Донёсся истошный вопль, пронзительный (женский?), ему откликнулись другие крики и рванувшийся волной по посёлку истеричный собачий лай; от жара в «шестёрке» что-то замкнуло и полыхающая антилопа-гну испустила сиреной вопль агонии — быстро замолкнувший…
Что, не нравится?.. ничего, заживо не сгорите, выходы я не поливал… но имущество тю-тю… ладно, денька через три посмотрим, что подать вам на погорелое…
Олег двинулся дальше — дело сделано, но операция «Вервольф» продолжается, следующий этап — красиво и чисто уйти. Был у него такой бзик — любил тщательно планировать всё, от коммерческих сделок до ремонта в квартире — и именовать операциями с красивыми нерусскими названиями…
О том, что погибшие при пожарах чаще задыхаются в дыму, чем сгорают, — Олег не думал.
И о том, смогут ли пробраться в пылающем доме — спросонья, среди криков, дыма и паники к пока не вспыхнувшему выходу, — не думал.
Что в гигантском костре горит его прошлое, его детство — тоже не думал.
Олег думал, что надо не забыть, не пропустить нужный момент — вовремя спрятать ружьё и снять бахилы, приняв обычный мирный вид.
План состоит из таких вот деталей.
И каждая важна.
Он продумал всё.
Это была финальная точка в агонии старого дома — умирать он начал давно, високосным летом, оставшимся в памяти Московской олимпиадой и смертью Высоцкого.
Олег много лет спустя понял, что это было последнее счастливое лето в Александровской, последнее лето детства… Случались и позже там хорошие деньки, но всё равно чего-то не хватало: может, семейных летних обедов на улице, под старой, ныне спиленной грушей — на молодую, с нежной кожицей, отварную картошку, час назад выкопанную, сыплется порезанная зелень с одуряюще-божественным запахом, дядька под слегка укоризненными взглядами жены и её сестёр достаёт литровую бутылку с розливным пивом, жестикулирует надетой на вилку картофелиной, рассказывает что-то невероятно смешное с абсолютно серьёзной миной — а вокруг буйство летних красок и запахов, а внутри ощущение уюта и спокойствия, ощущение, что так будет всегда…
Да нет, обедали они летом на улице и после, значит, не в этом дело… А может, не хватало Олегу постоянного, ставшего привычным, деловитого жужжания пчёл. На шестом десятке дядька вдруг решил заняться пчеловодством, сначала неудачно, пчёлы дохли. Взял в напарники опытного пчеловода, дело пошло на лад — в первое лето все ходили безбожно покусанными, но притерпелись к пчёлам, а пчёлы к ним, ульи стали привычной деталью пейзажа и привычными стали вечерние чаепития со свежим ароматным мёдом…
…Дядька умер тем же летом — уехал в Москву в командировку, был здоров и полон планов — а вернулся в запаянном гробу с маленьким стеклянным окошечком. И оказалось, что именно он, муж старшей из сестёр — немного смешной мужик с вечно растрёпанными белыми кудрями, рано и полностью поседевшими, — и был главной пружиной, на которой держалось в доме всё. И без которой всё медленно начало разрушаться и приходить в упадок.
Дому не хватало мужской руки — Олег по малолетству был не в счёт, а его отец, которого усиленно приглашали взять в свои руки осиротевшее совместное хозяйство, приехал осенью того же года, имел долгий вечерний разговор на кухне с женой и её сёстрами (Олег был бесцеремонно отправлен наверх, в комнату, считавшуюся «его»), переночевал, утром уехал с каменно-мрачным лицом — и с тех пор появлялся в Александровской считанные разы до самой своей смерти, получил несчастные шесть соток в полутора сотнях вёрст от Питера, упорно строил своё хозяйство, куда тёткам Олега хода не было…
Две другие сестры замуж так и не сходили, может быть, во многом из-за кое-каких неприглядных свойств характера — и дом-корабль с четырьмя грызущимися у штурвала капитаншами медленно шёл ко дну…
Олег ушёл достаточно далеко от пожарища — там зарево размазалось огромным пятном в тёмном, затянутом тучами небе, крики не смолкали, но пожарных сирен он пока не слышал, да и не помогут пожарные…
Накануне соседи по Тополиной привезли огромную кучу дров, загромоздившую всю улицу, клятвенно обещали возмущённым автовладельцам расколоть и убрать в ближайшее время, не успели — и к гибнущему дому пожарным не проехать.
Олег безошибочно выбрал день «Д», недаром долго готовился: белые июньские ночи никак не годились; позже хозяева бдительно стерегли сады, огороды и картофельные делянки; и лишь когда небогатый дождями тёплый октябрь плавно переходил в ноябрь, пришло время для дела.
Может, он подождал бы несколько дней, полнолуние было на подходе, под прожектором полной луны проводить операцию никак не хотелось — но синоптики пообещали резкое ухудшение погоды, со снегом в конце недели, и заверяли, что густые тучи в ближайшее время ни за что не развеются. Скользить тёмной тенью по белому снегу — чистое самоубийство, за версту видно, да тут ещё нежданно повезло с этими дровами — и Олег начал методично выполнять план «Оборотень».
