в завтрашнем дне и не знать, как расплатиться с долгами».
Скончалась 23 июня 1966 года, так и не получив ни копейки от государства, которому была верна и покидать пределы которого не желала сама и не дала это сделать мужу. Похоронена на Переделкинском кладбище рядом с могилой Пастернака.
Всему миру он известен прежде всего как автор романа «Доктор Живаго». Именно за который, как считается, получил Нобелевскую премию, укравшую у него добрый десяток лет жизни.
А спустя шесть лет после смерти он стал и обладателем премии «Оскар» за сценарий к фильму «Доктор Живаго». Непосредственно с режиссером работал Роберт Болт, но имя Пастернака тоже было заявлено в номинации и тоже прозвучало со сцены во время церемонии награждения.
Обо всем этом на родине самого лауреата, увы, никто тогда так и не узнал.
Что меня поразило в свое время в биографии самого Пастернака, так это его разговор со Сталиным. Это в общем-то довольно известный факт.
В 1933 году Мандельштам написал знаменитое стихотворение о «кремлевском горце», чьи «толстые пальцы, как черви жирны, а слова, как пудовые гири, верны».
Во время прогулки по Москве Мандельштам прочел эти строки Пастернаку. Тот, по воспоминаниям современников, отреагировал следующими словами: «То, что вы мне прочли, не имеет никакого отношения к литературе, поэзии. Это не литературный факт, но акт самоубийства, которого я не одобряю и в котором не хочу принимать участия. Вы мне ничего не читали, я ничего не слышал, и прошу вас не читать их никому другому». Но Мандельштам стихи, конечно же, читать продолжал. И в 1934 году был арестован.
Николай Бухарин, в те годы – один из ближайших соратников Сталина, в письме вождю упомянул, что из-за ареста Мандельштама Пастернак находится в «умопомрачении». И тогда Сталин позвонил Пастернаку. В считаные часы известие о том, что Хозяин лично соизволил набрать телефонный номер Гения, стало достоянием всей Москвы.
(Спустя несколько лет Сталин вновь использует тот же прием и позвонит опальному Булгакову. Но об этом мы поговорим в следующей главе.)
Существует много версий того, о чем же был разговор первого поэта и первого палача Советского Союза. Но все они сходятся в одном – главной темой беседы была просьба Пастернака не об освобождении Мандельштама, а о личной встрече с вождем.
«Почему мы говорим все о Мандельштаме и о Мандельштаме, я так давно хотел с вами поговорить», – сказал Пастернак в версии, изложенной Анной Ахматовой. Заметив, что «старые большевики от своих друзей так быстро не отказываются», Сталин спросил, о чем Пастернак хочет говорить с ним. Поэт ответил: «О жизни и смерти».
Сталин повесил трубку и больше с Пастернаком не общался… Юрий Нагибин очень метко напишет в своих дневниках, что Пастернак в ситуации с Мандельштамом «скиксовал». Но во всем этом и был Пастернак. Тот самый, которого мы читаем. И о котором, увы, по большому счету не знаем ничего. Расспросить Веру Прохорову о Пастернаке я мечтал давно.
С того самого дня, когда, собирая материалы о подруге Рихтера, узнал, что среди подписей в письме с просьбой о реабилитации Прохоровой стоял и автограф великого поэта.
Как я уже говорила, моя тетка, Милица Сергеевна, была женой Генриха Густавовича Нейгауза. А его первой женой и матерью двоих сыновей – Адриана и Станислава – была Зинаида Николаевна Пастернак. К Пастернаку от Нейгауза Зинаида ушла в 1931 году. Но брак с Борисом Леонидовичем не разрушил ее отношений с Нейгаузом.
Пастернаки жили в Переделкино, и мы с Генрихом Густавовичем не раз ездили к ним в гости. Не смею сказать, что дружила с Борисом Леонидовичем, но несколько раз мы встречались. Запомнилось ощущение его невероятной детской наивности в сочетании с глубинной мудростью и добротой. Пастернак был воцерковленный человек. Хотя первая жена пыталась обратить его в иудаизм и даже водила к раввину. Но Борис Леонидович остался православным.
Его и отпевали дома, правда, ночью. Зина, которая всем заправляла в доме, боялась – мало ли что. Когда хоронили Пастернака, попрощаться с ним пришли старушки из деревни и рассказали, что он каждый месяц, даже в самые непростые периоды своей жизни, приносил им деньги и помогал… Мы с ним говорили о многом.
Сейчас часто говорят о разнице поколений. А я в это не верю. В обсуждении жизни, политики, отношений между людьми какая может быть разница между, скажем, 29-летним и мною? Только в опыте.
Конечно, потом молодой человек пойдет, например, веселиться куда-нибудь, а я останусь дома. Но говорить-то мы с ним на одном языке можем.
Дома у Нейгауза мы тоже виделись с Борисом Леонидовичем. Говорили обо всем. Часто спорили о музыке. Например, друг семьи Александр Габричевский, замечательный переводчик и искусствовед, терпеть не мог музыку Сергея Рахманинова и боготворил сочинения Дмитрия Шостаковича.
А Генрих Густавович, наоборот, очень любил Рахманинова и говорил: «Саша, тебя снобит».
И начинался спор, который мы затаив дыхание слушали. Приходил философ Асмус, разговоры с которым тоже было очень интересно слушать. Кстати, жена Асмуса Ирина Сергеевна сама была тайно влюблена в Пастернака. И именно она познакомила поэта с Зинаидой Николаевной. Когда в итоге Пастернак влюбился в Зинаиду Николаевну, Ирина Асмус на нее сильно обижалась. Правда, потом все остались друзьями и ходили друг к другу в гости. Дом Нейгаузов вообще был открытым. Им дали квартиру на улице Чкалова, в доме, где жил знаменитый летчик Василий Чкалов. Это произошло году в 37-м, после конкурса в Варшаве.
