию? Если и была, то кадетская партия во главе с истинно любящим Россию и свой народ П. Н. Милюковым ее предложить в 1917 г. не смогла… Статья 13-я кадетской программы гласила: «Россия должна быть конституционной и парламентской монархией». Однако в 1917 г. большинство граждан России высказалось против монархии, и в мае на VIII съезде своей партии кадеты высказались за республику. Это их, однако, уже не спасло. На муниципальных выборах в мае 1917 г. кадеты лишаются большинства в городских думах, уступая лидерство эсерам и социал-демократам. Милюков удручен нарастающим дефицитом государственной власти и тем, что страна неотвратимо приближается к роковой черте, за которой – гражданская война.
В начале июня на заседании кадетского клуба Милюков выступает с анализом сложившейся ситуации: социалисты считают, что представительство социалистических групп в органах, претендующих на власть, – своего рода монопольное право. На этой почве чрезвычайно обостряется борьба классов, борьба, которая обращается прямо к зоологическим инстинктам. Мы недавно видели у себя в Петрограде борьбу, сопровождавшую муниципальные выборы. Это не были выборы политические, стало быть, казалось, что тут нет места для такого разгула страстей, какой был. Мы видели искаженные ненавистью лица, мы слышали слова, которые благодаря пропаганде большевиков долетают и до вас… Пропаганда безошибочных демагогически-ярких лозунгов привлекает наименее организованное население столицы. Эти люди признаком принадлежности или непринадлежности к своим друзьям выставляют то, что человек носит крахмальный воротничок… Трещина дошла до деревни, тут тоже есть свое мерило: как в городе различают человека в воротничке и котелке, так в деревне различают человека в хороших сапогах и человека в лаптях или худой обуви. Во всей России сверху донизу прошел призрак классовой ненависти, которая переходит в ненависть соседскую – того, кто имеет меньше, к тому, кто имеет несколько больше.
Способность Милюкова к компромиссу была исчерпана. На одном из митингов (11 июня) Милюкова спросили: «Что делать с Лениным и его единомышленниками?» Ответ был категоричен: «Этот вопрос мне задавали не раз, и всегда я отвечал на него одним словом – арестовать!» Милюков обвиняет большевиков в контрреволюции, в стремлении узурпировать власть, сделать революцию из всенародной партийной.
Вскоре он приходит к выводу о необходимости введения чрезвычайного положения в стране, охваченной насилием; сам участвует в переговорах с Корниловым, но предотвратить захват власти большевиками ни он, ни кадетская партия, ни Временное правительство оказываются не в силах.
Уже первые шаги «большевистской республики» вновь вернули кадетов и их лидера на монархические позиции.
В феврале 1918 г. в партии был выработан специальный документ, в котором говорилось: Провозглашенные республиканские формы правления не отвечают пониманию и степени государственного развития подавляющего большинства населения. Должно поэтому признать, что монархия после мартовского переворота 1917 года была отвергнута в ущерб интересам России…
После долгого и горького опыта революции… восстановление законно приемлемой монархии как единственной формы, могущей еще обеспечить наше национальное и государственное бытие и порядок, представляется необходимым.
Ну и, чтобы закончить рассмотрение метаморфоз политической платформы кадетов, обратимся к позднейшему признанию П. Н. Милюкова (и в «России на переломе», и в «Воспоминаниях»): бывший партийный лидер и бывший министр вскоре после разгрома белых армий писал: «Монархия стала в России невозможна, а республика – необходима». Это высказанное открытое признание вызвало негодование и угрозы эмигрантов-монархистов. 28 марта 1922 г. во время публичного выступления из зала раздался выстрел. Но Милюков остался в живых: его заслонил от пули другой бывший видный деятель партии кадетов, многолетний друг Милюкова В. Д. Набоков. Судя по воспоминаниям замечательного писателя В. В. Набокова «Другие берега», его отец Владимир Дмитриевич был человеком необычайно благородным! Таким он остался и в смерти…
Однако вернемся в год 1917. Итак, политическая альтернатива, предложенная кадетами, поддержки в народе не получила. Несколько иначе обстояло с экономической платформой.
Одним из главных вопросов российской революции был земельный вопрос. Кадеты предлагали образовать особый земельный государственный фонд из государственных, удельных, кабинетских, монастырских и части помещичьих земель и из этого фонда наделять крестьян. Причем частновладельческие земли должны быть принудительно отчуждены в распоряжение государства, за его счет. Участие в выкупе должны были принять и наделяемые землей крестьяне, уплачивая поземельный налог, пропорционально «размеру выкупа за помещичью собственность». Раздававшиеся на VII съезде партии голоса о национализации земли встретили в партии энергичный отпор («Земля не дар божий, а продукт трудов человеческих и воплощение капитала»!).
