— Давно вы на него охотились?
Старик закончил изучать рваные шрамы и ответил так же просто:
— С прошлого лета.
— …«Скорую» — и в больницу. Я чуть оклемался — им про капканы… да где там, за бред посчитали. И попался ведь — хоть и варнак… дом поджёг на Тополиной, с людьми, с детишками… но всё равно… Больше с этими железками не охотился. Да и тяжело — поди-ка четыре пуда железа расставь по разным местам уже затемно, а утром собери до рассвета… И упырь этот, живорез, исчезал порой — то на неделю, то на месяц… Уж думаешь — всё, избавил Бог, — ан опять ночью воет…
— Кому-нибудь рассказать, позвать на помощь не пробовали?
— Да уж, рассказал… Зятю. Крепкий вроде мужик, охотится у себя в Тосненском районе. На медведя, на кабана ходит… За шавкой одичавшей на охоту звать как бы стыдно… сказал ему осторожно, что тварь не от Бога явно, что пуль не боится…
Старик замолчал. Граев не торопил его. История разворачивалась удивительная, и Марин многое угадал. У зверя на самом деле было здесь постоянное логово, даже несколько, и действительно, после несчастного Саши в Александровской произошло одно-единственное нападение — была растерзана и сожрана корова старика.
Хотя старик и не имел возможностей Граева по сбору информации — слухи о растерзанных людях до него дошли. И он почти не сомневался, чьих это клыков дело…
— Ну, в общем, покивал мне зять, посочувствовал, обещал подъехать, как дела позволят. А приехала Нинка… дочка, значит. Тяжело, говорит, вам, папаша, хозяйство тут вести, вдовому да одинокому… А у нас возле Тосно пансионат есть шикарный, лес сосновый рядом, речка… чтобы старикам, значит, век доживать вместе веселее… И к нам поближе… Хрен там лес, интернат это был, психоневрологический. Потом узнал — она и покупателя на дом уже приискивала… Зарёкся с тех пор рассказывать… Сам решил… Все байки про перекидышей вспомнил… наши, сибирские… Вон — в сенях колья стоят осиновые… десятка три осталось… хоть малину подвяжу, что ли… воды святой канистра — в Софии… это собор здесь, в Пушкине…
— Я знаю…
— …В Софии как на дурака смотрели, когда брал… Вода, кстати, помогала немного… Водой места политые он обходить старался… ну, если не напуган, не разозлён…
Понятно, подумал Граев, святая вода кишит ионами серебра — чуял смертельный для себя яд… Словно подтверждая его слова, старик сказал:
— Чутьё дьявольское было… Куда там собаке. Поначалу-то, нестреляный да непуганый, так и пёр на рожон… а потом, с зимы где-то, никак не подпускал на выстрел… А видел в темноте плохо, не волчьи глаза, совсем не волчьи… Мнится мне, потому они, перекидыши, в полнолуния чаще и разбойничают… Как его взял? Флажков не натянешь, загонщиков не пустишь… Днём залил водой всё вокруг, святой — две канистры, тонкой струйкой… вместо флажков, значит. А сам на лазу встал. Думал, может, не выйдет… он редко выходил… Вышел.
— Как подпустил так близко? Почему не почуял?
— Чабрец. Старое средство… Вечером в баню сходил… одежду, сапоги — всё новое, густым отваром чабреца пропитал, высушил… с ружья всю смазку снял — и тоже чабрецом… Не ел, не пил после бани — только чабрец сухой жевал… Ну и… Выстрелил — упал, гад, забился… не успел новый патрон вставить — поднялся, ушёл… Не стал я тропить ночью, с фонарём… а утром опять сердчишко прихватило… К вечеру отлежался… поковылял помаленьку — добить-то надо… непорядок — такого подранка оставлять… Дошёл до лёжки…
— Был я там…
— Значит, видел шерсть сброшенную… Я ведь до конца не верил, что перекидыш это… хоть и пули не боялся, и вообще… Думал — мало… ли тварей на свете… Дальше по следу пошёл — милиция, оцепление… Утром слух: человека убили… Человека, ха…
— Был он человеком. Когда-то. И, думаю, не виноват в том, что случилось…
— Это что, я — убийца? Человека убил? Которого спасти можно было?
— Нет. Убили его давно. В прошлом мае. Вы упокоили труп. Ходячий. Опасный. Убивающий всех на пути.
— Откуда ж такие берутся?
Граев не стал отвечать. Достал из кармана диктофон и приставку, поставил на стол.
— У него осталась жена. Вдова. Первый, кого он убил, — её сын от первого брака. Она до сих пор не верит, что муж — убийца. И правильно. Это был не он. Не человек. Я сам не уверен до конца, стоит ли ей всё это знать. Наверное, стоит… Вот диктофон, а эта штука искажает голос до неузнаваемости… Можете нажать эту кнопку и рассказать всё, что было… Коротко, без имён, самую суть. А можете не рассказывать… Решайте.
Старик долго молчал.
Нажал узловатым пальцем на клавишу и заговорил глухим голосом:
— Началось с того, что у меня сожрали корову…
Граев размашисто шагал к вокзалу (на этот раз добирался в Александровскую своим ходом, не желая оставлять никакого следа к старику). Запись его рассказа он решил никому пока не демонстрировать, оставить на самый крайний случай.
