Олег сидел на плахе, забросив все попытки освободится. Так, должно быть, сидит попавший в капкан волк, понявший, что из железного плена не вырваться, — сидит и ждёт охотника, чтобы дать ему последний и безнадёжный бой.
Дождевые капли стекали по лицу, он не вытирал их, ни на что не обращая внимания… Мыслей не было никаких — какое-то дремотное отупение, похожее на сон без сновидений наяву…
Дождь кончился, и рассвело окончательно, хмурое серое утро с трудом пробилось сквозь кустарник — Олег не шевелился, позабыв о том, как ждал утра, дабы оценить ещё раз при свете возможности к спасению.
И тут раздались голоса — весёлые, громко перекликающиеся в мокром от дождя парке…
Он вскочил, звякнув цепью, мысли заметались напуганными зверьками:
Крикнуть?
Позвать на помощь?
А пожар?
Идут с посёлка… наверняка знают о пожаре… Нельзя… Ружьё, две фляги в рюкзаке… Нельзя… В любом травмпункте сразу спросят, что делал тут ночью… и наберут «02»… А уж те сложат два и два…
Он забился в кусты, насколько позволила длина цепи и густые ветви, прижался к земле за плахой. Вспомнил про оставленные на виду ружьё и рюкзак, но не шевельнулся — голоса были рядом…
Олег толком не разглядел этих, судя по голосам, подростков — так, мелькнула раз-другой сквозь заросли яркая куртка. Сворачивать с дорожки в мокрый парк утренние прохожие не спешили.
Он лежал затаившись, ожидая, когда затихнут в отдалении последние звуки. Подождал ещё немного и вылез из куста — грязный, мокрый, дрожащий… Не похожий на давешнего ликующего от удачно проведённой операции ночного оборотня…
Способность думать вернулась, хотя мешал постоянный ломящий гул в ушах, отдающий неприятной болью в виски.
К чертям все планы и алиби… Его уже не интересует покупка обгорелых руин, его вообще не тянет больше в когда-то любимые места, а хочется одного — поскорее выбраться и забыть об этой проклятой ночи. Но выбираться надо самому, чтобы не сменить одну ловушку на другую, капкан — на тюремную камеру.
Домик из тёмно-красного кирпича он видел как на ладони, до него действительно метров пятьдесят, не больше. Олег легко смог разглядеть никуда не исчезнувшую кучу хлама у стены. Ему даже казалось, что он видит вполне подходящую для рычага арматурину…
А ещё, напряжённо вглядываясь в домик, он почувствовал странную и неприятную вещь — его тоже разглядывают самым внимательным образом. И даже понял откуда — из окна, из-под полуоторванного ржавого листа, прикрывавшего оконный проём.
Там, в темноте, — ни движения, но чувство давящего взгляда не проходило — равнодушного взгляда, безучастно взирающего на мучительные попытки выдраться из капкана…
Бомж? Обкурившийся наркоша? Ерунда… не та сейчас погода… Бомжатник тут мог быть летом, сейчас эта публика потянулась в тепло… в подвалы, на теплотрассы… Показалось… крыша едет… глюки пошли.
Он плюнул на это ощущение и стал думать о главном — как преодолеть злосчастные пятьдесят метров.
Для начала он нашёл отлетевшее лезвие ножа. Оно, по счастью, не зарылось в траву и не улетело в кусты, лежало на виду, тускло поблёскивая. Но — далеко, цепь не подпускала, пришлось лечь на живот, вытянувшись во весь рост на земле, и аккуратно подтягивать откидным прикладом ружья.
Затем смастерил рукоять — обмотал нижнюю часть клинка оторванной от рюкзака тряпкой. Получилось ненадёжно, но по беде сойдёт, лучше чем ничего. До дна окружавшей пробой воронки таким инструментом уже не добраться, но Олег готовил его для другого дела…
Он торопливо срезал ветви, стараясь выбирать потолще, и делил на равные, в ладонь длиной части. Когда набралась приличная кучка, стал запихивать их в капкан, между основанием и подошвой ботинка.
…Обрубки входили всё более туго, последние он заколачивал валявшейся без дела рукоятью ножа. Затем осторожно встал и попробовал наступить на захваченную капканом ногу. Ветки слегка промялись, Олег сел на землю и вбил ещё несколько палочек.
Теперь он мог ходить — медленно, сильно хромая, увенчанная нелепым сооружением левая нога стала значительно длиннее правой. Но боли не было, он вообще не ощущал ногу ниже колена…
Олег стал примериваться к плахе.
Тащить её за собой волоком, как он хотел поначалу, оказалось невозможно — тяжеленный чурбак словно прирос к земле. Катить мешал торчащий в сторону сук, да и через один с небольшим оборот цепь окажется полностью смотанной. Остаётся одно — поднять и нести.
Он обхватил сырые, поросшие мхом бока плахи осторожней, чем плечи любимой женщины, попробовал поднять — и понял, как мало у него осталось сил. Чурбак оторвался от земли — медленно и неохотно, но оторвался. Олег опустил его и опустился сам, руки дрожали, тело тряслось в ознобе.
Тяжёл, зараза… но ничего, полсотни метров как-нибудь протащу… потихоньку, полегоньку, с остановками…
Он закашлялся — долго, сухо, надрывно…
Простудился… как пить дать простудился… и темпера — тура наверняка вверх пошла… надо скорей в тепло, пока не схватил пневмонию… Ну ладно, пора… Раз-два, взяли!., взяли и пошли — медленно, осторожно, не спеша…
Взвалить плаху на плечо не позволяла цепь.
