езвычайное верховно-служебное поручение. Смута 14 декабря рассматривалась как нарушение воинской дисциплины, происшедшее от ложного направления умов. Посему упрочение дисциплины и надежное воспитание умов должны были стать ближайшими и важнейшими внутренними задачами царствования. Расширяясь на все необъятное пространство действия русской верховной власти, эти задачи сообщили особое направление и законодательству эпохи».
Правление императора Николая I крепко держалось правила не вводить ничего нового, не упорядочив существующего и не подготовив умов к нововведению.
Николай вступил на престол далеко не с тем взглядом на управляемый им мир, с каким вступил его старший брат. Это и понятно: слишком несходны были точки зрения (или наблюдательные пункты), с которых смотрели оба. Для Александра I таким пунктом было окно лагарповской аудитории, для Николая – дворцовая приемная. Философская аудитория Лагарпа приучала смотреть на мир с высоты птичьего полета, откуда незаметны ни мелкие колеса правительственной машины, ни их смазки и отбросы – все неопрятные средства и последствия их работы. Николаю, напротив, пришлось взглянуть на русскую жизнь снизу, и его взгляд был поглощен этими колесами, их шумной, неопрятной и суетливой работой.
Время Николая I – эпоха крайнего самоутверждения русской самодержавной власти, причем в ту пору, когда в государствах Западной Европы монархический абсолютизм, разбитый рядом революционных потрясений, переживал свои последние кризисы. На Западе государственный строй принимал новые конституционные формы. А в государстве Российском расцветало самодержавие во главе с Николаем I – государем без сомнений и колебаний. Всю свою жизнь (возможно – до страшного прозрения в конце этой жизни) он отстаивал принципы абсолютной власти монарха. Самодержавие при Николае I сформировало цельное мировоззрение, без сложностей и колебаний.
Все сведено было к немногим основным представлениям о власти и государстве, об их назначении и задачах, к представлениям, которые казались простыми и отчетливыми, как параграфы воинского Устава, и скреплены были идеей долга, понятой в духе воинской дисциплины, как выполнение «принятого извне обязательства».
Эта точная и непривычная для нас (более привычно, когда на первом месте правитель, а тут – долг!) формула правления Николая I принадлежит А. Е. Преснякову и взята из его очерка «Николай I».
В какой-то степени принципы самодержавия, столь ревностно развиваемые Николаем I, были им получены в наследство. Не столько от правившего до него брата Александра, сколько от отца, Павла I, заложившего под Гольштейн-Готторпскую династию основу военно-армейского типа. Если Александр I ориентировался в династической преемственности на политику великой бабки – Екатерины, то Николай I явно продолжал линию отца…
Необходимо отметить, что монархическая власть к началу XIX в. милитаризуется повсеместно, кроме Англии. Однако особенно сильно и ярко – в Пруссии и России.
В придворной и правительственной среде России вельмож XVIII в. сменяют люди в военных мундирах и с военной выправкой. В дворцовом быту все глубже укореняются формы плац-парадного стиля. Властная повелительность и безмолвное повиновение, резкие окрики и суровые выговоры становятся естественными приемами управления. Служба и верность государю воплощают исполнение гражданского долга и заменяют его при подавлении всякой самостоятельной общественной деятельности. Как точно замечает А. Е. Пресняков, «гатчинская дисциплина», созданная Павлом и разработанная Аракчеевым, породила традицию далеко не в одной армейской области.
Школа воинской выправки многое выработала и определила и в характере, и в воззрениях самого Николая I. «Развлечение государя со своими войсками, – писал близко знавший его Бенкендорф, – по собственному его сознанию, – единственное и истинное для него наслаждение».
Николай I вообще получил солидное военное образование, хорошо владел военно-инженерным искусством и приемами стратегии, досконально знал важнейшие военные кампании, в частности кампании 1814 и 1815 гг. Во время войн периода своего царствования он лично руководил составлением планов военных действий.
Среди его увлечений было и строительное дело: немало времени он проводил за рассмотрением строительных проектов, не только лично утверждал их, но и следил за их реализацией.
Зато юридические и политические науки вызывали у него, судя по воспоминаниям современников, скуку. Игнорирование же и не знание юридических норм, небрежение «отвлеченной философией» – для властелина явные недостатки. И в XIX в. (как, впрочем, и в иные века) во главе государства Российского полезнее был бы как раз юрист и философ, чем строитель.
Однако почти все государи российские, при весьма большом перепаде их личных достоинств и недостатков, исходили из главного принципа монархии – богоданности получаемой ими власти над страной и народом. Потому и не было среди них, как правило, временщиков, пренебрегающих своими государственными обязанностями, не предугадывающих, не пытающихся предугадать (хотя, обычно, безуспешно) будущее развитие России. Красной нитью проходит через их дневники, письма, воспоминания идея Долга. Другой вопрос, как каждому из них, в соответствии с отпущенными им Богом способностями, удавалось тот долг выполнить. Однако Долг Государя был двигателем государственной власти.
