Пастернак, Нагибин, их друг Рихтер и другие — страница 13 из 45

28 марта 1995 года – последнее выступление, состоявшееся в немецком Бремене.

Народный артист СССР, Герой Социалистического Труда, лауреат Сталинской, Ленинской и Государственных премий.

Скончался 1 августа 1997 года. Похоронен на Новодевичьем кладбище.


НИНА ДОРЛИАК

Родилась 7 июля 1908 года в Санкт-Петербурге в семье профессора Московской консерватории Ксении Дорлиак.

До большевистского переворота 1917 года Ксения Дорлиак была фрейлиной последней российской императрицы Александры Федоровны.

В начале 30-х годов переехала в Москву.

Родная сестра актера Театра имени Вахтангова Дмитрия Дорлиака, считавшегося первым героем-любовником Москвы. После смерти брата воспитывала его сына Дмитрия, ставшего единственным наследником Рихтера и Дорлиак.

1941 год – уезжает в эвакуацию в Тбилиси, где сближается с Ольгой Книппер-Чеховой, актрисой Художественного театра и вдовой Антона Чехова, и композитором Сергеем Прокофьевым.

Первый совместный концерте Рихтером состоялся во время авторского вечера Сергея Прокофьева в 1945 году.

С 1947 года – профессор Московской консерватории.

Одно из самых известных произведений в ее исполении – «Гадкий утенок» Прокофьева.

Народная артистка СССР.

Скончалась 17 мая 1998 года. Похоронена на Новодевичьем кладбище.

* * *

Французский режиссер Брюно Монсенжон, получив предложение Рихтера записывать его мемуары, признавался, что, едва приступив к работе, ощутил страстное желание заснять монологи пианиста на камеру. Что ему, в конечном счете, и удалось.

У меня, слушавшего воспоминания Веры Прохоровой и переживавшего в эти мгновения все, кажется, возможные эмоции, тоже очень скоро появилось сожаление, что биография века, а более точного определения к рассказам Прохоровой подобрать вряд ли возможно, записывается лишь на диктофон. С одной стороны, можно позавидовать Монсенжону, имя которого, кстати, еще появится в этой главе.

* * *

А с другой, я тоже считаю себя счастливцем. Потому что монологи Веры Ивановны мне удалось записать. Пусть хотя бы на диктофон и любительскую видеокамеру.

Думаю, это как раз самая идеальная форма для рассказа о человеке, который после музыки больше всего любил читать.

Кстати, отношение к книгам было своеобразным камертоном, благодаря которому Рихтер понимал, что за человек перед ним.

Он сам, кажется, едва ли не наизусть знал все великие книги мира. С Юрием Нагибиным у них, например, была такая игра – кто лучше знает Пруста. Один из друзей произносил какую-нибудь строку из произведений французского гения, а другой должен был ее продолжить.

Последней книгой, которую перечитывал Рихтер перед смертью, была «Отцы и дети» Тургенева.

Поначалу роман ему читали вслух. Но когда дошли до эпизода смерти Базарова, чтение решили прервать. Тогда Рихтер сам взял книгу и дочитал ее до конца…

* * *

Другой страстью музыканта было кино.

Не случайно одними из самых близких его подруг были две самые большие мировые кинозвезды – Любовь Орлова и Марлен Дитрих.

С Любовью Петровной его познакомил отец, который давал Орловой частные уроки во время ее гастролей в Одессе.

Спустя годы именно Любовь Петровна сыграет важную роль в том, чтобы Рихтера выпустили на его первые зарубежные гастроли. А в 1952 году с ее легкой руки музыкант даже снялся в фильме. В картине Григория Александрова «Композитор Глинка» Рихтер сыграл роль Ференца Листа.

Знакомство с Марлен Дитрих состоялось в Париже. Актриса пришла на концерт пианиста и была под таким впечатлением от его игры, что отправила музыканту записку, в которой на нескольких языках объяснилась в любви и пригласила в гости.

Рихтер приглашение принял и преподнес Дитрих алую розу. Потом он с улыбкой рассказывал, с каким разочарованием его встретила кинодива. Очевидно, вспоминал Рихтер, она ждала что-то большее, чем одну розу.

Потом между ними завязались дружеские отношения. Дитрих даже обсуждала с музыкантом сценарий собственных похорон и интересовалась, если ли такой же сценарий у самого Рихтера.

Когда Марлен умерла, уже через несколько дней после ее смерти Рихтер сыграл в Мюнхене концерт памяти Дитрих…

* * *

Я не случайно начал рассказ о Святославе Рихтере именно с этих историй. Потому что в них, на мой взгляд, он предстает реальным человеком. А не этаким «Пушкиным от рояля» с известным всему миру по фотографиям обликом – во фраке, с отрешенным лицом и за роялем.

* * *

Если продолжить тему об увлечениях Рихтера, то на третьем месте после литературы и кино (не по важности, а если просто по порядку) будет живопись.

Самого Святослава Теофиловича не раз писали. Есть даже картина, на которой он изображен опять-таки во фраке и за инструментом, а вокруг него стоят рабочие в спецовках и, как говорится, внимают.

