— Пачку «Примы». За два восемьдесят, — хриплым голосом сказал Граев, высыпая на пластиковую тарелку груду мелочи. Вздохнул и демонстративно тоскливым взглядом обвёл стоявшую на прилавке шеренгу пивных бутылок.
Пока продавщица проверяла его денежные подсчёты, бабулька закончила возиться с продуктами и, скособочившись от тяжести сумки, засеменила из магазина. Граев неловко вскрыл полученную пачку, вышел на улицу, закурил и в десять широких шагов догнал старушку:
— Помочь, мать?
Она оглянулась, оглядела примеченного ещё в магазине детину и решила, что доверить ценный груз можно:
— Помоги, помоги, сынок… Вон ты какой здоровый, не повредит тебе поработать…
Рыбка клюнула. Нести было недалеко, метров двести — триста — небольшой домик, во дворе высилась изрядная куча еловых и берёзовых чурбаков. Переговоры были недолгими — за пол-литра казённой и обед Гаев согласился превратить эту груду в аккуратную поленницу. Но заявил, что со вчерашнего дня не ел и натощак с топором едва ли совладает.
— Ну пошли, пошли, сынок, позавтракаешь… Каша гречишная есть, от неё сил прибавляется… А то Васька-сосед всё помочь обещает, обещает, до зимы дообещается…
Остальное было делом техники. Живущая одиноко старушка по определению должна быть словоохотливой, навести на нужную тему труда не составило.
После завтрака и неторопливого чаепития Граев узнал всё, что хотел. В деле появился новый источник серебряного припоя — попавший осенью в капкан Петрищев был, похоже, тут ни при чём. И на горизонте замаячил Охотник.
Полученная вчера информация (достаточно оказалось упомянуть тему бродячих собак, потребляя пиво в компании граждан схожего облика) и сказанное бабулькой давало выход на убийцу Колыванова. Прямой.
Но Граев уже не считал его убийцей. Колыванов, по сути, был убит больше года назад — исполнительница лежала на кладбище, главные виновники отсиживались в своём бронированном логове. А произошедшее на прошлой неделе было эвтаназией.
…Дрова колоть Граев не стал. Протянул удивлённой старушке в благодарность за завтрак пятидесятирублёвую бумажку, сослался на срочные проблемы и ушёл.
Проблемы, как выяснилось, ждали его за пару дворов от жёлтого домика — и даже на вид были крайне неприятными.
— Ну и че ты тут ходишь? Ну и че те тут надо? — Трое парней, помятостью и небритостью напоминающие Граева, взяли его в коробочку. — Зачем, падла, к Пахомовне ползал? У её Васек калымить должон, его очередь…
Стоящий в центре верзила кивнул вбок — его соратник, надо думать, поименованный Васек, шагнул вперёд и пихнул Граева в плечо. Такой жест мог и не стать поводом к драке, но плечо было правое — боль ослепила и на миг парализовала.
Граев дёрнулся. Вожак принял его движение за агрессию, широко размахнулся — кулак со свистом описал дугу, не встретил ожидаемого сопротивления, — и верзила запрыгал на одной ноге, получив удар ногой в коленную чашечку.
Граев ушёл глубоким нырком. Достал рукой третьего — несильно, но хватило на пару секунд ошеломить, выбить из ритма. Крутнулся, разворачиваясь, — и оказался лицом к лицу с Васьком, целящимся зайти со стороны беззащитного правого бока.
Для деревенских бычков всё повернулось неожиданно — по их понятиям, трое должны бить одного, но никак не наоборот. И они слегка растерялись.
Граев, зашипев от боли, сделал ложный выпад правой — боясь одного: противник сдуру под него подставится и тем убьёт его, Граева, на месте болевым шоком. Но нет, Васек уклонился от неторопливого удара и тут же получил классический апперкот левой — отлетел в сторону и ошеломлённо мотал головой, не торопясь снова в драку. Ещё мгновение — добить, выключить надолго, — но мгновения не было, вожак и третий опять надвигались, опять окружали, опять норовили взять в смертельную для Граева коробочку.
Он рубанул ребром ладони по запястью протянутой, пытающейся схватить руки — уже всерьёз, уже в полную силу, уже на грани калечащих приёмов, — и отпрыгнул на два метра назад, вырвавшись из окружения.
Всё, эффект неожиданности исчерпан. Троица, хоть и потрёпанная, сгрудилась плотнее, не зная, что ждать от драчливого здоровяка с каменным лицом, — и не догадываясь, что против них человек с одной рукой, пронзаемый болью от любых резких движений.
Достанут ножи — придётся калечить, решил Граев, сознавая, что и без ножей шансов мало.
Но то были не волки — шакалы, не привыкшие к отпору. Отступив на несколько шагов (вожак волочил ногу), они поливали Граева отборным матом и предрекали, что дальнейшая его жизнь в Александровской будет недолгой и закончится мучительно.
Он набычился, опустил плечи и медленно двинулся на них — поворачиваться спиной даже к шакалам чревато. Шакалы отступили позорной трусцой, продолжая сыпать ругательствами.
Надо бы выправить разрешение на какую-никакую пушку, подумал Граев. А то замочат такие маргиналы — обидно будет.
Глава XV
К убийце Колыванова он шагал следующим утром — уже в обычном облике, имидж бомжеватого выпивохи отыграл свою роль.
