Светик потом переживал, что Прокофьев умер в один день со Сталиным, 5 марта 1953 года. «Подумать, умереть в один день с таким чудовищем», – говорил он.
Не знаю, был ли Рихтер на похоронах Прокофьева. Я в то время находилась в лагере. Но хорошо помню воспоминания Светика о том, как он играл на похоронах Сталина. Так получилось, что педаль в рояле запала, и он полез под инструмент. К нему тут же подбежали бледные как смерть два охранника. «Они, видно, думали, что я хочу взорвать Колонный зал», – смеялся Рихтер.
Удивительная история приключилась несколько лет назад. У меня дома зазвонил телефон. Я подняла трубку и услышала голос Митюли. Это было 20 марта, в день рождения Светика.
– Вера, вы знаете, какой сегодня день?
– Конечно знаю, Митюля.
– Я нарочно решил позвонить вам именно сегодня. Потому что, кроме вас и Славы, у меня никого нет.
Почему он так сказал, для меня так и осталось загадкой. При этом о Нине он почему-то не вспомнил.
Хотя был ее истинной страстью. Но тут у меня к Нине скорее сочувствие. Я даже ее перед Светиком в чем-то защищала.
– Это шекспировские страсти, – говорила. Но он возражал:
– Это не Шекспир. А Шодерло де Лакло, „Опасные связи".
Видите, какая судьба. Вы же знаете, что у меня никогда не было мужа и, естественно, детей. И Светик был для меня единственным близким, во всех отношениях, мужчиной. И могу сказать, что он был совершенно нормальным.
Выражение «make love» раньше означало «ухаживание». Для меня Светик в близких отношениях – это всегда ласка и нежность. А все остальное…
Мне говорят: «Вы любили Юру Нагибина».
Да, любила, но это было другое чувство. Он мне скорее нравился. У меня с Нагибиным были самые теплые отношения.
Но любила я Светика. Каждый день его вспоминаю. И особенно ночью.
Мы с ним ведь все время ночью общались. С полуслова понимали друг друга. Помню, читали «Враг народа» Ибсена. Главного героя предали, но его женщина сохранила к нему любовь. И когда мы дочитали до этого момента, то одновременно посмотрели друг на друга с какой-то высшей радостью.
В отношениях с ним меня никогда не коснулось грубое, резкое.
Если бы он женился на Оле Геккер, я бы просто осталась ее подругой и никаких близких отношений с ним не было. А так… такие отношения были.
И могу сказать – мне, конечно, не с кем сравнить – в Светике было сосредоточено все.
Кроме любви к нему у меня было и чувство жалости, что он такой маленький и беззащитный. Он был ночным человеком, и будить его было непросто. Я говорила: «Свет, сейчас Лю придет». Это мы мою сестру так называли.
Перед ее возвращением с работы часам к пяти вечера я Светика начинала поднимать. Брала мокрое полотенце и протирала ему мордочку. А он жалобно просил: «Ну не надо мордочку».
Я помню, Люба сидела и что-то шила. А Светик без конца приставал к ней с просьбой дать какую-то книгу. В конце концов Люба не выдержала: «Отстань!»
Светик замолчал на минуту, а потом сказал ей: «А знаешь, я бы никому не смог сказать "отстань"».
И вот это свойство Святослава почему-то совершенно не замечают. Однажды он пришел ко мне и рассказывает: «У нас были гости и без конца говорили мне комплименты. Я слушал и улыбался. У меня лицо заболело. Мне стыдно сейчас, что я улыбался».
Если бы вы хотели подружиться со Светой, то должны были общаться с ним на равных и говорить о чем угодно, но только не о том, как он прекрасно играл…
Он вел дневники. Бумаги лежали у меня дома в огромном толстом желтом портфеле. Перед своей, оказавшейся последней, долгой поездкой за границу, которая включила и визит к родителям Монсенжона на море, Светик этот портфель забрал. Сказал мне: «Я хочу просмотреть записи, может, что-то выброшу. А потом принесу обратно, не хочу, чтобы бумаги там лежали». Помню, он пришел с очень преданным ему Виктором и взял этот портфель.
Потом Света в открытках писал: «Випа, вернусь – посмотрим дневники». Он хотел убрать какие-то резкие нечаянные замечания, что часто бывает в дневниках.
Многое он сам мне зачитывал. Я иногда удивлялась каким-то пессимистичным записям: «Шел дождь, хотелось только спать». Обращала на это внимание Светика, и он отвечал: «Ну, это не уберем». Но не успел…
Он был очень скромен. Говорил, что исполнитель – никогда не гений. Гений только творец. Знал, конечно, что он – большой музыкант. Но дар Бога принимал спокойно. Вы же не гордитесь тем, что умеете дышать…
Таким был Светик. Не выносил скандала. Во время страшной ссоры Нины и Володьки Мороза он взял и разбил стекло в двери.
«Когда они дошли до проклятий друг друга, я подошел к стеклянной двери и ударил по стеклу рукой. Они ошалели, Володька бросил ключи и ушел», – рассказывал мне Светик.
Когда после этого Володька женился на Наташе Гутман, на ее имя в доме был наложен запрет. 18 лет они не виделись.