Картина Е. Корленко называется «Музыка и труд». И получилась она такой же фальшивой, как и сама идея советских начальников устраивать подобные концерты.

Но есть и портрет кисти Кетеван Магалашвили, который сегодня находится в Национальной галерее Грузии. И вот там Рихтер совсем другой – такой, каким он, наверное, и был в жизни.

Недаром он сам говорил о том, что счастливейшие дни в своей жизни провел в конце сороковых годов в Тбилиси, когда рядом с ним были друзья. А Кетеван Магалашвили, конечно же, была одним из них.

Потом я сделаю репродукцию этого портрета и подарю его Вере Ивановне. Я запомнил – мой подарок неизменно будет стоять на столике…

* * *

В этой книге не будет критических размышлений о том, когда и какой концерт Рихтер исполнил лучше. Потому что они в контексте настоящего рассказа тоже будут выглядеть фальшиво и даже, наверное, нелепо. Потому что я разговаривал не с музыковедом, а с женщиной, которая более полувека просто была самым близким для Рихтера человеком.

Здесь будет история обычного гения, о котором следует не только написать книгу, но и снять художественный фильм.

Ибо его жизнь – это самый великий сценарий, который мог сочинить XX век.

Одну из главных ролей в нем, конечно же, сыграет и Вера Прохорова.

* * *

Эта история началась 17 декабря 1938 года. Когда происходит что-то судьбоносное, время и место, как правило, остаются в памяти. В московской квартире профессора Нейгауза царило праздничное настроение: ждали гостей, чтобы отметить Варварин день, именины тещи великого музыканта. Двадцатилетняя Верочка Прохорова пришла одной из последних.

* * *

– Я сняла шубу, и так неловко, что она все время выпадала у меня из рук.

Ко мне подошел улыбчивый молодой человек и помог поднять шубу. Он поднял ее, и мы захохотали. И я подумала – до чего же милый и приятный человек.

– Слава, – представился он.

– Вера, – ответила я.

Почему-то сразу стало ясно, что этот человек навсегда войдет в мою жизнь.

* * *

Когда Рихтер приехал в 1937 году в Москву из Одессы и поступил в консерваторию, то Нейгауз прописал его у себя. А всю войну Слава прожил у нас. Я тогда была студенткой, Светик – студентом, дом наш был открытым и гостеприимным.

Наша первая встреча со Светиком состоялась в доме Генриха Нейгауза в день именин Варвары. Генрих Густавович всегда отмечал этот праздник. Варварой звали мою бабушку, тещу Нейгауза.

Генрих Густавович был женат на моей тетке, поэтому в его доме я бывала довольно часто.

Сам Нейгауз был из Елисаветграда, где у его отца была своя музыкальная школа. В этой школе учились и Генрих, и Зинаида (будущая жена Пастернака), и моя тетка Милица. О Милице Генрих Густавович говорил: «Она моя первая и третья жена».

В Елисаветграде у них был роман, а потом Нейгауз уехал в Киев, и из-за Гражданской войны они оказались отрезаны друг от друга. В Киеве Нейгауз стал профессором и мужем Зины.

Лишь после того, как Зинаида вышла замуж за Пастернака, Нейгауз наконец женился на тете Милице.

Причем так получилось, что младшего сына Стасика Зина оставила тетке и Генриху Густавовичу. Она больше всех любила старшего сына Адика. С ним и Борисом Леонидовичем ездила в Тифлис.

Только когда Адик умер от туберкулеза – это случилось в мае 1945 года – Зина обратила внимание и на Стасика… У Генриха Густавовича был наивный отец. Он писал письма родственникам в Германию и рассказывал в них обо всем, что видел. А видел он довольно неприглядные вещи – голод, очереди, циничное поведение властей.

Его пытались отговорить от излишней откровенности. Но он отмахивался: «Кто будет читать мои письма?»

И еще приписывал в них: «Гарри боится вам писать (дома Генриха Густавовича звали Гарри. – Примеч. В.П.), но он чувствует то же самое». Потом, когда Генрих Густавович был арестован, ему эти письма цитировали следователи…

* * *

Наше знакомство с Рихтером состоялось за несколько лет до ареста Нейгауза.

Между нами сразу проскочила какая-то искра взаимного притяжения. И, улыбнувшись в ответ на улыбку Рихтера, я почувствовала – этому человеку суждено навсегда войти в мою жизнь… Жизнь наша была очень веселой.

Светик вовсю хулиганил с дочерью Нейгауза Милкой. Она как-то предложила бросить из окна тарелки, чтобы посмотреть, как они будут падать. Картина им так понравилась, что они принялись бить всю посуду.

И тут в комнату зашла моя тетя.

– Что это за безобразие, что вы делаете? Ах, все тарелки разбили? Ну, если последняя осталась, тогда и ее бросай!

* * *

В консерватории Слава категорически не мог сдать военное дело и марксизм. Мы с ним по очереди занимались.

В конце концов он придумал, как одолеть эту науку. Говорил: «Как бы понять слово «партия»? Ага, нарисую ее как дом (а он очень хорошо рисовал). Так, партия ушла в подполье – значит, дом опустился под землю».