Впервые Граев шёл на убийцу — и не знал, что с ним делать. Раньше всё было проще — схватить, не дать зацепить себя, при удаче — вырвать признание, пользуясь первыми секундами ошеломления. А теперь…
Втягивать в дело суд и прокуратуру нельзя, это понятно. В лучшем случае возникнет юридический казус — многолетняя кормушка для адвокатов, а по участникам дела прокатится тем временем волна якобы случайных смертей.
В конце концов, он не на службе, нанимала его Катя, и только ей Граев обязан отчётом. Но вот убедить её — проблема. Граев и сам лишь позавчера полностью, на все сто процентов, убедился, что безумная версия его и Марина — единственно правильная, что нет никакого иного объяснения, никакого удивительного сцепления маловероятных событий, способных быть причиной всего произошедшего.
Последнее, заключительное доказательство Граев вычислил как астрономы Плутон — чисто умозрительно. А потом нашёл его в расчётной точке. На заросшей пустоши, где неделю назад…
…На заросшую пустошь, где неделю назад лежал освещённый фонарями труп, Граев пришёл не как следователь — вдумчиво изучал местность глазами охотника, которому надо убить затаившегося где-то здесь крупного и неимоверно опасного зверя. Искал то, что охотники называют лазами (места, наиболее удобные для выхода из чащи крупного хищника), — и определял самые подходящие для стрельбы точки.
И нашёл — около третьего лаза небольшой вытоптанный пятачок, ветви на прикрывающем позицию густом кусте аккуратно срезаны, открывая удобную амбразуру. Неизвестный стрелок рисковал — стрелял вдогонку, пропустив тварь, выбрав момент, когда сердце наиболее открыто. Стрелял с крайне опасной (для себя) дистанции — три или четыре метра. И всё равно не смог убить наповал.
Раненый зверь (Колывановым назвать его язык не поворачивался) уходил напролом, быстро, через густую растительность — и ушёл далеко, петляющий по пустоши след тянулся почти два километра. Происходи всё в июне, когда бурлящая соками трава тут же выпрямляется, скрывая все отпечатки, Граев едва бы смог пройти по следу, окроплённому кое-где буроватыми пятнами, — не Дерсу Узала, хоть и любил охоту. Но сейчас, в преддверии осени, смятые и сломанные стебли хранили след и спустя неделю — дважды Граев терял его и находил снова. Пятен свернувшейся крови на пути твари становилось всё меньше…
Логово — пожалуй, не настоящая берлога, а место трёх или четырёх днёвок, — под кустом, пригнутым к земле упавшим деревом. Всё усыпано шерстью — тёмно-бурой, почти чёрной, длинной — некоторые пряди больше двадцати сантиметров. И слипшиеся комья почти высохшей слизи…
По уходящему от лёжки следу идти не стоило, и так ясно, что он закончится невдалеке — на укромной полянке, где стоит простой, без имён и табличек, православный крест.
Здесь он умирал, думал Граев. Мозг сжался и оцепенел, не способный удивляться и ужасаться. И одновременно вновь становился человеком… А психика? Тоже возродилась? И со всеми воспоминаниями о случившемся в последние месяцы?
Ответов уже не было. Но оставались люди, ответственные за всю эту гнусь. И Граев знал, что теперь у него к ним свой, помимо Кати, счёт — за время, проведённое у сырой, усыпанной шерстью ямы, в которой катался и выл умирающий от серебра (яда? лекарства?) когда-то не самый плохой парень Колыванов… Даже нет, скорее за свою попытку представить, что творилось в последние минуты в его мозгу — может быть, уже человеческом.
Счёт был, а к долгам Граев относился серьёзно.
И здесь дрова… Впрочем, ничего удивительного, осень на подходе.
Куча чурбаков была высокой и внушительной — и под стать ей была внушительная фигура коловшего дрова старика. Граев посмотрел на него с уважением — хотел бы и он спустя тридцать лет сохранить такую осанку. И способность в одиночку сделать то, что сделал старик.
Увидев его, старик замер, положив топор на плечо, — застыл, как Железный Дровосек из старой сказки. Граев подошёл, поздоровался и сказал:
— Я по поводу вашей дочери. Она ведь зубной техник?
— Да-а-а… — подозрительно протянул старик. — Но её здесь нет, живёт с мужем и детьми в Тосно…
— Я знаю. И хочу кое-что для неё передать, — сказал Граев и опустил руку в карман.
Топор со свистом рассёк воздух.
Прозрачный пакетик лежал на столе. Небольшой, квадратный. Внутри — бухточка белёсой проволоки. Надпись извещала, что это — стоматологический припой ПСрЦ-37, весом в сорок грамм, предназначенный для пайки протезов. О стрельбе им из дробовиков и другого оружия — ни слова.
Старик смотрел на лежащий между ними пакетик и молчал. Увидев, что Граев достал из кармана, он с размаху всадил топор в стоявшую на плахе чурку, снял брезентовые рукавицы, провёл гостя в дом и усадил за стол — всё молча.
Молчание затягивалось, и Граев, приподнявшись, неловко стянул пиджак, оставшись в рубашке с короткими рукавами. Положил на стол искалеченную правую руку — было видно, что страшные раны оставлены клыками. Спросил просто и буднично: