Я часто бывала у нее в квартире на Суворовском, ныне Никитском, бульваре. Мы часами сидели на небольшой кухне, увешанной советскими агитплакатами, вроде: «Нигде, кроме как в Моссельпроме» и «Водка – твой друг, выпей ее!»
Елена Сергеевна очень хорошо готовила. И делала это удивительно красиво. Я обратила на это внимание, так как сама напрочь лишена кулинарного таланта.
А она могла приготовить вкусное блюдо из самых элементарных продуктов. Да что там, она брала обычный круг колбасы, бросала его на сковородку, поджаривала, а затем как-то элегантно выкладывала на тарелку, и получался деликатес.
Помню ее синие кобальтовые чашки, в которых лежал белоснежный творог. Она предложила мне положить сверху черничное варенье, потому что это очень вкусно и красиво.
В ней всегда чувствовалась радость жизни во всех ее проявлениях. В цветах, во вкусной еде, в сервировке. И это Булгаков в ней страшно любил. Мне потом какой-то знакомый Булгакова рассказывал, что в тот момент, когда началась травля писателя, писатель переехал на улицу Фурманова в бывший каретный двор, к которому надстроили страшнейшие два этажа.
Этот наш общий знакомый вспоминал: «Я поднимался на 4-й этаж, шел и думал, какой мрак, бедный Булгаков, как он тут живет. А когда вошел, то увидел накрытый стол со стаканчиками чудесными, графинчик с водкой, салфеточки. Елена Сергеевна попросила подождать чуть-чуть, потому что Миша сейчас в ванной. Я подумал: «Обуржуазился Булгаков, ему это совершенно не нужно!» И вдруг выходит Булгаков какой-то свежий, счастливый. И сама Елена Сергеевна что-то такое смешное стала рассказывать, о каком-то человеке, заснувшем в кустах, о лете. И я понял, что такая женщина была ему необходима, особенно в период гонений».
Но «сладкой» Елена Сергеевна никогда не была. Она спорила с Булгаковым очень. В ее любви не было этого умиления и попыток подпеть, подлизаться. Она была равной, никогда не прислуживала ему.
На момент нашего знакомства Елена Сергеевна похоронила старшего сына, Евгения. Как-то мы оказались в одной компании. Со дня похорон прошло всего десять дней. За столом играли в шарады, Елена Сергеевна тоже принимала участие и смеялась, как дитя. Я онемела, увидев это. Поймав мой удивленный взгляд, Елена Сергеевна обратилась ко мне: «Верочка, вас смущает, что я смеюсь, когда еще не прошло даже сорока дней? Но я нисколько не сомневаюсь, что мы с ним обязательно встретимся там», – объяснила она, указывая куда-то вверх.
Конечно же, мы много говорили о Михаиле Афанасьевиче. Он был смыслом ее жизни, и она просто не могла не говорить о нем. Вспоминала, как он пошел работать в Художественный театр. Это случилось после звонка Сталина.
Во МХАТе он играл в «Записках Пиквикского клуба».
Я видела несколько раз этот спектакль. Блистательно было…
ИЗ ДНЕВНИКА ЕЛЕНЫ СЕРГЕЕВНЫ:
«Он лег после обеда, как всегда, спать, но тут же раздался телефонный звонок, и Люба его подозвала, сказав, что из ЦК спрашивают.
М. А. не поверил, решил, что розыгрыш (тогда это проделывалось) и взъерошенный, раздраженный взялся за трубку и услышал:
– Михаил Афанасьевич Булгаков?
– Да, да.
– Сейчас с Вами товарищ Сталин будет говорить.
– Что? Сталин? Сталин?
И тут же услышал голос с явным грузинским акцентом:
– Да, с вами Сталин говорит. Здравствуй те, товарищ Булгаков (или – Михаил Афанасьевич – не помню точно).
– Здравствуйте, Иосиф Виссарионович.
– Мы ваше письмо получили. Читали с товарищами. Вы будете по нему благоприятный ответ иметь… А может быть, правда – вас пустить за границу? Что – мы вам очень надоели?
М. А. сказал, что он настолько не ожидал подобного вопроса (да он и звонка вообще не ожидал) – что растерялся и не сразу ответил:
– Я очень много думал в последнее время – может ли русский писатель жить вне родины. И мне кажется, что не может.
– Вы правы. Я тоже так думаю. Вы где хотите работать? В Художественном театре?
– Да, я хотел бы. Но я говорил об этом, и мне отказали.
– А вы подайте заявление туда. Мне кажется, что они согласятся. Нам бы нужно встретиться, поговорить с вами…
– Да, да! Иосиф Виссарионович, мне очень нужно с вами поговорить.
– Да, нужно найти время и встретиться, обязательно. А теперь желаю вам всего хо рошего.
Но встречи не было. И всю жизнь М. А. задавал мне один и тот же вопрос: почему Сталин раздумал? И всегда я отвечала одно и то же: а о чем он мог бы с тобой говорить? Ведь он прекрасно понимал, после того твоего письма, что разговор будет не о квартире, не о деньгах, – разговор пойдет о свободе слова, о цензуре, о возможности художнику писать о том, что его интересует. А что он будет отвечать на это?
