— Оставь Медника в покое, — как-то выговорил Маше Сирота. — Он — мой талисман.
— Скажи лучше, что он насос для раздувания твоего эго, — немедленно взорвалась Маша. — Ах, гениальный Марк Сирота! Ах, что он делает, ах, как он это делает, ах, никто, кроме него, этого сделать не может! Ты становишься невыносим, ты просто противен! Тебя должно быть много, ты должен занять собой все пространство вселенной, человечеству лучше посторониться, на него летит небесный метеорит! «Какое это должно быть счастье гладить Сироте рубашки и спать с ним в одной постели! Маша, я тебе завидую, ты уже вошла в вечность, тебя уже нельзя вычеркнуть из истории мира!» — спародировала она захлебывающуюся речь Гриши Медника.
И вот Медник стоял перед Сиротой. Обойти его нельзя было, не заметить тоже.
— Какой черт тебя принес?! — зло спросил Сирота.
— Расчет. Простой расчет. Игаль сказал, что ты выехал из Тверии в семь двадцать. Я рассчитал, что ты будешь в Иерусалиме где-то в половине одиннадцатого, но был уверен, что сойдешь не на автобусной станции, а чуть раньше. И куда же, думаю я, пойдет Сирота в полдень, если он выехал из Тверии в семь тридцать, не успев позавтракать? Я побежал к Звулуну, но ты у него еще не был. А когда я наведался во второй раз, ты уже был и ушел. Я решил не мотаться по базару, а ждать здесь. И вот ты передо мной! А перед этим ты откидывал полу плаща и двигался царской поступью. Мы ставим Цезаря или обдумываем Тита?
— Мы идем домой с намерением выспаться.
— А я думал, ты захочешь навестить ресторанчик Мишки Гаркави. Открытие было позавчера, и тебя не хватало. Они подают замечательный борщок с настоящими пирожками.
— Я сыт, и я иду домой! — грозно отчеканил Сирота.
— А я предлагаю сначала немного подкрепиться и что-нибудь выпить, — настаивал Гриша Медник.
Вид у него был жалкий, его явно тошнило, и у него переворачивались кишки. Сирота понял, что дело плохо, что-то произошло, и притом непоправимое.
— Хорошо, — вяло согласился Сирота, — пошли к Мишке. Там и расскажешь.
— Нечего мне рассказывать, — сказал Медник, торопливо перебирая старенькими ботиночками тридцать восьмого размера, пытаясь попасть в ритм шагов Сироты.
А Сирота пошел широко, раздвигая корпусом пространство, прорубая в нем колею. Ему было даже приятно, что маленький Медник несется рядом вприпрыжку, посапывая, постанывая и задыхаясь.
— Так что же произошло? — грозно вопросил Сирота, вглядываясь в сумрак еще закрытого для посетителей ресторана, оценивая и отвергая аляповатый декор, перенасыщенный палехом, хохломой, гжелью и павлопосадскими георгинами. Еще он пытался разглядеть, развешены ли под потолком клетки или птичий гомон поселился у него в мозгу. Одну клетку он обнаружил, но сидел в ней плюшевый попугай.
Медник заметил болезненную гримасу Сироты и истолковал ее по-своему.
— Ничего особенного, — сказал он деловито. — Просто ты не звонил Маше, а она злится, и нехорошо возвращаться домой нежданно, надо бы ее предупредить, ты посиди, а я сбегаю, пока они тут доварят борщок. Икра у них свежая, но канадская. Зато у них есть хороший домашний зельц и можно взять лобио, они хорошо его делают, тебе понравится.
— Не верти! — приказал Сирота. — Кто у Маши?
— Почему именно у Маши? Не у Маши, а у вас… в гостях. Твой друг из Венеции, раввин Вита. Смешной такой раввин, без кипы. Под небом Израиля, говорит, кипа не нужна, потому что мы все ходим под небесным сводом Иерусалима, кипат ха-шамаим, говорит, над нами, и этого вполне достаточно.
— Понял, — мрачно произнес Сирота.
Он долго разминал в руках мякиш домашнего ржаного хлеба, которым так гордился Мишка Гаркави, потом постановил: «К лучшему». Услыхав вердикт, Гриша Медник успокоился и больше не порывался бежать к Маше. Вместо этого он пошел на кухню наблюдать за приготовлением обеда. Сирота не выносил маргарин и не жаловал столовый уксус. Медник вытащил из сумки два лимона и, выложив их перед Мишкой Гаркави, скорчил извинительную гримасу и развел руками.
— Кисейный желудок Сироты не принимает ничего, кроме лимонов, — усмехнулся Гаркави. — Знаю. Убери свои лимоны, у меня их целый ящик. Не хуже тебя знаю, как угодить нашему обжоре.
Они сидели в ресторане долго. Говорили о большом и малом, но в основном разбирали строение успешных боевиков и детективов, аккуратно расчленяя их на составные части, располагая эти части то в одном, то в другом порядке и выстраивая схемы. Дело в том, что Сироте предстояло снимать именно детектив, да еще а-ля рюсс, с гэбэшниками, погонями и спасительной американской секретной службой. Медник не понимал, зачем Сирота согласился на такую дребедень, а Марк тяжело отмалчивался, явно что-то скрывая. Миша Гаркави подсел к столику в конце обеда и принял живое участие в беседе. Когда-то и он был неплохим документалистом. Сирота его уважал. А Гаркави надеялся, что, утвердившись в Голливуде, Марк его не забудет. Сирота считался верным другом, но попасть к нему в друзья было непросто.
— Ладно, — сказал наконец Сирота. — Все на свете имеет свой конец и предел и, достигнув высшей точки, падает вниз, ибо долго пребывать в таком положении не может.
