1
— Ну, кто, бля, утаил серебряную ложку? — дядя Коля как саблей замахнулся пиковой дамой.
— Ходи уже, бля, а не пизди! — недовольно сказал небритый сорокалетний Михалыч.
Юные Толик и Степа, играющие вдвоем на прикупе, посмотрели на сидящего рядом парня:
— Давай, Леха.
— Я свои две взятки по-любому возьму, — парень сбросил десятку.
— А я и не спорю, — рубанул по столу черным валетом дядя Коля, собирая последние козыри.
Парень подмигнул Михалычу:
— А ты, батя, влетишь на минус четыре.
— Он нарочно, гад, «Сталинград» загадал, — буркнул Михалыч.
Дядя Коля засмеялся, обнажая съеденное олово зубов.
К столику неслышно приблизился молодой человек. Он был одет в черный костюм и белую рубаху с галстуком, в руке сжимал толстую книгу.
— Здравствутье, ребьята, — сказал он с сильным акцентом и широко улыбнулся. — Всье в картишьки тужитьесь?
— На толчке тужатся, мудак, — грубо сказал Толик. — Русский язык сначала выучи! Карнеги хуев!
— Точно, — подхватил Степа. — Уебывай в свой Макдоналдс, говно американское!
— А что делают в картъишки? — подошедший продолжал улыбаться. — Мне очень интьйересно!
— А че вы с ним так? — тихо спросил Леха Михалыча.
— Он, пиздюк, часто здесь появляется. Буржуйский поп. К религии склоняет.
— Дуются в картишки, — ответил дядя Коля. — Но так уже не говорят.
Иностранец внимательно слушал и улыбался.
— Это плохо дутсья в картишки, аминь. Убиват козла тожьйе плохо.
— Забивать козла! Мудачина! — крикнул Толик.
— Аминь. Ви такие славние. Очень интьйересно, а верьйите ви в бога?
— Опять за свое, — вздохнул дядя Коля. Повернулся к Лехе. — Достал, бля. Каждую неделю приходит. Такое несет, за год не высрешь.
— Не, мы не верим в бога, — за всех ответил Степа.
— О, это опасно! Гореть в аду так больно, аминь! Если ви не против, я расскажу вам из Евангелие. Аминь или нет?
— Валяй… — сказал дядя Коля.
— На хуя? — скривился Михалыч. — Он теперь не отъебется.
Толик и Степа закивали.
— Да весело будет, — подмигнул Лехе дядя Коля.
— Давай уже! — разрешил Михалыч. — Только быстро.
— Ой, это так здорово, что ви согласни, аллилуйя! — обрадовался американец. — Боженка сейчас смотрит на вас и радуется, и рукой машет: «Хеллоу, люди!» И мы ему тоже: «Хеллоу, боженка!» — он нежно посмотрел на тучку и помахал ей рукой.
Толик и Степа заржали.
— Ну что за день милий сегодня! — американец закатил глаза. — Аллилуйя! Назовем из Евангелия. — Он задумался. — Как же там било… — Лицо его комично посерьезнело. — О!
Зима стояля,
Дуль ветер из степи.
Беби в вертепе померз, бедненький,
На склоне холма.
А коровка погревала его
Воздухом из рота,
И бичок тожьйе погреваль.
Фермери куртки отряхали от грязи,
Спат еще хотели.
И на утесе они стояли,
Подальше смотрели
И видели поле болшое,
В нем могилки и звездочки.
Палка в снегу торчаля.
А рядом, через форточку
Мерцала звезда по пути в Вифлеем.
Аминь!
Она горела как сено,
В стороне от неба и Бога,
Как будто ферму подожгли
И пожар на говне…
За столом расхохотались. Михалыч басом, Степа и Толя повыше. Дядя Коля вытер выступившие от смеха слезы:
— Леха, слышь, и так каждый раз отмачивает…
— О, на фермах часто говно… — продолжал американец, — это нормално же длъя ферми. Целий космос волновался — аллилуйя, аллилуйя, Бог нас любит! — он начал мелодизировать и пританцовывать.
Он будто рассказывал с выражением сказку.
Все такое красное стало.
Три астролога спешили.
За ними шли верблюди с подарками
И мальеньки ослики.
Мечтали о музеях красивих,
И феях, и вольшебниках,
О ельках новогодньйих.
А так холодно било!
Но они думали и о всьех на свьете
Детках и мандаринках,
И всех яблочках, и золотих шарах.
Фермеры увидали животних и говорят:
— О, и ми пойдем. — И это было как чудо.
Аллилуйя, аллилуйя!
Им даже жарко стало,
К ним ангелы невидимие,
Потому что без туловиш,
Прилетьйели и босими ножками шли.
Фермеры смотрьят — следы,
А человеков не видно.
Собачки гав-гав.
Что за миляя история, аминь!
У камня утьро наступилё.
— How are you? — спросила Мария.
— Can I help you?
О, хай, ми — фермери и астрологи,
Ми подарки принесли и тебе,
И Джизус-беби. Аллилуя!
Сейчас вас похвалим.
Мария говорит:
— Спасибо,
Но ви фермери,
Надо же гигиенично,
Подожьдите на улице.
Они говорят:
— О да, конечно. —
А потом, грубие такие,
Ругаться начали.
