Теперь вельможи, как обычно, заранее прекрасно знали, что далее скажет царь, потому спокойно стояли в годами отработанных почтительных позах — высокий, худой, с угловатым лицом и жидкой бородой Эпшум, и низенький, толстенький, улыбчивый и ухоженный Хуту-Налаини. От последнего Бхулак знал, что управляющий ознакомлен с его мнением о просьбе арийцев и что сам Эпшум видел в этом благо для страны. Так что неожиданностей случиться не должно было.
— …Потому я отказываю народу ариев в разрешении поселиться в пределах страны нашей.
Это было похоже на визгливый вопль, нежданно грянувший посередине тихой пристойной беседы почтенных людей.
Как только роковые слова прозвучали, Бхулак посмотрел не на Святого человека — знал, что это бессмысленно, а на управляющего дворцом. Лицо опытного царедворца оставалось бесстрастным, но это ещё не значило, что он заранее знал о словах царя — в душе он мог быть потрясён, лишь сохраняя привычную маску. Как и Хуту-Налаини, тоже по виду не обеспокоенный, всё так же благостно улыбающийся, хотя маленькие глазки его, похоже, тревожно забегали.
Но остальные придворные и высокие гости выражали явное недоумение — молча переглядывались и топтались на месте, очевидно, не слишком понимая, как нужно сейчас себя вести.
— Я принял это решение согласно воле богов, — продолжал между тем говорить Святой человек всё тем же иномирным голосом, раздававшимся из-под таинственно поблёскивающей в свете лампад драгоценной маски. — После моего священного брака с великой богиней, я, перерождённый, объявлю об этом всему народу Маргуша на большом пиру в честь праздника начала года.
Вообще-то, управляющий передал Заратахше, что именно на пиру, венчающем весенний праздник, Святой человек объявит, что ариям разрешено поселиться в стране. И сегодняшний сбор во дворце для внимания важному царскому слову оказался неожиданным.
А царь, величество развернувшись, удалился за завесу из роскошной ткани, закрывавшую дальнюю часть ниши.
Бхулак нашёл глазами Заратахшу, который и сам уже спешил к нему, невежливо расталкивая гудящих, словно рой диких пчёл, придворных. Заотар надел на царский приём свои лучшие церемониальные одежды, обильно расшитые золотыми бляшками, с золотыми же гривнами на шее и браслетами на руках. Но лицо его было ожесточённым.
— Нас предали! — бросил он, приблизившись к Бхулаку.
— Кто?
— Это мог быть только Эпшум! — сквозь зубы злобно проговорил Заратахша.
— Нет, это был не я, о достославный посол, и ты, великолепный тамкар великого царя, — раздался позади скрипучий и холодный голос.
Управляющий дворцом, который только что был в другом конце огромного зала, появился перед ними, словно возник из воздуха. И лицом, и повадками он походил на парящего над местом смерти огромного грифа.
— Для меня слова Святого человека такая же неожиданность, как и для вас, — продолжал Эпшум.
Его неприятный голос, тем не менее, звучал спокойно и убедительно, а держался сановник с непринужденным достоинством.
— Но что же тогда случилось? — спросил Бхулак.
— Мыслю я, что случился преподобный Хуту-Налаини, — скрипучий голос вельможи звучал столь же бесстрастно, но теперь в нём угадывалась злобная ирония, а в тёмном горбоносом лице с острой бородкой — хищная ухмылка. — Как мне доложили, вчерашним вечером он просил даровать ему час общения со Святым и обрёл просимое…
Нельзя сказать, что Бхулак был потрясён известием — в этом деле удар мог последовать с любой стороны. Однако он, скорее, подозревал бы в связях с Невидимыми управляющего, чем жреца, который производил впечатление недалёкого жизнелюбца. Но это, конечно, могло оказаться и очень умело созданной маской.
— Что же теперь, о великий? — встревоженно спросил сановника Заратахша.
— Есть ещё ночь, день и ещё одна ночь до весеннего пира, — ответил Эпшум. — Однако простите меня, я бы с радостью побеседовал с вами подольше, но меня призывают мои обязанности.
Сделав прощальный жест, сановник отошёл.
— У меня тоже срочные дела, — сказал Заратахша, и Бхулак понимающе кивнул.
Они пошли к выходу из дворца мимо группок оживлённо переговаривающихся лучших людей Маргуша, среди которых явственно витала смутная тревога. Вообще-то, идея поселить на безлюдных приграничных территориях арийцев большей части здешнего народа нравилась. Память о древнем родстве ещё жила — ведь Маргуш создавали смешавшиеся с местными племенами пришельцы и с юга, и с севера, из степи. А начало все эти потоки брали из самой Аратты. Здесь молились и арийским богам наравне с теми, которых почитали люди Элама и Двуречья. Кроме того, арии славились верностью слову. А ещё получать их отборный скот в обмен на маргушские товары было достаточно выгодной торговлей.
Но главное — собравшиеся во дворце люди, конечно же, понимали, что решение Святого человека выгодно прежде всего млеххам, которых тут не любили, хоть и сотрудничали с ними.