А вот с собранными образцами волос и слизи Марин пусть поработает — тихонько, без официальных каналов, используя личные связи. Вместе с уцелевшими тканями мозга это уже улики — в три случайно наложившиеся патологии у одного человека поверить гораздо труднее. Это уже доказательство, а если доктор раскопал чего-либо в своей библиотеке… Посмотрим, посмотрим… Грамотно уничтожать все до одной улики — целое искусство. Посмотрим, ребята, как вы им владеете.
Но сначала надо встретиться с Мариным.
Глава XVI
Доктор Марин был убит около полуночи: вечерняя прогулка по проспекту Гагарина, случайная встреча (ищущая на бутылку шпана?), возможно, грубо потребовали денег. Марин, мужик здоровый и крепкий, не стерпел, ударил (суставы двух пальцев в кровь разбиты) — и получил заточку в сердце. Грубо сделанную из треугольного напильника заточку — раны от такой весьма опасные и болезненные, не закрываются и не заживают долго…
Ране доктора заживать не пришлось, умер на месте, почти мгновенно. Милиция активно искала человека с повреждениями лица — с такой травмой руки приложить нападавшему Марин должен был хорошо…
Граев вышел из убойного отдела, рыча в душе. Переиграли. Сделали, как слепого котёнка. Он был уверен, что замутил воду и замёл следы, изобразив активный поиск в другом направлении, — а они, в свою очередь, продемонстрировали, что купились, что уверовали в свои возможности наглухо закрыть дело и на корню задавить любое расследование, — и нанесли удар. Первый удар. Куда будет направлен второй, гадать недолго. И третий, и четвёртый…
Нет. Стоп. Всё не так. Всё совсем не так. Граев много лет участвовал в единоборствах одиночек и организации (всегда на стороне последней) — и знал: в этой схватке у одиночки шансов на победу нет. Ни единого. Какой бы крутой он ни был и какие бы картинки ни рисовали многочисленные боевики и бестселлеры. Против Конторы шансов нет, но…
Марина устраняли в спешке. В панике. Совершенно непродуманным экспромтом. Завалить вот так мента из ГУВД (пусть и не опера, пусть и с пьяной змеёй на петлицах) — значит разворошить змеиное гнездо. Или осиное. Будут рыть землю не за страх, а за совесть, за простой и понятный тезис: мы — каста! наших мочить нельзя! Если остался хоть крохотный следочек — распутают… Плюнут на любое давление сверху и распутают.
Контора, задействовав свои возможности на полную мощность, могла бы сработать куда чище: естественная смерть или несчастный случай; организованная подстава или убойный компромат, способный заставить замолчать кого угодно…
Значит: тут самодеятельность узкой группы. Кто-то из них сидит весьма высоко и способен привлечь к делу очень многих, но — втёмную. Например: он не может вызвать того рыжего парня из проходной псевдо-ВИРа и сказать: крутится тут вокруг один мужичок по фамилии Граев — надо его ликвидировать самое позднее к вечеру субботы. Не может…
Но: какие-то исполнители у них должны быть. Немногие — один, два… Посвящённые во всё (или почти во всё). Готовые на всё. Или готовый? И — сорвавшийся с цепи. Съехавший с катушек. Начавший сам принимать решения о ликвидациях — согласовать решение о докторе Марине, похоже, у него не было ни времени, ни возможности. Или?..
На похороны Колыванова, состоявшиеся в этот день, Граев не пошёл. Он вообще не был уверен, что в урне лежит пепел бывшего бизнесмена (или бывшего оборотня), — сожгли пару подопытных морских свинок, всего и проблем…
У него были дела поважнее.
Надо съездить в «Бейкер-стрит»… Несколько дней назад он впервые привлёк ко всей этой истории агентство, номинальным сотрудником которого числился. Раскопали хоть что-нибудь по одному из направлений? Если не раскопали, не беда — тогда танец начнётся с другой фигуры.
И — найти одного человечка, кое-чем Граеву обязанного…
Узнал.
Нашёл.
Договорился.
И — вдруг купил два билета в театр на этот вечер — говоря себе, что тем собьёт с толку топтунов, если такие ходят следом…
Хотя мог поклясться, что наружкой поблизости и не пахнет. Да и вообще всё происходящее напоминало работу профессионала — грамотного, но вынужденного разрываться между десятком разных дел одновременно. Непредсказуемого…
А непредсказуемость всегда опасна.
Люди, поверхностно и даже неплохо знавшие его, были уверены: Граев, он же Терминатор, он же Танцор-под-пулями, он же просто Танцор — этот сфинкс, эта машина для Охоты на людей, для захвата, обезоруживания и экстренного потрошения, — не ведает, что такое страх.
Они ошибались. В соответствующих обстоятельствах Граев страх испытывал, и порой достаточно сильный. Проявлялось это странным образом: происходило нечто вроде раздвоения сознания. Граев видел себя со стороны — маленького, крохотного, кукольного Граева, мечущегося словно по рельефной карте, расположенной на дне деревянного ящика со стеклянным верхом.
Граев-маленький боялся, с трудом давил в себе панический ужас — и не знал, где ждёт его смерть, за каким картонным препятствием. А Граев-большой, глядя на него с каким-то отрешённым состраданием, думал: «Бедный маленький Граев! А ведь тебя сейчас убьют. И идёшь ты не туда — вон она, твоя смерть, за тем холмиком, прильнула к оптическому прицелу…»