Верблюды кричали,
А ослики их копитами били
Так весело, аллилуйя, аллилуйя!
Мария говорит астрологам:
— А ви входите в отверстие. —
Они зашли,
Видят, Джизус-беби спит в дубе,
В ротике осла и ноздрях бичка.
Вдруг кто-то…
Щас главное, слюшайте…
В темноте слева кто-то
Астролога отодвинул,
Тот оглянулся.
На пороге звезда Рождества в гости пришла,
Стоит и смотрит на Марию.
Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!
Толя сполз от смеха на землю, Степа просто визжал. Дядя Коля утирал слезы, Михалыч отмахивался руками, пока не скинул со стола бутылку с водкой.
— Все, дурак, иди отсюда, — еле выдавил он. — Смотри, что из-за тебя вышло!
— О, Библия, это же очень увлекателно. Я хочью пригласит вас на проповьедь в сегоднья, у шесть часовь, — американец напряженно улыбался.
— Не, с нас хватит. — Дядя Коля посмотрел на Леху. — Вот такие у нас бывают концерты. Уссышься.
— А мне понравилось, — неуверенно произнес Леха.
Толя и Степа, приняв эти слова за шутку, прыснули.
— Я серьезно, — сказал Леха. — Ну, подумаешь, акцент у него. Не страшно. А история интересная.
— Ты че, шутишь? — вытаращился Михалыч.
— Не, кроме шуток. Я бы сходил на проповедь, — сказал вдруг Леха. — Не, правда, мужики, интересно.
— Ты че, Леха, охренел? — спросил дядя Коля. — Пьяный, что ли. Ты ж всего ни хуя выпил.
— Нормальный я… — он посмотрел на американца. — А где проповедь будет?
— Очьень недалеко, — с готовностью отозвался тот, — а ми можемь до этого много поговорьит о Боге.
Леха поднялся из-за стола.
— Ладно, мужики, спасибо за компанию, я пойду, наверное…
— Ты куда, бля! — вскочил дядя Коля. — Ну я, бля, не понимаю ничего! Леха, еб твою! — Жилистой рукой он ухватил миссионера за отворот пиджака. — Ах ты ж пиздло!
— Я на вас так не сержус. Так не сержус. Аминь! О, ми оба болшие грешники, но я спасйон, а ви нет! Будем же спасатьса вместе!
— Что ты, сука, мозги ходишь ебать людям! Сядь, Леш, тебе нехорошо, наверное! Что ты ему веришь!
— Вот здес пишут… — американец указал на Библию. — Так возлюбиль бог мир, что отдал сына своего единородненького… А читат надо — так возлюбиль бог Льеху — понимат надо! Аминь!
— Ты, пидор, не отвечай за него! Леша, ну скажи что-нибудь, бля!
Миссионер скромно потупился:
— Ах, что может бит прекраснее, когда молодой человек говорит: Господь — Пастер наш! Пастер наш!
— Ебло закрой! — всполошился и Михалыч. — Леха, ты присядь…
— Вот есть про двоих малтшиков, — миссионер обморочно закатил глаза. — Петья говориль: «Мне не нужьно Библию, я не понимаю, что там». А Серьежа знал, что Петья покрал в саду у старушки яблуки, и сказал: «Одно, безусловно, ти можешь понят в Библии — вороват нельзя». И Петье било стыдно, и он говорит: «Ой, Господ видит все, что я делаю, аминь!» — И миссионер перекрестил сидящих своей книжкой.
— Я хуею, — произнес, наконец, Толя, глядя, как Леха деревянной походкой удалялся вслед за американцем. — Уболтал его.
— Да, бля, — почесал дядя Коля седеющий, будто загаженный птицами, затылок. — Первый раз такое вижу. Нормальный же был парень. Что с ним случилось?
— Душа — потемки, — сказал Михалыч. — И сколько мы его знаем… Второй день.
— Я такое слышал, — мешал карты дядя Коля, — эти проповедники по-русски говорят, и сами они русские, а только из какой-то зловредности слова коверкают, хотят на настоящих американцев походить.
— Хуею… — шептал Толя, переглядываясь со Степой.
Леха шагал рядом с миссионером, то и дело тормоша его за плечо:
— Понимаешь, по жизни все вроде нормально. Зарабатываю достаточно. Квартира трехкомнатная, машина. А на сердце тоскливо.
— О, это да, — сочувственно кивал американец.
— Не знаю, что со мной сегодня произошло. Я родителям бы такого не рассказал, а тебе — пожалуйста, все раскрыл.
— У тебья были трудности и извращьенья. А теперь все будьет хорошо. У меня тоже были извращьенья, но я избавился.
— И, понимаешь, — продолжал Леха, — главное — одиночество, леденящее одиночество и страх. А душа чего-то запредельного просит.
— Ти страдаль. А тепер будет много знакомых. Тебя будут любьить. Ты полючишь вторую семью. Ми будем очень часто встречаться. Мне ти можешь доверит все. Ми твои извращьенья все вместе обсудим, и ты не будешь их хотеть, а только смеяться.
Они прошли мимо старых пятиэтажных клетчатых хрущевок, точно нарисованных в тетради, маленького асфальтированного стадиона и брошенного продуктового магазина с выбитыми стеклами.
— А девушки у вас есть? — застенчиво спросил Леха.