Кадеты гордились своей аграрной программой, считали, что она поможет приспособить аграрный строй России к потребностям ее развития, установить в русской деревне «социальный мир».
Однако крестьян этой деревни в послефевральской России такая платформа уже не устраивала: они хотели получить землю «бесплатно и навсегда». И кадетский министр земледелия в первом Временном правительстве А. И. Шингарев управлять крестьянской стихией был уже не в состоянии. Воплотить в жизнь свою аграрную программу кадетам не довелось. Лозунги левых эсеров и большевиков показались большинству крестьян привлекательнее.
28 ноября 1917 г, в Петрограде состоялась демонстрация с лозунгами типа «Вся власть Учредительному собранию!» и с зелеными кадетскими знаменами. Демонстрация, требовавшая обеспечения основных гражданских прав, была разогнана, а партия народной свободы запрещена специальным декретом: «Члены руководящих учреждений партии кадетов, как партии врагов народа, подлежат аресту и преданию суду революционных трибуналов». Отныне Милюков – вне закона.
Добросовестные, начитанные, от всего сердца преданные России кадеты, среди которых были люди очень неглупые, не справились со своей задачей, не сумели превратиться из оппозиции в правительство.
В эмиграции, начиная с 1920 г., Милюков постепенно отходит от политической борьбы, все больше углубляется в дела своей газеты и литературные занятия. Из-под его пера выходит одно сочинение за другим: «История второй русской революции», «Большевизм как международная опасность», «Россия на переломе», «Роковые годы», «Республика или монархия?»; его многочисленные статьи, воспоминания публикуются на страницах эмигрантских газет и журналов.
В годы эмиграции Милюков окончательно отказался от лозунга конституционной монархии и кардинально изменил свою точку зрения на национальное устройство России. Я, говорил он на одном из совещаний бывших членов кадетского ЦК, «уже давно стою за федерацию, ибо «единая и неделимая Россия» – лозунг, нас погубивший».
Немногие месяцы существования Временного правительства, – вспоминала впоследствии А. В. Тыркова, хорошо знавшая Милюкова, – были для кадетской партии периодом ее наиболее напряженной деятельности. К сожалению, слишком быстро стало выясняться, что кадеты не в силах справиться с выпавшей им исторической ролью…
Можно сказать, что не справился со своей исторической ролью и лидер партии П. Н. Милюков, сторонник эволюционного развития России.
Блистательный мастер русской прозы, один из лучших (если не лучший) писатель русского литературного зарубежья Гайто Газданов (1903–1971) в книге «Ночные дороги» создает удивительно колоритный образ эмигранта, бывшего крупного политического деятеля России, чем-то неуловимым напоминающего Милюкова тем, кто читал его мемуары и воспоминания о нем: Этого человека много лет тому назад знала вся Россия, судьба которой формально находилась в его руках, – я повсюду видел его бесчисленные портреты; десятки тысяч людей слушали его речи, каждое слово его повторялось, как если бы возвещало какую-то новую евангельскую истину. Теперь он тих, как и другие, в эмиграции, в Париже. Я встречался с ним несколько раз; это был почти культурный человек, не лишенный чувства юмора, но награжденный болезненным непониманием самых элементарных политических истин; в этом смысле он напоминал тех особенно неудачливых учеников, которые есть в каждом классе любого учебного заведения и для которых простейшая алгебраическая задача представляется чем-то совершенно неразрешимым, в силу их врожденной неспособности к математике. Было непостижимо, однако, зачем он, с таким непонятным ожесточением и нередко рискуя собственной жизнью, занимался деятельностью, к которой был так же неспособен, как неспособен человек, вовсе лишенный музыкального слуха, быть скрипачом или композитором. Но он посвятил этому все свое существование; и хотя его политическое прошлое не заключало в себе ничего, кроме чудовищно непоправимых ошибок, вдобавок идеально очевидных, ничто не могло его заставить сойти с этой дороги; и лишенный каких бы то ни было возможностей действовать теперь, он все же занимался чем-то вроде судорожного суррогата политики и издавал небольшой журнал, в котором писали его прежние сотрудники по давно умершей партии, столь же убежденные защитники архаических и несоответствующих никакой действительности теорий.
Суровый приговор политическому деятелю, не правда ли? Печальный конец политической карьеры. Не так важно, о Милюкове речь, о Керенском или о ком-то другом. Вдвойне печально то, что никогда не переводились на Руси политические деятели с «врожденной неспособностью к политике»… Способным же к политике не хватало ни общегуманистического мировоззрения, ни общей культуры, ни милосердного взгляда на средства достижения политических целей, ни элементарной человеческой порядочности.
Русский патриот, интеллектуал и интеллигент, а следовательно – человек умный, добрый и порядочный, П. Н. Милюков (согласимся с его критиками) действительно не выполнил своей исторической роли. Не дали. На историческую арену выходили политики иной этики…