Так говорил Заратахша, а Бхулак продолжал потрясённо молчать. Слова о конце всего явственно напомнили ему то, что Арэдви поведала о гибели тьюи. Эти могущественные существа тоже жили, плодились, создавали вещи и воевали, но в одночасье были выметены из мироздания, как ненужный мусор. Кто способен на такое? И если уж это случилось с тьюи, какова в этом мире участь людей?..
Но жрец встряхнул головой, словно освобождался от видений, и проговорил:
— Прости меня, Шупан, за эти безумные слова. Я не пил хаому, но как будто оказался сейчас в её власти и сам не ведал, что говорю. Вон идёт царь, поспешим к нему.
Они присоединились к выходившей из дворца процессии, направлявшейся к общественным трапезным у северного фасада крепости, где по торжественным случаям царь демонстрировал своё единство с народом. Здесь всем — богатым и славным, бедным и ничтожным — подавали мясо жертвенных животных, пожаренное тут же в больших печах, пшеничную кашу, вино и пиво, в которые добавлялась хаома. И царь ел и пил вместе со всеми, и от имени богов благословлял страну и её людей.
Это торжество должно было пройти накануне, но никто не собирался отказываться от него из-за случившихся событий. Сидя в царском конце стола, Бхулак задумчиво потягивал вино, глядя на бурно празднующую толпу и удивляясь лёгкому нраву местных жителей, ещё вчера метавшихся среди крови и пожаров.
Раздался резкий звук бронзового гонга, сразу же заставивший замолчать всё разношёрстное гомонящее собрание. Святой человек поднялся со своего места. При своём небольшом росте он всё равно производил величественное впечатление — бесстрастная маска сияла, драгоценные одежды струились. Вслед за ним поднялись окружающие его вельможи и предводители арийцев, и все собравшиеся. Царь взмахнул своим священным оружием — бронзовым позолоченным топориком. Мастера Маргуша с удивительным искусством исполнили его в виде сцены из жизни высших сил: двуглавый человекоорёл, символизировавший царскую власть, одной могучей рукой борется со страшным подземным змеем, а второй защищает олицетворяющего жизнь быка, семя которого зловещий дух хочет похитить. Это ритуальное оружие заключало в себе божественную царскую силу.
— Люди священного Маргуша!.. — воззвал царь.
И тут Бхулака вновь охватило сильнейшее предчувствие, что вот прямо сейчас случится страшная беда. Он встревоженно огляделся, уловил за спиной царя быстрое движение и не раздумывая бросился туда, на ходу выхватывая меч. Но его опередил находившийся ближе к Святому человеку Заратахша. Подбегающий Бхулак с ужасом видел, как жрец закрыл свои телом царя, принимая удар кинжалом от неведомо откуда возникшей тёмной фигуры.
Вельможи вокруг всё ещё пребывали в ступоре, но царь уже успел прийти в себя и изо всех сил ударил нападавшего по голове драгоценным топориком. А в следующий миг того ещё и насквозь пронзил меч Бхулака. Убийца рухнул наземь одновременно с Заратахшей, и только тут люди, до которых дошло, что происходит, издали общий крик ужаса.
Началась дикая суета, на которую Бхулак не обращал внимания, обхватив руками тело заотара и пытаясь его поднять. Лицо жреца было бледно и спокойно, взгляд стал бездонным.
— Не сходи с пути правды, Шупан, — прошептал он, закрыл глаза и вытянулся.
Бхулак бросил взгляд на наполовину вонзившийся ему в грудь длинный кинжал, увидел на нём чёрные разводы яда и понял, что сделать ничего нельзя.
Отпустив тело, он обернулся к убийце, с которого уже содрали скрывавший его лицо чёрный капюшон, и без удивления, но с гневом узнал старшину Невидимых. Голова Кимаджи была разрублена топориком, а в груди зияла рана от меча. Он тоже был мёртв. Совершенно непонятно, как он сумел обойти всю царскую охрану. Впрочем, Невидимые умели незаметно прокрасться всюду.
И всё это уже не имело значения.
— Он не мог вернуться в Мелухху после поражения, — услыхал Бхулак над собой голос Святого человека. — Его бы там подвергли страшной казни. А теперь, по крайней мере, не истребят весь его род.
Царь замолчал, а затем произнёс с непередаваемой горечью:
— Улыбка богов есть ложь.
Бхулак поднял голову и посмотрел на человека в золотой маске, всё ещё держащего окровавленный топорик. Кажется, теперь он понял, откуда у этого мальчика такая зрелая и печальная мудрость. Наверное, он и правда общается с богами, а это состарит до поры кого угодно…
Дальше было много плача, проклятий млеххам и клятв о страшной мести. Естественным образом праздник перешёл в подготовку к торжественному погребению. Святой человек велел воздвигнуть для Заратахши роскошную гробницу в некрополе царей и великих людей Маргуша. По обычаю, пол склепа будет покрыт известью — чтобы разлагающиеся тела человека и жертвенных животных не оскверняли чистую землю злом смерти. А крыши тем не будет — чтобы небесные птицы и полевые звери свободно проникали туда, растворяя нечистые трупы в чистоте своего нутра. Именно так делали в великом граде Аратте, но никто, кроме Бхулака, уже не помнил об этом.
Вместе с Заратахшей упокоятся и его кони, запряжённые в колесницу, а камеру заполнят погребальные дары. Стены же гробницы украсят прекрасные разноцветные мозаики, изображающие зверей, растения, богов и божественные знаки крестов. Так упокоится тело славного Заратахши из рода Гуштам, атаурвана, добрая же душа его отправилась в Гародман — безмятежный Дом песен.
