атору Александру I был послан донос о том, что «купцы Гостиного двора собираются группами по восемь человек с газетами в руках и рассуждают о необходимости конституции». Как видим, не только дворяне, будущие декабристы, думали о поиске выхода из политического и экономического кризиса путем реформ… Задумывается и третье сословие… Однако не встретились два сословия, не объединились. Более того, в середине века русская народническая интеллигенция (которая, как мы уже показывали в другом нашем очерке, при всем своем разночинном происхождении, была в сословном отношении дворянской) яростно выступала против третьего сословия как опоры капиталистического строя. Сколько разоблачительных филиппик появилось в адрес эксплуататоров! Однако нет-нет, да и проскользнет объективная нотка, даже в статье неистового Виссариона Белинского: «Я не принадлежу к числу тех людей, которые утверждают за аксиому, что буржуазия – зло, что ее надо уничтожить, что только без нее все пойдет хорошо… Я с этим соглашусь только тогда, когда на опыте увижу государство, благоденствующее без среднего класса, а как пока я видел только, что государства без среднего класса осуждены на вечное ничтожество, то я не хочу заниматься решением «априори» такого вопроса, который может быть решен только опытом». Опыт – свой, российский – не заставил ждать. И как только крепостное право было отменено и «на свободу» вышли те крестьяне, которые по разным причинам ранее освободиться не смогли, они и составили «питательный бульон» для российского третьего сословия, выделяя из своей среды талантливых предпринимателей, умеющих рисковать, держать данное слово, обладающих своеобразной этикой, кодексом чести и всеми другими качествами, которые в совокупности сделали третье сословие в России локомотивом экономического развития страны во второй половине XIX – начале XX в. Причем, став представителями другого сословия, нужды, проблемы крестьянства – основного класса России – они не забывали… Любопытно признание идеолога старопоместного дворянства Сергея Терпигорева: «Мы с удивлением и даже с каким-то больным чувством в сердце стали явственно замечать, что все их, купцов, симпатии не на нашей стороне, а на мужицкой. Начнем, бывало, жаловаться какому-нибудь Ермиле Антонову на свое положение, начнем рассказывать, как распустили народ, а он слушает, слушает, икнет да и скажет: «великую милость даровали народу…»
Дворяне-гуманитарии усматривали в этой проблеме скорее эмоциональный аспект. Ученые-технократы рассуждали по-государственному. Тогда Д. И. Менделеев писал о том, что только с развитием производств фабричных и заводских создается тот прочный средний производительный класс, без которого невозможно сильное образованное государство. Как у каждого элемента в его знаменитой «Таблице» была своя «ниша», так и у каждого сословия на Руси – своя.
Та, которую занимало третье сословие, становилась с годами все заметнее. Кто только не ругал, не высмеивал российских предпринимателей, вчерашних крепостных, – и писатели, и публицисты, и дворяне, и вельможи, и революционеры-марксисты, и революционеры-бланкисты, и народники… И ультралевые, и ультраправые объединялись в «святом деле» критики «мироедов» и «индивидуалистов», развивающих «экономическую анархию» и уводящих народ от «старых форм нашей общинной жизни»… Народники как «красной», так и «черной» ориентации ругали купцов да промышленников, а те работали… Заработанные капиталы вкладывали в расширение производства, в развитие культурного земледелия, в развитие культуры (как тут не вспомнить, что культура российская благодаря их меценатству переживала во второй половине XIX – начале XX в. свой очередной «золотой век»).
Брань на вороте не висла. А русская промышленность тем временем все крепла. За 16 лет, прошедших после отмены крепостного права, протяженность железных дорог в России увеличилась более чем в десять раз! В 1864 г. учреждается первый частный банк, стремительно растет число заводов и фабрик.
«В тихом противоборстве, с одной стороны, с казеннокоштным своим положением (при крайней слабости народного рынка промышленность целиком зависела от госзаказов), а с другой – искренне благословляя дающую государственную руку, буржуазия вступила в начало XX века», – печально-элегически констатирует Рэм Петров в названной выше статье. Действительно, третье сословие питало определенные надежды на укрепление своего социального и экономического статуса. Вполне реальными были мечты наиболее предприимчивых и талантливых его представителей о солидном выходе на мировую арену, о лидерстве России в мировом экономическом состязании.
Однако столь стремительно развивающийся процесс был в начале XX в. приостановлен стачечным движением. Уже в первые годы XX в. третьему сословию стало ясно, что настало время, когда нельзя ограничиться сентиментальным сочувствием рабочим и крестьянам. Нужно менять систему взаимоотношений. При возросшем (в том числе и благодаря революционной пропаганде) уровне политического сознания основных масс трудящихся твердо стоять на принципах было бессмысленно. Российский предприниматель понимал: проще и перспективнее договориться с рабочими, пойти навстречу их требованиям (в разумных пределах). При общем экономическом подъеме и благоприятной конъюнктуре было просто выгоднее уступить требованиям забастовщиков, нежели терпеть убытки от стачек. Экономическая разумность, рациональность в конечном итоге оказались и гуманистичными. Здесь перед третьим сословием России встали две почти неразрешимые проблемы (если бы не это, возможно, Россия пошла бы по иному – эволюционному, а не революционному пути).