Мерзкое, надо сказать, место – прямо наискосок от Курского вокзала. Тогда там был абсолютно голый двор, только-только посадили хилые деревца. Каждый гость воспринимался как подарок Бога.
Тетя Милица говорила: «Что-то на столе все закончилось, пойду вертеть блинчики!» Она очень вкусно делала блины.
И потом все вновь собирались за столом. А затем играли в шарады, старшее поколение это очень любило. Порядка в смысле приемных часов не было, кроме времени, когда Генрих Густавович занимался. Вечерами появлялся голодный Толя Ведерников, у которого были репрессированы родители. Тетя тут же сажала его за стол: «Ты голодный!» Слава Рихтер часто бывал, дочь Нейгауза, сыновья Адик и Стасик, тут же собака Альма… Однажды к Нейгаузам пришел Сергей Прокофьев. За один рояль сел Светик, за другой – Толя Ведерников. А Сергей Сергеевич стоял между ними и дирижировал исполнением своего Третьего фортепианного концерта. Рихтер и Ведерников сыграли, конечно же, великолепно.
Когда они закончили, то Прокофьев, словно фокусник, достал из кармана две маленькие шоколадки, воскликнул «Молодцы!» и вручил сладости юным музыкантам. Зинаида Николаевна тоже приходила в этот дом. У нее были нормальные отношения со второй женой Генриха Густавовича, так как она понимала, что моя тетя ни в чем не виновата. Зина же сама ушла от Нейгауза к Пастернаку. Но Генрих Густавович, видно, ее по-прежнему любил.
Так получилось, что эти строки я писал в Грузии, где, собственно, и развивались отношения влюбленного Пастернака и ответившей ему взаимностью Зинаиды Нейгауз. Мало того, писал я об отношениях Пастернака и его второй жены в курортном городке Кооулети – аккурат том месте, где в 1931 году все, по большому счету, и началось.
В августе Борис Пастернак, самый известный советский поэт того времени, неожиданно принял решение на несколько месяцев уехать из Москвы. Вместе с ним из столицы исчезла и жена знаменитого пианиста Генриха Нейгауза Зинаида Николаевна. Причина столь внезапного отъезда заключалась в делах сердечных. Пастернак влюбился так, как не любил никогда. И в его жизни начался самый страстный, самый трепетный роман, который он сам считал «вторым рождением».
Их знакомство было случайным. Зинаида Нейгауз никогда не была поклонницей поэта Пастернака, его стихи казались ей какими-то непонятными. И она, не стесняясь, прямо говорила об этом.
Спустя годы сама Зинаида Николаевна вспоминала, что при первых встречах ей казалось, что Пастернак «как личность выше своего творчества», и она «была покорена им как человеком, но как поэт он был… мало доступен».
А Борис Леонидович сразу понял, что он встретил женщину, которую ни в коем случае не должен упустить. Кому, как не ему, одному из самых гениальных сочинителей двадцатого столетия, было знать, как важно иметь рядом с собой человека, ради которого хочется не просто творить. Хочется жить.
Увы, никого из живых свидетелей первого приезда великого поэта в Грузию не осталось. Но почувствовать, что же ощущал влюбленный Пастернак, прогуливаясь по кобулетской набережной, я попытался.
Как и попробовал понять, каким человеком на самом деле была Зинаида Николаевна. Ничего, наверное, не бывает случайным. Ибо, зайдя в один из местных книжных магазинов, я увидел сборник писем Пастернака к жене, объединенный в одну книгу с воспоминаниями самой Зинаиды Николаевны. Я сидел у моря, где на тех же самых камнях когда-то сидели герои этого рассказа, читал их переписку и понимал, каким трудом и каким наслаждением были их истинные отношения.
Недаром, когда через год после смерти Пастернака у Зинаиды Николаевны случился инфаркт, писатель Корней Чуковский заметил, что в этом нет ничего удивительного. Странно другое – что этот инфаркт не случился раньше… Но все это произойдет потом. А пока ни Пастернак, ни его любимая женщина не подозревали, что их ждет впереди.
Да и к чему было заглядывать в будущее, когда на дворе стоял 1931 год и единственное, в чем они были уверены, – это в своих чувствах друг к другу. Зинаида Николаевна только-только рассталась с Нейгаузом.
Накануне их первой совместной поездки в Грузию Пастернак писал ей: «Любушка, прелесть моя неслыханная! Я знаю, что хотя я хуже Гаррика, и даже сравнивать ни с чем не смею твоей большой и истинной жизни с ним, но что твоя встреча со мной перемещает твою судьбу в какую-то более ей сужденную и более выражающую обстановку не благодаря мне, а той случайности, что с детства я поглощен тем самым, из чего ты вся соткана, тем настоящим, что условно и после многих видоизменений зовут мировой поэзией и что посвящено слушанью жизни и женщины в глубочайшей их первородности, как воздух предназначен для передачи звука!..И я знаю, что так, как я люблю тебя, я не только никого никогда не любил, но и больше ничего любить не мог и не в состоянии, что работа и природа и музыка настолько оказались тобою и тобой оправдались в своем происхождении, что – непостижимо: что бы я мог полюбить еще такого, что снова не пришло бы от тебя и не было бы тобою».