Он тащил её, облапив на уровне живота, осторожно ковыляя — намокшая кора выскальзывала из пальцев. Куда ступать, Олег не видел, чурбак не давал глянуть под ноги.
Окружающие кусты и деревья занимались странным делом — вспыхивали на мгновение кроваво-красным цветом, затем медленно приобретали прежнюю окраску, чтобы при следующем шаге снова вспыхнуть…
Он считал шаги, но после десятого сбился. Решил опустить чурбак и передохнуть, дойдя до ёлочки, росшей примерно посередине пути.
Не дошёл.
…Нога с вцепившимся капканом ухнула вниз, в незамеченную под полёгшей травой ямку. Он пошатнулся, не удержал равновесия, упал набок, выпустив из рук плаху. Она рухнула на зажатую в капкане ногу…
Боль вспыхнула сверхновой звездой — окружающий мир мгновенно почернел, обуглился… Всё кончилось.
Он тонул, он захлёбывался — ледяная вода рвалась в лёгкие.
Вынырнув из забытья, из тёмного бездонного провала, Олег скорчился в рвотной судороге, извергая обратно дождевую воду и сгустки слизи подозрительно красного цвета.
По ушам били неприятные и оглушающие звуки — немного спустя, когда рвота перешла в надрывный, рвущий грудь кашель, он понял, что это воронье карканье: нахохлившаяся мокрая ворона сидела недалеко и низко, на тонких, прогибающихся под её весом ветвях, и её хриплые крики звучали в ушах близкими взрывами, отдаваясь в мозгу гулко-болезненным эхом.
Вороны чуют падаль, подумал он, с трудом восстанавливая дыхание и не решаясь взглянуть туда, где была придавленная плахой больная нога. Впрочем, там боли он не чувствовал. Но она, боль, никуда не делась, она притаилась под чурбаком, как свернувшаяся в клубок гадюка, и когда Олег, сдвигая плаху, чуть пошевелил ногой — тут же запустила в неё ядовитые зубы. Но застонал он не от того, что почувствовал, а от того, что увидел, своротив плаху на сторону.
От вида согнутой под неестественным углом голени.
Нога была сломана.
Глава VII
Деточкин наклонился над чемоданчиком из лакированной фанеры, весьма напоминавшим те, с какими ходят по квартирам слесари-сантехники, разве чуть поновее…
— Сейчас… сейчас всё сделаю… контакт барахлит… всю ночь паял… сами ведь говорили: быстрей, быстрей… Так ведь? Сейчас…
Он закончил копаться в нутре своего детища, закрыл крышку и подключил к разъёму тянущийся откуда-то издалека кабель. Пятеро зрителей этой сцены стояли рядом молча, не комментируя и ни словом не попрекая за задержку.
Моросящий дождь притих, но порывы ветра срывали капли воды с деревьев, растущих во внутреннем дворике Вивария, и в одинаковых синтетических плащах с поднятыми капюшонами пятёрка казалась вынырнувшей откуда-то из глубины веков — не то капитул мрачного древнего ордена, не то судьи-инквизиторы, собравшиеся на сожжение очередной ведьмы…
Шестой зритель, по сути, зрителем не был — скорчился косматым клубком в углу клетки, не касаясь покрытых серебром прутьев, обманчиво-неподвижный и спокойный. Хотя и мина на боевом взводе тоже выглядит достаточно мирно… Пока не взорвётся.
— Готово… Включаю! Не произошло ничего.
— Сейчас, сейчас… частоту вручную надо подстраивать…
Тварь забеспокоилась: вскочила, затем присела на полусогнутых лапах, повела заросшей (глаз не видно) мордой из стороны в сторону… Деточкин продолжал колдовать над прибором. Тварь взвыла, покатилась по полу клетки, коснулась прутьев, тут же отдёрнулась обратно — и замерла, распластавшись в неестественной позе, судорожно подёргивая конечностями.
— Интересно… — пробасил Эскулап. Неторопливо подошёл к клетке, поднял лежавшую рядом палку с железным наконечником и просунул между прутьями. Сейчас зверь должен был вскочить и броситься на прутья в безнадёжной попытке достать врага. Не вскочил. Не бросился. Лежал и никак не реагировал на тычки Эскулапа.
— Сейчас, сейчас… Добавим мощность… Ведь надо с запасом, да? Ведь правильно?
Объект уже не дёргался — всю тушу била крупная дрожь; из глотки вырывались слабые сиплые звуки — гортань и связки, судя по всему, тоже были парализованы.
— Всё! Можно теперь это… голыми руками… — Деточкин говорил с гордым видом Ньютона, схлопотавшего по макушке яблоком.
— Какой радиус действия? — спросил Капитан. Спросил внешне спокойно, но с внутренним ликованием: ну наконец-то наука выдала что-то стоящее.
— Сейчас проверим… По расчётам — метров двадцать… или тридцать… отойдём немного… надо будет накинуть — прутья слегка экранируют…
До клетки было метров восемь, и он стал отступать назад, подбирая волочащийся провод. Десять шагов, пятнадцать — дрожь перешла в подёргивания; отступил ещё — тварь попыталась подняться и вновь рухнула. На восемнадцати с половиной метрах действие аппарата визуально уже не определялось.
— Всё ясно. Заканчивайте. Пойдём под крышу — там всё и обсудим. — Генерал, как всегда, был спокоен и холоден, лишь несколько мрачнее обычного — никаких следов энтузиазма от увиденного. Утром поступила очередная недельная сводка. С очередными жертвами…