Первая проблема состояла в том, что на ряде шахт, предприятий рабочие, под влиянием революционеров-максималистов, предъявляли невыполнимые требования: при каждой уступке предпринимателей забастовщики увеличивали требования (повышение зарплаты, уменьшение рабочего дня и т. д.). Борьба эта, совершенно бесперспективная и бессмысленная, продолжалась вплоть до 1917 г., когда требовать стало не у кого. И нередки были случаи, когда при выполнении всех требований предприниматель терпел полный крах, в результате которого не только он разорялся, но и бескомпромиссные забастовщики лишались и работы, и жалованья. Вторая проблема, а скорее – опасность для русского предпринимателя, возникала со стороны также не желавшего поступаться своими принципами царского самодержавия. Впрочем, резон в рассуждениях правительства был: оно опасалось, что попустительство стачечному движению подорвет основы самодержавия. 26 марта 1902 г. секретный циркуляр Министерства внутренних дел запретил фабрикантам делать уступки требованиям рабочих, а в 1903 г. петербургский градоначальник пригрозил непослушным промышленникам ссылкой. На фабриках и заводах появляется специальная фабрично-заводская полиция. Согласно литературным и киноверсиям, она создавалась чуть ли не по просьбе предпринимателей, боявшихся своих рабочих. По мнению историков, изучавших этот вопрос, появление полицейских и запрет рабочих профсоюзов возмущал фабрикантов не меньше, чем рабочих. Они могли бы договориться. Мешали и слева, и справа… «Давно минуло то время, – писали уральские железозаводчики, – когда интересы предпринимателя и рабочего считались неизбежно непримиримыми. Опыт всех промышленных стран доказал совершенно противоположное… Величайшим тормозом развития русской промышленности является крайняя бедность нашего населения…» И это в 1905 г. Да, все могло быть иначе, прислушайся правые и левые к мудрости русского предпринимателя.
Революция 1905 г. встряхнула Россию. Русская буржуазия начинает связывать свои надежды с реформаторской деятельностью П. А. Столыпина, который, в свою очередь, заручается парламентской поддержкой партии третьего сословия – октябристов и ее лидера А. И. Гучкова, миллионера из крепостных… Столыпина критиковали и слева, и справа, и самодержавие, и народническая социал-демократия. А он хотел, по его же словам, сделать ставку «не на убогих и пьяных, а на крепких и сильных». После политической, а затем и физической смерти Столыпина П. П. Рябушинский писал: «В той схватке купца Калашникова и опричника Кирибеевича, которая начинается, конечно, опять одолеет Калашников. Может быть, и на этот раз его потом пошлют на плаху. Однако идеи буржуазии, идеи культурной свободы – эти идеи не погибнут». В конце 1900– начале 1910-х гг. намечается сближение русских предпринимателей и русских интеллектуалов, третьего сословия и интеллигенции, разумеется, демократически ориентированной буржуазии и трезвомыслящей интеллигенции. Так, начинает пропаганду новых взглядов на третье сословие, лишь одно способное обеспечить ненасильственное движение России по пути прогресса, журнал «Русская мысль». Авторитет издания определял блестящий состав авторов – Бердяев, Трубецкой, Изгоев, Струве. Имена, ставшие известными большинству читателей лишь в последние годы!
На доброе слово третье сословие ответило благородным жестом: в 1911 г. Московское общество торговли и промышленности направило министру просвещения России протест в связи с увольнением из Московского университета профессоров либерально-демократического направления. Такое заступничество вызвало крайнее раздражение правых. Идеолог черносотенцев Меньшиков в газете «Русское знамя» писал: «Да, гг. Рябушинские и Морозовы и прочие им подобные! Несмотря на ваш флирт с революцией и все аттестаты либерализма, которые вы спешите выслужить, именно вам первым придется пасть жертвой готовящегося переворота». Так и вышло. Революция октября 1917 г. расправлялась с третьим сословием с какой-то особой жестокостью и беспощадностью. Русская буржуазия была уничтожена как класс. Потребовалось семьдесят лет, чтобы понять весь драматизм этого факта…
Неудивительно, что так печальны по интонации книги и статьи о развитии третьего сословия в России.
Печальна и статья Леонида Лиходеева «Наш паровоз, вперед лети… или Постой, паровоз, не стучите колеса». Вся она пронизана болью за нравственные и экономические потери, которыми сопровождалась утрата страной класса предприимчивых людей после октября 1917 г. Все знают, пишет Л. Лиходеев, что капитализм в России стал складываться на остатках крепостного права. Складывался он бурно. Русский купец, продававший и покупавший, бивший зеркала, занял серьезное место в литературе. Даже Чехов хотел сделать своего Лопахина диким купцом. Просто талант ему помешал. Лев Николаевич Толстой видел купца в помещике – в своем Левине. Гончаров – писатель первой величины – из-за созданного им образа купца оказался запрятанным во второй эшелон. Все это объяснялось, по мнению Л. Лиходеева, «неприятием купца в период неравного накопления» и было показательным для России. Интересно, что гипертрофированно развитое из снобистского пренебрежения купцом в XIX – начале XX в. в неприятие купца как обязательного «мироеда» поверхностное суждение о третьем сословии в советское время переродилось в известный тезис: «Все современные состояния нажиты нечестным путем» («Золотой теленок» И. Ильфа и Е. Петрова), сохранившийся со времен нэпа до эпохи перестройки.