Гриша Медник кинулся за записной книжкой.
— Это Рабле, Ваша Серость, — остановил его Сирота. — И не тащись за мной. Я хочу идти один.
— А где мне тебя ждать? — растерялся Медник.
— На луне. Сбегай туда и выясни, верно ли, что ее ущерб происходит от того, что три четверти луны помещается в мозгах у женщин. Не записывай, — поморщился он раздраженно, — источник прежний.
Идя по улице твердой, но напряженной походкой, Сирота ощущал лицом несильные электрические разряды. Кожа на щеках стягивалась, чесалась, свербила то ли от тивериадского загара, то ли от надвигавшегося хамсина. Возможно, хамсин, думал Сирота и знал, что дело не в хамсине. И не в загаре тоже, высмеял он самого себя. В ожидании неминуемой пощечины, решительно сформулировал Сирота, сворачивая за угол и подходя к воротам собственного дома.
Он увидел их в саду на качелях. Маша запускала пальцы в миску с виноградом, стоявшую на ее коленях, отрывала ягоды и передавала Вите. Вита сидел, удобно развалясь на подоткнутых под спину подушках. Белоснежная рубашка сверкала в сумерках, начищенные штиблеты светились рядом на камушке, ступни в блестящих черных шелковых чулках удобно сцепились. Вите было хорошо.
Увидев Сироту, Вита вскочил, растерянно дернулся и потянулся за ботинками. Сирота махнул рукой, останавливая кадр. Он подошел к Маше, внимательно рассмотрел ее загоревшееся нехорошим румянцем лицо и, не говоря ни слова, поднялся на крыльцо и исчез за дверью.
Маша и Вита тоже поднялись в дом, беспокойно прислушивались к звуку бегущей воды в ванной и время от времени посылали друг другу ободряющие взгляды.
Сирота мылся бесконечно долго. Не выдержав паузы, Маша кинулась нести ему полотенце. Она постояла с минуту у двери в ванную, несколько раз постукала костяшками пальцев по двери, потом осторожно повернула ручку. Дверь была заперта на ключ. Постояв еще с минуту, Маша побрела назад в гостиную. Вид у нее был растерянный и несчастный.
Шум бегущей воды прекратился внезапно. Дверь ванной заскрипела, но Сирота в гостиной не появился. Он вышел из спальни минут через двадцать, тщательно и элегантно одетый, деловито-нетерпеливый.
— Мне нужно побывать перед отъездом в Тель-Авиве, — сказал он спокойно и буднично, — так что придется ехать с вещами. Я уже собрался, — махнул он рукой в сторону вскочившей Маши. — Выпьем на посошок, дорогой Вита, — предложил он добродушно. — К сожалению, наша встреча будет короткой. Если бы я заранее знал о вашем прибытии, выкроил бы побольше времени.
— Я приехал сообщить, что мы нашли деньги на фильм, — выкрикнул Вита фальцетом. — Почти все деньги. Нужно добавить совсем немного. И дворец…
— Когда-нибудь… — покровительственно улыбнулся Сирота. — Но сейчас меня ждут дела. Вызывают в Голливуд, — развел он руками. — Надо приступать к делу.
— Телеграммы не было… — насупившись, сказала Маша.
— Я разговаривал по телефону. Пойдем на кухню, — позвал Сирота, — мне надо передать тебе дела.
Сирота пошел вперед, Маша понуро двигалась за ним.
— Вот деньги, вот ключи, а вот квитанция из химчистки. Забери, пожалуйста, фрак и вышли на адрес дяди Левы. Все.
— Я… я… мы должны… — запинаясь, произнесла Маша.
— Никто ничего никому не должен, — спокойно и даже ласково сказал Сирота. — Все к лучшему. У этой истории не должно было быть продолжения. С ним тебе будет хорошо. А если нужна будет какая-нибудь помощь, ты знаешь, где меня найти.
— Мы должны поговорить, — надулась Маша.
— Терпеть не могу этих разговоров, — поморщился Сирота. — Да и что такого нам нужно обсуждать? Вовремя разбежаться — большая удача, детка.
Сирота позволил Вите дотащить чемодан до ворот и там с ним попрощался.
— Такси ждет на углу, — соврал Сирота.
Вита кивнул. Проверять это сообщение он не собирался. А Сирота надеялся, что на углу его ждет верный Гриша Медник, и не ошибся.
— Ко мне, что ли? — спросил Медник грустно.
— В Тель-Авив, — велел Сирота. — Поехали со мной, номера в гостиницах все равно двухместные. Погуляем перед прощанием.
— Возьми меня в Голливуд, — плаксивым голосом попросил Медник.
До этого он отказывался от многократных приглашений Сироты, видя в подобном приглашении неподобающую для него материальную выгоду.
— Возьму, — немедленно согласился Сирота. — Но сначала ты сделаешь одно дело. Лови такси, обсудим в Тель-Авиве, потом напьемся, и я все забуду.
— Тебе так худо, — вздохнул Медник. — Может, напьемся здесь? Проспишься у меня, а там видно будет. Вдруг еще можно все поправить?
— Когда мне так худо, — рассмеялся Сирота, — я никого не хочу видеть, и уж тем более тебя. А на сей раз я готов терпеть твою рожу в моем объективе безвыходно целые сутки. Эрго: мне не так худо. Мне даже хорошо, но немного грустно. Это надо запить. Лови такси. У меня еще есть несколько дел в Израиле. Я думал улететь недели через две и боялся Машиных слез. Теперь она будет лить их по иному поводу, и меня ее слезы уже не касаются. Нам необходимо много сделать до моего отлета. Вперед, Медник, с этой минуты ты состоишь у меня на службе и твой простой уже стоит мне три доллара!