…На пересекающую речку дорогу, под свет фонарей, он не стал выходить, прошёл под мостом, осторожно ступая — здесь имели обыкновение швырять под откос всевозможный хлам, ненужное старьё свернуть ногу, можно, было моментом…
Но всё обошлось, благополучно вышел из посёлка, дальше домов по Кузьминке не было, справа вплотную к речке подступал старинный Александровский парк, слева, на небольшом отдалении, — металлическая, с колючей проволокой поверху, ограда учхоза.
Можно было остановиться и перевести дух — пожар остался далеко позади, криков и шума не слышно, но слабый отблеск на ночном небе показывает, что веселье на Тополиной продолжается…
Он присел на траву, убрал тозовку в рюкзак, аккуратно опять замотав в тряпки, — больше не понадобится. Если что — он мирный турист, заплутавший в темноте и пропустивший последний автобус.
Стянул бахилы, в которых мирные туристы обычно не щеголяют, аккуратно свернул и сунул в пакет к драным перчаткам — им и кое-чему ещё суждено сгореть в глубокой сухой яме, заранее выбранной на маршруте, огня из которой никто не увидит.
Эмоций никаких не было: ни торжества от удачного дела, ни запоздалого страха… Правда, Олега бил сильный озноб — но это добрался холод ночи, которого до сих пор он не чувствовал, хотя специально оделся легко — чтобы не взмокнуть от немалых нагрузок, долгой ходьбы и бега. И сейчас, когда пришлось остановиться, стало ясно, что в нетолстом комбезе, надетом на рубашку, двигаться надо безостановочно.
Он вспомнил про фляжку, достал, сделал три долгих глотка — теперь можно… Ох как он напьётся следующей ночью, когда всё закончится…
Глава IV
Вся неуверенность Руслана мгновенно куда-то делась, исчезла, испарилась — затормозил плавно, чтоб не сбить Осе наводку луча, — и тут же уверенно выдернул пистолет из пружинного зажима — валить тварь должен был напарник, а он подстраховывать и при необходимости добить.
— Смотри, во-он там залёг… Жирный… — сказал Оса тем же негромким напряжённым голосом.
— Кто жирный? — спросил Руслан, начиная понимать, что тревога ложная.
— Да заяц же! Подстрелим?
— Ну тебя… не за зайцами ездим. Да и не отпишемся потом за… за спецпатроны. — Руслан медленно отходил от всплеска адреналина в крови.
— Ерунда, — уверенно сказал Оса, переламывая вертикалку. — Я на такой случай пару обычных захватил.
Чем снаряжены спецпатроны, Осе знать не полагалось. Но он ещё неделю назад разобрал один и внимательно исследовал содержимое. А собрав обратно, прихватил из заряда одну странного вида картечину. В ювелирном его догадку подтвердили — маленький шарик был действительно изготовлен из серебра. Не слишком чистого, почти технического, но серебра. Факт этот наводил на интересные размышления.
…Говорят, что подстреленный заяц кричит жалобным, чуть ли не человеческим голосом. Но тот, что в несчастливый для себя час подвернулся под луч прожектора Осе, оказался каким-то нетипичным — не издав ни звука, сделал большой прыжок в сторону, крутнулся по траве и неподвижно вытянулся. Оса вновь переломил ружьё, вернул на место спецпатроны и открыл дверцу «нивы».
— Подстрахуй, пойду подберу…
Руслан, держа снятый с предохранителя пистолет в опущенной руке, застыл у крыла машины, тревожно поворачиваясь то в одну, то в другую сторону.
Почему-то сейчас вероятность повстречаться с тварью казалась ему куда выше, чем каких-то десять минут назад. Ночь выглядела не такой, как из тёплой кабины, подступила, окружила, обволокла — обманчиво тихая, обманчиво спокойная. И опасная, смертельно опасная. Где-то в этой ночи кралась на мягких лапах косматая и безжалостная смерть — медленно, как останавливающийся шарик рулетки — чей номер выпадет сегодня?
Оса приближался к жертве своих охотничьих инстинктов медленно, осторожно, держа двустволку наготове и внимательно поглядывая по сторонам. И даже далеко обошёл высокую поросль бурьяна, явно опасаясь внезапной атаки. Руслан, знавший, с какой скоростью атакует оборотень, усмехнулся его предосторожности.
Но всё обошлось, Оса вернулся целым и невредимым, высоко подняв за длинные уши незадачливого обитателя полей. Когда он грузил трофей в багажник «нивы», рассуждая о плюсах и минусах различных способов кулинарной обработки зайчатины, Руслан коснулся его рукава:
— Смотри!
Слева от дороги, километрах в двух, а то и в трёх от них — точнее ночью и не определить, — поднималось к тёмному горизонту зарево, отсюда небольшое, не опасное, даже какое-то манящее — как далёкий костёр в степи, заставляющий запоздалого путника быстрее переставлять усталые ноги. Две минуты назад зарева не было.
— В Александровской, — уверенно сказал Оса. — Деревянный дом…
Он не сомневался — приходилось видеть, как горят в ночи дома из разных материалов. И поджигать приходилось.
— Может, подъехать? — предложил Оса, не то рассуждая сам с собой, не то спрашивая у Руслана — и сам не зная, почему его туда тянет.
— Незачем светиться, и искать там нечего. Наш объект к пожарам отношения не имеет…