Нина Львовна была против. А Светик не мог с ней ссориться. Это характер Святослава.
«Випа, Наташа – такая чудная девочка и не может быть в моем доме. Такие начнутся из-за этого истерики! Я не то что боюсь. Но знаю, что тогда мне станет так тошно, что играть я не смогу. А если не смогу играть, то это конец».
И мы встречались тайно у меня. Светик был не борец.
Для меня он был и ребенком наивным, который мог часами играть с кошкой, при этом даже опаздывая куда-то. Как-то все наши друзья его ждали. Светик задерживался – пришел в какую-то семью, а там были черепахи.
«Они ползали, я стал с ними играть. Черепахи лапы вытягивали, а они у них, как у кошек. Я так заинтересовался, что не мог уйти», – рассказывал он.
Вот в этом весь Святослав.
И при этом он же не отойдет от рояля, пока не выполнит то, что задумал. В нем были точность и верность тому, во что верит.
Нас всегда связывало чувство абсолютного доверия. От знакомства и до самого конца. За неделю до смерти Светика я была у него на даче. Это был такой несовременный домик, с верандой, небольшим мезонином, дореволюционной постройки.
Святослав был наполнен жизнью. Предложил посидеть в саду. Мы вынесли кресло и расположились на воздухе. Он бережно и любовно вспоминал наши дни на улице Фурманова, вспоминал директора музея имени Пушкина Ирину Антонову, у них в один день дни рождения. «Я благодарен ей, она ведь спасла мои картины».
У Светика вообще была очень хорошая память. С такой любовью он говорил о Наташе Гутман, об Олеге Кагане: «Почему он ушел раньше меня?».
Сказал, что объездил весь свет, но ничего лучше Тарусы и Звенигорода не видел. «Я так благодарен Юре Башмету, что он меня сейчас возил по окрестностям».
О смерти не думал. Абсолютно. Наоборот, говорил о планах на будущий год, собирался играть.
В реанимации, где он находился со своим врачом Ириной, сказал: «Мне хорошо, но я очень устал». Его же все время кололи лекарствами, и сердце просто не выдержало.
Нину к нему не пустили. Если бы он попросил, конечно, ее бы провели. Но он не попросил.
У меня под подушкой лежат фото Светика…
Он любил дразнить. Говорил: «Випа, вот когда я умру…», и я, к его великому удовольствию, тут же начинала плакать. Просила его: «Не смей, замолчи!»
У меня огромная признательность Наташе Гутман, которая сумела Нину отвлечь выбором места для могилы. А мне позвонила: «Вера, полтора часа в вашем распоряжении, идите и прощайтесь».
Мы с моей племянницей Олей, Светик был ее крестным, пошли на Бронную, где жил Рихтер. Поднимались пешком на 16-й этаж, лифт не работал. В квартире уже находилось много людей, но меня сразу пропустили к Светику. И я была с ним наедине.
Из окон комнаты, где он лежал, был виден Кремль. Светик лежал и, казалось, спал. И чуть-чуть улыбался.
У меня было абсолютное оцепенение и огромное удивление перед тем, что произошло. До этого одна мысль, что я могу пережить Светика, была мне страшна.
Я стояла, смотрела на него и не могла понять, как это возможно.
Говорила с ним: «Светик, что ж ты сделал? Как ты мог, деточка?»
Было ощущение Зазеркалья: я перешла в другую страну, где все было иначе.
Потом, спустя время, я, например, могла почувствовать на мгновение радость от наступившей весны, но тут же останавливала себя: «Светика же нет, с кем делиться этой радостью?» Как в одной лагерной песне украинцы пели: «К чиму весна, коли тэбэ нема?».
Для меня совершенно все равно, как он играл. Бог с ним, мало ли кто хорошо играл. Были же великие Горовиц, Софроницкий.
Я понимаю, что Рихтер был выдающимся музыкантом. Но для меня важно то, каким он был человеком. Просто Светиком, чью мордочку было жалко обливать холодной водой.
Его всегда не хватает.
Я все время думаю о том, как бы он отреагировал на то или иное событие. Здесь, думаю, возмутился, а здесь бы рассмеялся.
Думаю, нашу книгу он бы одобрил.
Да, мне бы так хотелось, чтобы вы написали. Не знаю, в какой форме. Но для меня важно, чтобы из наших разговоров вырисовалась личность Святослава.
Как я рада, что успела все рассказать. Хочу, чтобы люди прочитали и узнали, как все было на самом деле.
Меня саму Господь не отдарил никакими талантами.
Когда я была в Англии, то в монастыре в графстве Кент мне подарили список с молитвы монахов, которые жили еще при Генрихе Восьмом. Очень мудрая молитва. Она висит у меня на самом видном месте.
«Господи, я становлюсь старше, дай мне смирения и мудрости не пытаться обучать всех, не считать себя самой лучшей, не ворчать на людей. Дай сосредоточиться на любви. Дай мне, Господи, быть способной искренно радоваться успехам других и тому, что Ты нам каждый день посылаешь».
Это очень мудрые слова. Потому что зависть и злоба – лучшее украшение в короне Дьявола.
Замечательное назидание самим себе. Я стараюсь ему следовать…