Бхулак слегка удивился, заметив среди роскошно одетых людей с умащёнными благовониями и аккуратно подбритыми бородами, слоняющегося с блаженным видом давешнего грязного и растрёпанного нищего. На плече его, словно прилипнув к нему задом, так и сидела кривляющиеся обезьянка. Впрочем, почему бы ему тут и не быть — как личностей, причастных к потустороннему миру, даэвона свободно пускали в любой храм, а ведь царский дворец таковым и являлся.
Бхулак тут же забыл о дурачке, увидев, как в глубине зала к стоящему в окружении богато разодетых купцов настоятелю храма Пиненкир подошли двое стражников и стали ему что-то говорить. Они стояли у одной из колонн, четко видимые в потоке солнечных лучей из светового колодца наверху. Но что именно они говорили, слышно, конечно, не было, хотя жесты Хуту-Налаини выдавали раздражённое недоумение. После короткой беседы он, пожав плечами, отправился куда-то между стражами. Купцы провожали их взглядами.
С Заратахшей он расстался у бассейна за воротами внутреннего города, близ величественных гробниц Святых людей прошлого и самых славных из владык Маргуша. Жрец, наскоро распрощавшись, скорым шагом пошёл в сторону арийского подворья, а Бхулак отравился домой, надеясь на отдых наедине с Арэдви. Но там его встретила пустота. Поясной мешочек танцовщицы с красками для лица, зеркальцем и другими мелочами отсутствовал, а значит, она ушла куда-то надолго. Ничего удивительного в этом не было, но Бхулак почему-то встревожился.
Он устал — во дворец их пригласили на рассвете, а Святой человек вышел к ним только через несколько часов, и все это время они простояли. Сев на ложе, Бхулак с удовольствием вытянул ноги, но тут в глазах его потемнело, и он очутился в потаённой комнате разума перед лицом своего владыки.
— Где твоя самка? — спросил Поводырь.
— Я не знаю, — ответил Бхулак. — Это важно?
— Пока нет. Но может стать по мере развития ситуации.
— Не понимаю.
— Тебе и не нужно. Основные события развиваются в соответствии с моим генеральным прогнозом.
— Ты знал, что царь откажет арийцам?
— Это был наиболее вероятный вариант.
— И не предупредил меня?..
— Зачем?
И правда — зачем…
Бхулак выскочил в реальный мир так же мгновенно, как и покинул его. Слова Поводыря заставили его глубоко задуматься. Отношения с Арэдви по-прежнему доставляли ему великую радость, но он был слишком стар, пережил слишком много событий и знал слишком много людей, чтобы абсолютно расслабиться перед любимой женщиной. В конце концов она ведь уже солгала ему в очень важном деле. Имелись и другие настораживающие моменты.
Например, девушка проявляла слишком большое любопытство к его делам. С одной стороны, это было понятно — от того, как они повернутся, зависело его будущее. И её осведомлённость в мире столичных интриг тоже объяснима — танцовщице главного храма открывались многие тайные вещи. Но всё же… Бхулаку всё время казалось, что она слишком хорошо понимает суть происходящего и подспудно пытается повлиять на него, подталкивая к каким-то решениям.
Только вот каким именно, оставалось неясным. Вроде бы она намекала ему, что не стоит поддерживать арийцев в их желании переселиться. Ещё она несколько раз ловко уворачивалась от возможности познакомиться с Заратахшей или посетить с Бхулаком арийское подворье. Он даже заподозрил её в том, что она связалась с тамкаром Машдой и выполняет его поручения. Однако ничто иное об этом не свидетельствовало, а после того, как он сам стал демонстративно уходить от разговоров об арийцах, и она их прекратила.
Зерно подозрения в Бхулаке оставалось, но не прорастало. Или он просто сам того не желал.
Но то, что Арэдви интересуется Поводырь, очень его встревожило. Тем более, что она так и не возвращалась, и это было нехорошим признаком.
Однако искать её сейчас бесмысленно — городские ворота всё равно уже закрылись. Скорее всего, она почему-то ушла в храм и останется там на ночь.
Порешив пока остановиться на этом успокоительном предположении, Бхулак вознамерился отойти ко сну — день завтра предстоял нелёгкий. На самом же деле он даже не представлял, насколько нелёгкий…
На рассвете он был вырван из тревожных грёз настойчивым стуком в дверь. Бросив взгляд вокруг, он увидел, что Арэдви так и не приходила. И стучалась не она — ей был известен секретный запор.
На пороге стоял Заратахша. Взглянув на его встревоженное лицо, Бхулак мгновенно сбросил с себя клочья сна и молча пропустил жреца в дом.
— Вчера после слова Святого Эпшум приказал заключить Хуту-Налаини в темницу, — начал тот без обычных предисловий и не присаживаясь, что говорило о лихорадочном возбуждении обычно степенного и уравновешенного заотара.
— Я видел, как его уводит стража, — ответил Бхулак, приглашающе указывая на покрытую пёстрой тканью скамью.
Но Заратахша не присел, продолжая расхаживать по комнате.
— А знал ли ты, что Эпшум намерен был допросить его ночью? — быстро спросил он.
— Это разумно с его стороны.
— Но он его не допросил… Не смог.