На следующий день после разговора М. А. пошел во МХАТ, и там его встретили с распростертыми объятиями. Он что-то пробормотал, что подаст заявление…
– Да боже ты мой! Да пожалуйста!.. Да вот хоть на этом… (и тут же схватили какой-то лоскут бумаги, на котором М. А. написал заявление).
И его зачислили ассистентом-режиссером в МХАТ…»
Елена Сергеевна посвятила всю свою жизнь тому, чтобы роман «Мастер и Маргарита» был опубликован. Роман, как известно, долго не печатали. И случилось так, что она дала прочесть роман секретарю Константина Симонова.
Как ее звали, не знаю, она производила приятное впечатление. Та пришла и сказала «Вы знаете, это совершенно не симоновское направление. Я бы не советовала ему отдавать роман, ему не понравится».
А это был год юбилея Симонова. Елена Сергеевна была приглашена на торжественный прием.
В перерыве Симонов подошел к ней:
– Елена Сергеевна, я знаю, что у вас есть роман Булгакова. Я бы очень хотел его прочитать.
Она ему ответила:
– Вы знаете, люди, которые вас хорошо знают, читали роман и считают, что он не в вашем вкусе, вам не понравится. А так как каждый отказ для меня удар, я бы не хотела это еще раз испытать.
Симонов сказал:
– Елена Сергеевна, я уезжаю на целый месяц в отпуск. Буду один. Я буду читать. Приеду и вам сразу позвоню. Я вас прошу, дайте, ну дайте мне почитать.
Елена Сергеевна дала. И весь этот месяц я очень часто встречалась с ней. Ей, наверное, было трудно ждать, она переживала.
Ее близкие друзья слишком хорошо знали ее историю, а со мной можно было говорить обо всем, потому что все было внове. Она рассказывала, и ей становилось легче. Я узнала, как они встретились с Булгаковым, как подолгу разговаривали и понимали, что не просто симпатизируют друг другу…
А через несколько дней у нее раздался телефонный звонок от Симонова. Тот пришел в полный восторг от романа Булгакова и сказал, что «Мастер и Маргарита» обязательно будет напечатан в одном из ближайших номеров журнала «Москва». И так оно и произошло.
Вернувшись в Москву, Симонов сам отправился к Попкову, главному редактору журнала. «Хочешь прославиться?» – спросил Симонов редактора. Тот очень даже хотел. Симонов написал предисловие, и роман был напечатан.
«Мастера и Маргариту» читала вся Москва. Мой племянник до четырех утра не ложился спать. Когда я начинала на него ругаться, он отвечал: «Кота пришли арестовывать! Как я могу лечь спать?»
И я разрешала ему читать по ночам.
Хотя роман нравился не всем. Елена Сергеевна вспоминала, что Ильф и Петров советовали ей, чтобы она убрала из романа все, что касается Христа и Понтия Пилата. Тогда, мол, роман станет интереснее.
Но она, конечно, ни на какие сокращения пойти не могла.
В романе ведь немало автобиографических деталей. Булгаков изобразил в «Мастере…» не только свой роман с Еленой Сергеевной, но и критиков, которые уничтожали его. Изменив, правда, их фамилии.
Например, начальник репертуарного комитета Литовский, запрещавший пьесы Булгакова, стал в романе критиком Латунским.
Прообразом Маргариты, конечно же, была Елена Сергеевна. Она в самом деле любила желтые цветы. И именно с таким букетом по Тверскому бульвару шла Маргарита, когда ее впервые увидел Мастер…
Елена Сергеевна рассказывала мне, что познакомились они в гостях у общих знакомых, куда поначалу ни она, ни, как потом оказалось, Михаил Афанасьевич идти не хотели. Но в итоге пошли, увидели друг друга и…
Вера Ивановна по памяти прочла строки из романа: «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож!».
Елена Сергеевна, разумеется, слышала к тому времени имя Булгакова. В том числе и от своей родной сестры Ольги Бокшанской, которая работала в Художественном театре и была личным секретарем Владимира Ивановича Немировича-Данченко.
Елена Сергеевна говорила мне, что, едва увидев Михаила Афанасьевича, сразу поняла, что влюбилась. И Булгаков, как он признавался ей потом, в тот момент испытал те же чувства.
Он шутил, что Елена Сергеевна околдовала его, привязав к себе тесемочками на своих рукавах.
Дело в том, что у нее развязались тесемочки на платье, и она попросила Булгакова помочь ей завязать их. Тот завязал и словно в самом деле привязал себя к ней.
Елена Сергеевна на тот момент была замужем за генералом Шиловским. Очень хорошим, как она говорила, человеком. У них росло двое сыновей – Евгений и Сергей.
Но ее чувства к Булгакову были так сильны, что она ничего не могла с собой поделать. Они встречались едва ли не каждый день. А однажды Михаил Афанасьевич даже явился к Елене Сергеевне ночью.
Не в дом, конечно же. Он вызвал ее на улицу и повел на Патриаршие пруды, где указал на одну из скамеек: «Здесь они впервые увидели его». Он тогда уже начал работать над своим романом…
Когда об отношениях Михаила Афанасьевича и Елены Сергеевны стало известно ее мужу Шиловскому, тот сразу же сказал, что не станет мешать ее счастью. Потому что Елена Сергеевна – самый дорогой для него человек и ее сч