Труп его убийцы тоже был погребён птицами и зверями — но не в царских гробницах. Мёртвого Кимаджи вынесли из города подальше и бросили на пустынном месте в дельте. Когда принесшие его люди ушли, откуда-то выскочила маленькая обезьянка, запрыгнула на тело, тормошила его, что-то верещала на ухо. А когда поняла, что хозяин не встанет, мучительно застонала, обхватив голову лапками.
Бхулак всего этого уже не увидел. Во всеобщем хаосе, наставшем после убийства, его тронула позади чья-то рука. Он обернулся и увидел Арэдви.
— Стационер сканирует Маргу, — бесстрастно сообщила она. — Пока он не видит нас, но скоро обнаружит. Нам следует уйти.
Она была права: не было сомнений, что Поводырь может до основания уничтожить город со всеми обитателями, если поймёт, что беглецы всё ещё там.
Бхулак нашёл взглядом группу тревожно переговаривающихся арийских предводителей.
— Жди здесь, — бросил он девушке и пошёл к ним.
— Аиряша, нам надо поговорить, — тронул он за локоть юношу.
Тот повернул к нему сведённое горем лицо.
— Это может подождать? — спросил он.
Бхулак помотал головой.
— Мне надо уходить. Прямо сейчас. Иначе случится ужасное.
Молодой ариец пристально посмотрел ему в глаза.
— Пошли, — сказал он.
— Ты не можешь остаться? — спросил Аиряша, когда они отошли в сторону. — Принц Хаошьянха только что назначил меня старшим в посольстве, а Святой человек просил заменить… Заратахшу.
Аиряша судорожно сглотнул — было видно, что ему трудно произносить имя учителя.
— Мне очень нужны твои советы, — заключил он, взглянув на Бхулака.
Но тот покачал головой.
— Я хотел бы остаться, но и правда не могу. Это очень опасно — не только для меня, но и для всего Маргуша.
— Я верю тебе, Шупан, — помолчав, ответил Аиряша. — Учитель говорил мне, что твои пути не такие, как наши. Я не понимаю, что это значит, но и сам чувствую в тебе что-то… Чем я могу помочь?
— Дай мне колесницу и лошадей.
— Ты их получишь.
Колесница была гораздо больше, чем двухместная повозка Заратахши. В неё поместились не только человек и человекоподобная машина, но и много оружия и прочего скарба.
— Согласно прогнозам Поводыря, основанным на анализе текущего варианта развития событий, прямой потомок Спитамы Аиряши в тридцать пятом — тридцать шестом поколении провозгласит религиозную догму, которая на полтора тысячелетия станет определяющим идеологическим фактором в этом регионе, — сообщила Арэдви, словно обращалась к пространству.
— Это будет ещё не скоро, — пожал плечами правящий лошадьми Бхулак.
Девушка промолчала.
Две сильных лошади, ровно стуча копытами и изредка всхрапывая, тащили колесницу по непроглядной ночи, всё дальше унося её от великого города Марга.
21
Часть третья. Страна городов
Степь к северу от Марга. 2002 год до н. э.
На третий день пути колесница продиралась сквозь полосу кустарника и потревожила парочку совокупляющихся кобр, которые одновременно яростно набросились на лошадь, а после поспешно скрылись в чаще. Укушенное животное охромело, шло всё медленнее, а потом и вовсе встало. Колесницу пришлось распрягать, после чего лошадь повалилась на бок и лежала, дыша тяжело и прерывисто. Бхулак прекратил её мучения ударом меча.
С одной лошадью повозка еле тащилась по безлюдной степи — бесконечному зелёному ковру с разноцветными узорами полей тюльпанов, ирисов и маков. Впрочем, порой путь лежал и по зарослям колючих кустов, и жёсткого, волнующегося под ветром ковыля, а то и безжизненным, полностью покрытым песком, пространствам. Столетиями пустыня неуклонно наступала на эти места и вскоре уже всецело тут воцарится.
К вечеру они остановили измученную лошадь и заночевали в неглубокой заросшей балке, на дне которой из зарослей камыша поблёскивал ручеёк. Беглецы молча сидели у маленького костра. Погружённый в мрачные размышления Бхулак машинально отрезал ножом и отправлял в рот кусочки вяленой козлятины. Арэдви сидела совершенно неподвижно и прямо, глаза её были открыты, но лицо оставалось безмятежным, словно у спящего человека.
«Она не человек», — в стотысячный раз напомнил себе Бхулак.
— О чём ты думаешь, господин? — раздался мелодичный голос девушки, и он вздрогнул.
Да, необходимо что-то решать. До сих пор они лишь пытались как можно дальше удалиться от Марга. Теперь же эта цель достигнута и следовало продумать дальнейшие действия. Бхулак и так раздумывал над этой проблемой все последние часы. Его решение направить колесницу на север, хоть и спонтанное, теперь казалось верным. Конечно, на первый взгляд более привлекателен западный путь, проходящий по густонаселённым местностям с богатыми поселениями на пути. Он вёл в Элам и дальше — в Двуречье, Ханаан, Египет. Там у Бхулака множество могущественных детей, которые окажут помощь, там он и сам был великим человеком, владеющим домами, стадами, кораблями и прочими богатствами. Но именно там их и станет в первую очередь искать Поводырь. И найдёт очень быстро.