Николай I свой Долг видел в создании государства организованного, ибо вне государственного порядка, – считал он, – лишь «хаос отдельных личностей». Эта упрощенная и характерная для своего времени философия жизни была и личным мировоззрением Николая I.
Вот предложенная самим Николаем I формула жизни: «Я смотрю на всю человеческую жизнь только как на службу, так каждый служит». Каково же было разочарование и удивление Николая I, когда события 1825 г. показали ему: далеко не все в Отечестве придерживаются столь простых и прямолинейных истин. Он привык смотреть на дворянство прежде всего как на служилую среду, которую целесообразно дисциплинировать и удержать в положении покорного орудия власти.
Если Александр I о существовании «тайных обществ» знал, в чем-то боялся этого движения, в чем-то ему сочувствовал, то Николай I, стоявший при жизни брата в стороне от активной политической жизни – он командовал гвардейской дивизией и управлял военно-инженерной частью, – знал лишь внешний срез высшего общества и не испытывал симпатии к тому дворянству, которое отражало и формировало общественное мнение России.
Потрясение от декабрьских событий 1825 г. было для Николая тем сильнее, что заговор и восстание возникли в военной среде.
Розыски и расправа по делу декабристов стали первым правительственным актом императора Николая. Он лично входил во все детали, сам выступал в роли следователя и тюремщика, демонстрируя то жестокость, то великодушие, сам руководил следственной комиссией и сам (фактически) выступил верховным судьей.
На всю жизнь остался он палачом и тюремщиком декабристов, следил за ними в их далекой ссылке, лично решал все вопросы, связанные с их бытом, семьями, наказаниями и послаблениями. Николай вслушивался и вчитывался в показания декабристов, – пишет А. Е. Пресняков, – вникал в столь ему чуждый строй мысли и чувства и всматривался в раскрытую здесь картину русской жизни, ее противоречий и недостатков.
Может быть, открывавшаяся ему картина заставила государя задуматься о необходимости преобразований, чтобы не отстать от века? Увы, Долг повелевал ему иное… Как отмечал Николай I в Манифесте по случаю завершения расправы над декабристами, восстание вскрыло «тайну зла долголетнего», его подавление «очистило отечество от следствий заразы, столько лет среди его таившейся». Зараза эта пришла с Запада. «Не в свойствах, не в нравах русских был сей умысел». И теперь всем сословиям, во главе с дворянством – «оградой престола», – предстояло, по мысли Николая, соединиться в доверии к правительству.
Конечно же, нужны и преобразования, однако государь видел возможность их достижения лишь путем постепенных усовершенствований существующего порядка мерами правительства. Вроде бы и верно. Эволюция как реакция на попытку революции. Но уж очень постепенно предполагалось осуществлять эти усовершенствования. Сохранение существующего порядка – не лучшая база и для эволюции. Какие же усовершенствования планировались, как они реализовывались в государстве Российском при Николае I?
Одним из первых дел его по завершению процесса декабристов было поручение Комитету 6 декабря (1826 г.) рассмотреть все проекты реформ, намечавшихся при Александре I, разработать предложения о неотложных преобразованиях.
И Россия поверила в возможность преобразований по-николаевски. Даже В. Белинский в 1847 г. высказывал уверенность в том, что именно Николаю I суждено решить великую задачу революционного реформирования России.
Однако же Долг государя, как его понимал Николай I, повелевал ему иное. И прислушивался он к советам не В. Белинского, а С. Уварова, министра народного просвещения (1838–1849 гг.), теоретика николаевской правительственной системы, который утверждал, что крепостное право – это «древо, которое пустило далеко корни – оно осеняет и церковь, и престол, вырвать его с корнем невозможно».
Николай, правда, развил этот тезис. «Нет сомнения, – говорил он, – что крепостное право, в нынешнем его понимании, есть зло, для всех ощутительное, но прикасаться к нему теперь было делом еще более губительным», ибо отмена его невозможна «без общего потрясения». Николай I с 1825 г. более всего боялся «общего потрясения». Отсюда и непоследовательность, противоречивость его политики. Сам Николай серьезно увлекается вопросами техники, технического образования, нового предпринимательства, экономической и финансовой политики, насаждает в России высшее и среднее техническое образование; за западной наукой командирует группы молодых ученых, обновивших затем преподавание в Московском университете.
И в реформах он был часто смелее своих министров, раньше их увидел перспективы строительства железных дорог и привлечения иностранного капитала в промышленность.